— Инспектор, мне есть что вам сообщить.
Это пошло вокруг стола: «Инспектор, мне есть что вам сообщить»; «Инспектор, мне есть что вам сообщить».
Один мужчина робко предположил, что это, возможно, провокация, но Дхатт задрал бровь, глядя на него, и ударил его друга снова. Не так сильно, но на этот раз у того потекла кровь.
— Святой, чтоб ему, Свет!
Взбудораженный, я переминался с ноги на ногу у двери. Дхатт заставил их сказать эту фразу снова и назвать свои имена.
— Ну что? — обратился он ко мне.
Это, конечно, не была ни одна из двух женщин. Что до мужчин, то у одного голос был пронзителен и отмечен иллитанским акцентом из той части города, предположил я, с которой я не знаком. Звонившим мог быть любой из двух оставшихся. Особенно у одного —, не у того, кому угрожал Дхатт, но у парнишки помоложе, по имени, как он сказал, Дахар Джарис, в потрёпанной джинсовой куртке с надписью по-английски NoMeansNo[16] на спине, из-за чего я заподозрил, что это название группы, а не лозунг, — голос прозвучал знакомо. Если бы я услышал именно те слова, которые употреблял мой собеседник, или если бы он говорил с той же давно умершей грамматикой и фонетикой, убедиться было бы проще. Дхатт увидел, на кого я смотрю, и вопросительно указал на него. Я помотал головой.
— Скажи ещё раз, — велел ему Дхатт.
— Нет, — сказал я.
Джарис бессмысленно лепетал, пробираясь через ту фразу.
— Кто-нибудь знает старый иллитанский или бещельский? Корневой? — спросил я.
Они переглянулись.
— Знаю, знаю, — сказал я. — Это не иллитанский, не бещельский и так далее. Кто-нибудь из вас на нём говорит?
— Все мы говорим, — сказал мужчина постарше. Он не утёр кровь с губы. — Мы живём в городе, а это язык нашего города.
— Полегче, — сказал Дхатт. — За такое я могу и привлечь. Это он, верно?
Он снова указал на Джариса.
— Оставьте его, — сказал я.
— Кто знал Махалию Джири? — спросил Дхатт. — Бьелу Мар?
— Марью, — сказал я. — Что-то такое.
Дхатт искал в кармане её фотографию.
— Но это ни один из них, — сказал я из дверного проёма, пятясь из помещения. — Оставьте его. Среди них его нет. Пойдём. Пойдём.
Он приблизился, насмешливо меня разглядывая.
— Хм? — прошептал он. Я мелко помотал головой. — Объяснитесь, Тьядор.
В конце концов он поджал губы и снова повернулся к унификационистам.
— Соблюдайте осторожность, — сказал он и вышел.
Они смотрели ему вслед, пять испуганных и сбитых с толку лиц, с одного из которых, окровавленного, падали капли. Моё собственное лицо, подозреваю, было искажённым из-за усилий ничего не показывать.
— Вы меня запутали, Борлу. — Обратно он ехал гораздо медленнее, чем туда. — Не могу разобраться, что такое только что произошло. Вы отказались от того, что было нашим лучшим ключом. Единственное объяснение состоит в том, что вы беспокоитесь о соучастии. Потому что, конечно, если вы приняли отсюда звонок и последовали ему, если воспользовались этой информацией, то это, да, брешь. Но, Борлу, никто это и в грош не поставит. Это всего лишь крошечная брешь, и вы не хуже меня понимаете, что это спустят нам с рук, если мы раскроем нечто большее.
— Не знаю, как оно в Уль-Коме, — сказал я. — В Бещеле брешь есть брешь.
— Чушь. Что вообще вы имеете в виду? Значит, в этом всё дело? В этом? — Он замедлил ход позади бещельского трамвая; мы качнулись, переваливая через иностранные рельсы на заштрихованной дороге. — Чёрт, Тьядор, мы можем это уладить, можем что-то придумать, если это то, что вас беспокоит, это не проблема.
— Дело не в этом.
— Чертовски на это надеюсь. Правда. Что ещё вас донимает? Слушайте, вам не придётся свидетельствовать против самого себя или что-то ещё…
— Дело не в этом. Никто из них тогда мне не звонил. Я даже не уверен, что звонок вообще был из-за границы. Отсюда. Я ничего не знаю наверняка. Может, то было ошибочное соединение.
— Точно.
Подбросив меня к отелю, он не вышел из машины.
— Мне надо заняться бумагами, — сказал он. — Уверен, вам тоже. Уделим этому пару часов. Нам надо ещё раз поговорить с профессором Нэнси, а ещё я хочу перекинуться словечком с Боуденом. Одобряете? Если мы поедем туда и зададим несколько вопросов, сочтёте ли вы эти методы приемлемыми?
После пары попыток я дозвонился Корви. Сначала мы старались придерживаться нашего дурацкого кода, но долго это не продлилось.
— Простите, босс, я неплохо справляюсь с такой хренью, но нет никакого способа выковырять из милицьи личные файлы Дхатта. Это вызовет чёртов международный инцидент. Что вообще вы хотите?
— Я просто хочу узнать его послужной список.
— Вы ему доверяете?
— Как сказать? Они здесь придерживаются методов старой школы.
— Да?
— Допросы с применением силы.
— Я скажу Ностину, ему понравится, он добьётся обмена. Вы вроде разволновались, босс.
— Просто сделайте мне одолжение, посмотрите, можно ли что-нибудь раздобыть, ладно?
Дав отбой, я взял в руки книгу «Между городом и городом» и положил её снова.
Глава 15
— С фургоном по-прежнему не везёт? — спросил я.
— Не можем найти записей с ним ни на одной камере, — сказал Дхатт. — Никаких свидетелей. Как только он проехал через Связующий зал с вашей стороны, сразу обратился в призрак.
Мы оба понимали, что при такой конструкции и бещельских номерных знаках любой в Уль-Коме, кто бы его увидел, вероятнее всего, решил бы, что он в другом месте, и быстро стал бы не-видеть, не заметив пропуска.
Когда Дхатт показал мне на карте, как близко от станции до дома Боудена, я предложил отправиться туда общественным транспортом. Я ездил на метро в Париже, Москве и Лондоне. Уль-комский метрополитен был грубее прочих — эффективным и на определённый вкус впечатляющим, но совершенно безжалостным в своём бетоне. Где-то чуть более десяти лет назад его обновили, по крайней мере, все станции во внутренних зонах. Каждая была предоставлена тому или иному художнику или дизайнеру, которым сказали — с преувеличением, но не столь сильным, как можно было бы подумать, — что деньги значения не имеют.
В итоге получилось нечто бессвязное, иногда великолепное, пёстрое до легкомысленности. Ближайшая к моему отелю станция представлялась любительской имитацией модерна. Поезда были чистыми, быстрыми, полными и на некоторых линиях — на этой, например, — без машинистов. Станция Уль-Ю, в нескольких шагах от приятного, скучноватого района, где жил Боуден, была лоскутным одеялом конструктивистских синий и красок Кандинского. Собственно говоря, её оформлял художник из Бещеля.
— Боуден знает, что мы приедем?
Дхатт поднял руку, давая мне знак подождать. Мы поднялись до уровня улицы, и он прижимал к уху мобильник, слушая сообщение.
— Да, — сказал он чуть погодя, закрывая телефон. — Он нас ждёт.
Квартира Дэвида Боудена занимала весь второй этаж худосочного здания. Он загромоздил её предметами искусства, разного рода черепками, древностями из двух городов и, на мой невежественный взгляд, их предтечи. Над ним, сообщил он нам, жила медсестра с сыном, а под ним — врач, родом из Бангладеш, переехавший в Уль-Кому даже раньше него.
— Двое эмигрантов в одном здании, — заметил я.
— Это не вполне совпадение, — сказал он. — Было и так, что наверху, прежде чем умерла, проживала экс-пантера.
Мы уставились на него.
— Из «Чёрных пантер», выехала после убийства Фреда Хэмптона. Выбор у неё состоял из Китая, Кубы и Уль-Комы. Когда я сюда переехал, координатор из вашего правительства сообщал, какая квартира выделена, её брали, и побейте меня, если во всех зданиях, где нас размещали, не было полно иностранцев. Что ж, мы могли вместе стенать обо всём, по чему скучали у себя на родине. Вы слышали о мармайте? Нет? Тогда вы, очевидно, никогда не встречали британского шпиона в изгнании.
Он, ни о чём не спрашивая, налил мне и Дхатту по бокалу красного вина. Говорили мы по-иллитански.
— Это было много лет назад, сами понимаете. В Уль-Коме тогда царила нищета. Надо было думать об эффективности. В каждом из этих зданий всегда проживал один улькоманин. Одному человеку гораздо проще присматривать за несколькими иностранными визитёрами, если все они собраны в одном месте.
Дхатт встретился с ним взглядом. «Отвали, эти откровения меня не пугают», — говорило выражение его лица. Боуден несколько застенчиво улыбнулся.
— Разве это не было слегка оскорбительно? — спросил я. — Чтобы за почётными гостями, симпатико, вот так следили?
— Может, для некоторых так и было, — сказал Боуден. — Уль-комские Филби, настоящие путешественники, были, вероятно, огорчены. С другой стороны, они же, скорее всего, смирились бы с чем угодно. Я никогда особо не возражал против слежки. Они были правы, не доверяя мне.
