— Ты пришла меня проводить? — Юстина попыталась подняться на постели и обессилено упала на подушки.
— Как пойдет, — негромко ответила Яга. — Может, и провожу. Тут ведь как, ясна панна, никогда не знаешь, чем оно обернется. В какую сторону новые души дверь отворят… Сама-то чего хочешь?
Юстина прикрыла глаза. Слеза скатилась по бледной щеке.
— Жить! — выдохнула.
Словно свежий ветерок просочился сквозь толстые стены, наполнил комнатку дыханием ранней весны. Зашумели на ветру ветви столетних дубов, вспорхнули пугливые синицы, закружились полохливой стайкой в утреннем тумане. Запахло влажной землёй, талой речной водой, нежными первоцветами.
И на грани слуха тонко-тонко запела лесная сопилка.
Мертвенный морок отступил, вытесненный лучами утреннего солнца. До срока затаился в углах небогатой селянской хаты. Задиристый крик петуха вконец разорвал жуткие тени нездешнего мира.
Яга устало сгорбилась, недоверчиво покачала головой и осторожно погладила Юстину по спутанным волосам. Кровь сочилась из порезанной ладони, налипая на светлые пряди.
Мурза бочком подобралась ближе, со страхом глянула на опасную гостью, потопталась нерешительно, да и запрыгнула к роженице на кровать. Заурчала.
Яга поморщилась недовольно, но тварючку прогонять не стала.
— Выйди, девочка! — внезапно приказала она Ядвиге, — выйди и пришли мне холопку — будет помогать. Раз не сбежала ночью, то и меня не забоится. А то у мельничихи зубы от страха клацают, аж сюда слышно!
— А я? — тихо спросила панночка.
— А ты мне помехой будешь. Тут, — старуха кивнула на застывшую Юстину, — крепко торговаться придется. Хозяйка чужих ушей не любит. Очень не любит! Девке-то я голову задурю, она и не поймет ничего, как и сестрица твоя. А тебе с НЕЙ встречаться рановато.
Оставлять Юську было страшно. Но и перечить лесной чаклунке нельзя! Ядвига чуяла, как та делилась с роженицей своей силой, как с кровью вытекала из старухи жизнь.
Вытекала и… проваливалась в бездонный темный омут! Надолго ли ведьмы хватит?! Если только она не сторгуется с Хозяйкой судеб, не выпросит отпустить в мир живых три человеческих души…
Ядвига покорно подошла к двери и, не оборачиваясь, прошептала:
— Спасибо, бабушка!
— Иди уже, — дернула плечом старуха.
****
Ядвига прикрыла за собой дверцу спальных покоев. В опустевшей хате было непривычно тихо. Не гомонили мужики, не болтали за домашними хлопотами Орыська с Марфой, счастливый смех внуков не радовал бабцю с дидом…
Все еще бледная мельничиха усердно вымешивала тесто. Дядька Михась сидел за столом и бездумно крутил в руках деревянную ложку.
— Ганька, — хрипло позвала панночка холопку.
Та поставила на стол дымящийся горшок с кашей, вытерла руки рушником.
— Будешь помогать старухе? Не забоишься?
Ганька нахмурилась, закусила губы, недовольно глянула на мельничиху и выпалила:
— А и не забоюсь, ясна панна! По мне так хоть черт с рогами, лишь бы нашу ясочку с того света вытянул. А если ещё и деток спасет — то совсем добре! Во́на, мы божу матинку просили-просили, просили- просили… и все без толку! А тут…
— Ганя! — сквозь зубы прошипела Ядвига.
— Так, а шо Ганя?! — не растерялась девка. — Пока вас не було, меня тетка Гануся залякала совсем. Токмо и твердит: видьма, видьма!
— Иди уже, — подтолкнула говорливую прислугу девченка.
— Вот я и кажу, — не унималась та, — видьма — оно надёжней!
Холопка наконец скрылась за дверью. Ядвига настороженно прислушалась. Ну как Яга пришибет болтливую девку.
— Так я и кажу, — твердила Ганька уже старухе. — Наша повитуха — бабка Горпина. Ох и добра лекарка! Токо лаяться дуже любит! Зато и бабам рожать помогает, и скотину отшепчет, и переляк выльет. А она только самую капельку видьма, а тут прямо цееелая чаклунка!
Звонкий голос стих резко, словно Ганьке рот заткнули кляпом.
Может, и заткнули.
С Яги станется.
Усталость накатила тяжёлой мутной волной. Только что Ядвига стояла и ругала балакучую Ганьку, а теперь ноги задрожали так, что пришлось схватиться за стену, чтобы не упасть.
Недоставало ещё грохнуться на пол, как те нежные панянки, которых Юська в пример ставила, пытаясь обучить скаженную сестрицу хоть каким-то манерам. Все-то Юсенька сокрушалась, что пан-воевода зазря не женился вдругорядь и не привел-де в дом новую матушку для крохотной дочурки. Может, и выросла б из той дочурки шляхетна пани, а не поди пойми что…
При мысли об отце хотелось завыть от тоски и одиночества, как воют волки осенними ночами.
Ядвига прикрыла глаза, не в силах сделать шаг. Время спуталось. Казалось, минула целая вечность с той поры, как снежной весенней теменью несчастные беглянки покинули родной дом…
— Эх ты, вельмишановна! Дитё ты ещё горькое… — голос доносился приглушённо, словно издалека.
Ее подхватили и уверенно усадили на лавку. Сунули в руку ложку, подвинули миску каши с золотистой лужицей топленого масла.
Тетка Гануся вынула из печи хлеб, бережно накрыла чистым рушником, поставила остывать. Аромат свежего печива наполнил рот голодной слюной. В животе заурчало. Ядвига только сейчас заметила богато накрытый стол: нарезанный тонкими ломтями копчёный окорок, круг чесночной кровянки, вареные яйца, зеленый лук, горшочек топленого масла и…мед! Дорогущее сладкое лакомство. Не всякому простолюдину по карману.
Дядька Михась, кряхтя, встал, держа в руках высокую бутыль темного зеленого стекла. Запах крепкой сливовой наливки шибанул в нос.
— Ганна, иди до нас! — глухо позвал мельник.
Та вздрогнула, поспешно перекрестилась и, оставив миску с тестом, подошла к мужу.
Старый мельник неспешно разлил напиток по кружкам. Одну подвинул жене, вторую — Ядвиге. На миг прикрыл глаза, собираясь с духом.
Ядвига с трудом поднялась на ноги, до боли закусила губу.
— Прими, боже, душу раба твоего пана Лиха, — наконец проговорил дядька Михась. Помолчал и добавил. — Ох и добрый был шляхтич! Справжний чортяка! Земля ему пухом. Хай на том свете янголы поднесут нашему пану чарку доброй горилки и знатную шаблюку!
Он осекся. Выдохнул и одним махом опрокинул полную чарку. Крепко зажмурился, крякнул и широко перекрестился.
Ядвига сделала глоток. Хмельная горечь обожгла, из глаз брызнули слезы. По телу мгновенно растекся жар, вытесняя стылый холод горестной ночи. Голову повело. Зашумело в ушах. Она опустилась на лавку, схватилась за горло, пытаясь откашляться.
— Ешь, ешь, ясна панна! Вон и блины поспели. Тебе зараз силы нужны. Давай, я тебе ковбасы нарежу. С чесноком и червоным перчиком. Ох, и добрая у моей Гануси ковбаса! — дядька Михась, слегка захмелевший — сказывался недосып — подвинул осоловевшей девчонке тарелку с нехитрой селянской снедью.
Ядвиге казалось, что она не сможет проглотить ни кусочка, но каша была до того смачной, а чеснока в кровянке было столько, что она не заметила, как потянулась за добавкой.
Скрипнула дверь хаты, впуская воздух раннего утра. Левко притащил со двора охапку дров, сложил в углу, потоптался, ожидая новых наказов строгой хозяйки.
— Иди до нас, чудовысько, — буркнула тетка Ганна струхнувшему мальчишке. — Сидай. Помянем пана Лиха.
Хлопчик стянул облезлую шапку, поклонился, вынул из-за пазухи медную монетку-оберег, поцеловал ее, перекрестился на икону в углу, и, не веря в оказанную ему честь, присел на краешек лавки. Осторожно подвинул к себе миску, надкусил хлеб, боязливо потянулся за перышком зелёного лука.
Сквозь накатывающую дрёму Ядвиге подумалось, что надо бы расспросить паршивца, куда он заныкал отцовское золото. Панночка сытно икнула, и залпом допив сливовую настойку тетки Гануси, уронила голову на руки. Измученная девчонка не слышала, как горестно заохала мельничиха, как дядька Михась подхватил «неразумное дитё» и уложил на застеленную мягкой овчиной лавку, заботливо укутал чем-то теплым, пахнущим дымом и пыльной шерстью, как вскрикнул Левко, случайно выглянув в окно, за которым виднелся дальний берег реки.
