— Я никто, никто. Я просто… Это грустно, это ужасно, и все мы, я и все остальные, охранники, мы чувствуем себя плохо, мы хотим знать, не скрылся ли тот, кто бы это ни сделал…
— Меня зовут Борлу, — сказал я. — А вас?
— Меня — Айкам. Цуех.
— Вы были её другом?
— Я, конечно, немного. Не совсем, но, понимаете, я её знал. Мы здоровались. Я просто хочу знать, не нашли ли вы что-нибудь.
— Если и нашли, Айкам, мы не можем вам рассказывать, — сказал Дхатт.
— Не теперь, — сказал я. — Сначала надо кое над чем поработать. Сами понимаете. Но, может, мы зададим вам несколько вопросов?
На миг он показался встревоженным.
— Я ничего не знаю. Но, конечно, я думаю. Я волновался, не смогли ли они выбраться из города, мимо милицьи. Нет ли возможности справиться с таким делом. Есть?
Я велел ему написать его телефонный номер в моей записной книжке, прежде чем он вернулся на своё место. Мы с Дхаттом смотрели ему вслед.
— Охранников опрашивали? — поинтересовался я.
— Конечно. Ничего особо интересного. Они охранники, но эти раскопки находятся под эгидой министерства, поэтому проверки немного более жёсткие, чем обычно. У большинства из них было алиби на ночь смерти Махалии.
— А у него?
— Я проверю, но не помню, чтобы его имя было помечено красным, значит, наверное, было.
Айкам Цуех повернулся в воротах и увидел, что мы на него смотрим. Нерешительно поднял руку в знак прощания.
Глава 14
Пока мы с Дхаттом сидели в кофейне — точнее, в чайной, ведь это Уль-Кома, — его агрессивная энергия несколько поутихла. Он по-прежнему барабанил пальцами по краю стола в таком сложном ритме, что я не смог бы его воспроизвести, но больше не прятал от меня глаза и не ёрзал на стуле. Он слушал и делал серьёзные предложения насчёт того, как нам продолжать расследование. Поворачивал голову, следя за моими записями. Принимал сообщения из своего центра. Пока мы там сидели, он предпринимал благородные усилия, направленные, по правде говоря, на то, чтобы скрыть свою ко мне неприязнь.
— Нам надо бы прямо сейчас составить протокол о допросе, — вот всё, что он сказал, когда мы только Уселись.
А я в ответ, отчасти извиняющимся тоном, пробормотал:
— У семи нянек…
В чайной не пожелали взять у Дхатта деньги: он и не предлагал их слишком усердно. «Для милицьи скидка», — сказала подавальщица. Все места были заняты. Дхатт не сводил глаз со столика у окна, пока сидевший там человек не заметил этого внимания и не поднялся, и тогда мы сели. Оттуда открывался вид на станцию метро. Среди многочисленных плакатов на стене рядом был тот, который я сначала видел, а потом стал не-видеть: я не был уверен, что это не тот плакат, который я распорядился напечатать для установления личности Махалии. Не знал, имею ли право, не стала ли теперь эта стена для меня альтернативной, полностью находящейся в Бещеле, или она заштрихована и являет собой лоскутное одеяло с информацией из разных городов.
У появлявшихся из-под земли улькоман перехватывало дух от холода, и они ёжились в своих шерстяных пальто. В Бещеле, я знал это, — хотя и пытался не-видеть бещельцев, которые, несомненно, сходили с надземной станции Ян-делус, случайно расположенной в нескольких десятках метров от станции уль-комской подземки, — народ ходил в меховых одеяниях. Среди уль-комских лиц встречались те, что я принимал за азиатские или арабские, было даже несколько африканцев. Много больше, чем в Бещеле.
— Открытые двери?
— Вряд ли, — сказал Дхатт. — Уль-Кома нуждается в людях, но все, кого вы видите, были тщательно проверены, прошли испытания, знают, что почём. У некоторых из них есть дети. Уль-комские негритята!
Он рассмеялся, довольный.
— У нас их больше, чем у вас, но не потому, что мы слабы.
Он был прав. Кому хотелось переезжать в Бещель?
— А как насчёт тех, что не сводят концы с концами?
— Ну, у нас есть лагеря, как и у вас, здесь и там, по окраинам. ООН не в восторге. Международная Амнистия тоже. Может, вам и об условиях рассказать? Курить хотите?
В нескольких метрах от входа в кафе стоял табачный киоск. Я не осознавал, что не свожу с него глаз.
— Да не то чтобы очень. А вообще-то да. Из любопытства. По-моему, никогда не курил уль-комских сигарет.
— Погодите.
— Нет, не вставайте. Я больше не курю: бросил.
— Да ладно, считайте это этнографией, вы же не у себя дома… Извините, всё, прекратил. Сам ненавижу тех, кто так поступает.
— Как — так?
— Всучивают курево тем, кто бросил. К тому же сам я вообще не курю. — Он рассмеялся и сделал глоток. — Тогда бы вы, самое меньшее, чертовски сокрушались по поводу своего успеха в бросании. Мне же надо возмущать вас просто так, вообще. Вредный маленький негодяй, вот я кто.
Он снова рассмеялся.
— Послушайте, я сожалею о том, что, знаете ли, вот так вломился…
— Просто я думаю, что нам нужны протоколы. Не хочу, чтобы вы подумали…
— Спасибо.
— Ладно, не беспокойтесь, — сказал он. — Как насчёт того, чтобы я обработал следующего?
Я смотрел на Уль-Кому. При такой сильной облачности не должно быть так холодно.
— Вы сказали, у того парня, Цуеха, есть алиби?
— Да. Я попросил проверить. Большинство охранников женаты, и за них поручатся их жёны, что, ясное дело, ничего не стоит, но ни у кого из них мы не обнаружили связей с Джири, разве что кивали друг другу в коридоре. А этот, Цуех, в ту ночь был в городе вместе с кучей аспирантов. Он достаточно молод, чтобы с ними брататься.
— Удобно. И необычно.
— Конечно. Но он ни к чему не имеет отношения. Парнишке девятнадцать. Расскажите мне о фургоне.
Я изложил всё снова.
— Свет, мне что, придётся поехать вместе с вами? — спросил он. — Похоже, мы ищем кого-то в Бещеле.
— Кто-то в Бещеле перегнал фургон через границу. Но мы знаем, что Джири убили в Уль-Коме. Значит, если только не случилось так, что кто-то убил её, поспешил в Бещель, угнал фургон, помчался обратно, схватил её, опять помчался обратно, чтобы выбросить тело — а почему, могли бы мы добавить, они выбросили тело именно там, где выбросили? — нам представляется трансграничный телефонный звонок, за которым следует услуга. Стало быть, подозреваемых двое.
— Или имела место брешь.
Я переменил позу.
— Да, — сказал я. — Или брешь. Но из того, что нам известно, следует, что кто-то предпринял немалые усилия, чтобы избежать бреши. И дать нам об этом знать.
— Пресловутая запись. Забавно, как это она всплыла…
Я посмотрел на него, но он, похоже, не насмехался.
— Правда же?
— Да ладно, Тьядор, чему здесь удивляться? Кто бы это ни сделал, он достаточно умён, чтобы не мараться о границы, он позвонил кому-то на вашей стороне, и теперь хрен какая Брешь явится за ним. Это было бы нечестно. Значит, у них есть какие-то помощнички в Связующем зале, в дорожной службе или ещё где-то, и они шепнули им, в какое время пересекут границу. Бещельские бюрократы — они ведь небезупречны.
— Едва ли.
— Значит, к этому склоняетесь. Понимаю, тогда не всё так грустно.
При таком раскладе заговор был бы менее значительным, чем некоторые другие маячившие возможности. Кому-то известно, какие надо искать фургоны. Кто-то покорпел над кучей видеозаписей. Что ещё? В этот студёный, но приятный день, когда холод смягчал уль-комские краски до уровня оттенков повседневности, видеть на каждом углу Оркини было трудно и представлялось нелепым.
— Давайте вернёмся, — сказал он. — Охотясь за этим чёртовым водителем фургона, мы ничего не добьёмся. Надеюсь, этим занимаются ваши люди. У нас ничего нет, кроме описания фургона, а кто в Уль-Коме признается в том, что видел, хотя бы предположительно, бещельский фургон, неизвестно, имевший или не имевший разрешение там находиться? Итак, давайте вернёмся к исходной точке. Когда вы сдвинулись с места? Когда она перестала быть неизвестным трупом? С чего это началось?
Я смотрел на него. Внимательно смотрел на него и обдумывал порядок событий. У меня в номере лежали записи, сделанные со слов супругов Джири. Адрес её электронной почты и номер телефона имелись у меня в записной книжке. У них не было тела дочери, и они не могли вернуться, чтобы его забрать. Махалия Джири лежала в морозильной камере, ожидая. Меня, можно сказать.
— С телефонного звонка.
— Да? От стукача?
— … Вроде того. По его наводке я вышел на Дродина.
Я видел, что он помнит досье, а там это описано не так.
— Что такое вы… На кого?
— Что ж, в этом-то и дело. — Я взял долгую паузу. Наконец посмотрел на стол и стал чертить какие-то фигуры в пролитом чае. — Я не уверен, что… Звонок был отсюда.
— Из Уль-Комы?
Я кивнул.
— Что за чёрт? От кого?
— Не знаю.
