Рис. 74. Книжная лавка, торгующая иллюстрированными книгами. Справа – объявления о новых книгах. За ними рабочие подрезают отпечатанные листы. Самурай и проходящий мимо носильщик остановились, чтобы посмотреть ассортимент книг
Что касается литературы, мода на стиль изложения время от времени менялась, но длинные повести о романтической привязанности и верности вряд ли сохранились в веках, а сатирические или непристойные описания жизни в районах развлечений определенно пользовались спросом у широкого круга читателей. Процветала торговля сборниками пьес – тех, что с успехом шли на сцене, туда включали и оценку игры актеров. Для более серьезных читателей конфуцианские мыслители и их оппоненты, ревнители чистой науки, писали свои философские трактаты. Однако почти любая деятельность в обществе того времени, в том числе и литературная, регламентировалась какой-нибудь инструкцией. Выпускались, например, иллюстрированные путеводители, иногда в приключенческом стиле, по великим дорогам и маршрутам паломничества. Это общество было озабочено вопросами морали и реальной пользы, и лекции о том, как вести правильный образ жизни, с примерами из добродетельной жизни его членов, собирали большие и жадные до знаний аудитории. Подобная литература широко распространялась, ее не только продавали в книжных лавках – ведь кроме всего прочего существовали своего рода бродячие библиотекари, которые давали книги на время.
Воспитание девушки считалось подготовкой к замужеству – ведь ее учили, как приспособиться к ведению хозяйства, когда она покинет свой дом. Обучение роли жены включало и обучение некоторым приемам в сексе, чтобы она наверняка знала, как угодить своему мужу в постели. У жен было много потенциальных соперниц в сфере развлечений, и, если муж проводил ночи дома, это было полезно не только для мира в семье, но и с экономической точки зрения.
Свадебная церемония в городах не отличалась от деревенской. Неофициальные отношения, перешедшие в законный брак, – это случалось нечасто, хотя в наименее состоятельных кругах они определенно имели место, но финансовые и деловые соображения считались более существенными мотивами. Место новобрачной в доме определяла ее свекровь, как и в деревне, но в системе, где сыну или подмастерью часто дозволялось открыть свое дело и забрать с собой свою жену, существовала несколько большая свобода. Хотя обычно жена была вынуждена усердно трудиться, жизнь в городе считалась более цивилизованной, чем в деревне, и многие юные деревенские девушки определенно радовались, когда свадьба устраивалась с каким-нибудь знакомцем семьи, уехавшим в город, даже если она никогда не встречалась со своим будущим мужем. Когда новобрачные отправлялись в свой новый дом, жена брала с собой приданое и одежду, постельные принадлежности и тому подобное. Считалось, что одна из многочисленных причин финансового краха – это если сын, достигший брачного возраста, начинал слишком много тратить на обучение хорошим манерам, на расширение и на новую обстановку дома в надежде привлечь невесту с особенно большим приданым.
Развестись в Японии времен Токугава было очень просто, решение не требовалось обосновывать (хотя часто это случалось из-за бездетности) – мужу достаточно было вручить жене письмо, позволяющее ей уйти и удостоверяющее, что она вольна вступить в новый союз с любым другим мужчиной. Форма такого письма была общепринятой, и оно занимало три с половиной строки; со временем уведомление о разводе стало называться «три с половиной строки» (микударихан). Не имело значения, была жена беременна или нет, хотя в некоторых областях, если она сообщала о том, что ждет ребенка, по прошествии трех месяцев после ее ухода бывший муж брал на себя заботу о малыше. Формально существовало правило – вернуть приданое и предметы обихода, которые жена принесла в его дом, но во многих случаях считалось, что очень повезло, если все это ей возвращалось. Правда, при возникновении имущественного спора женщина могла ожидать поддержу от своего отца или главы ее бывшей семьи.
Характерно, что жена не имела права оставить мужа без его согласия на развод. Впрочем, общество давало беглянкам возможность добиться «вольной грамоты». Существовало несколько храмов, и наиболее известный – Токэйдзи в Камакуре, которые предоставляли приют женщинам, ушедшим из дома по своей воле. Процедура развода состояла в том, что жена просила убежища в храме, после чего храмовые сановники начинали переговоры через посредника с мужем, чтобы убедить его дать ей свободу. Если переговоры не увенчивались успехом, жена должна была оставаться в храме три года, после чего могла уйти. Ее брак считался расторгнутым правительственным чиновником по надзору за храмами и святилищами. Если муж преследовал ее до врат храма, ей нужно было лишь бросить за ворота одну сандалию, чтобы попросить помощи. Фактически, если храм брался разбирать дело жены, муж чаще всего отказывался от своих притязаний и отпускал ее. Храмовых записей почти совсем не сохранилось, но, по некоторым данным, в 1866 году в храме проживали четыре женщины, попросившие убежища, и сорок таких, чьи мужья уже дали им развод.
Рис. 75. Иллюстрация из книги пьес для кукольного театра, с типичной сценой насилия
Добрая половина описаний жизни в Эдо в этой главе посвящена домашней жизни. Вне дома, на улицах и в общественных местах, жизнь тоже била ключом. Жизнь в Эдо произвела на Кэмпфера сильное впечатление, об этом сохранилась его запись. Кэмпфер писал, что сразу у ворот в город он со своими спутниками обошел рыбный рынок, где продавали разные виды морских подводных растений, ракушки, съедобных моллюсков и рыбу – все это съедалось прямо на месте. Они держались середины широкой улицы, которая проходила в северном направлении через весь город, хотя не совсем прямо. Кэмпфер и его спутники миновали несколько величественных мостов, перекинутых через речки, и заполненные грязью рвы, которые проходили слева от них в направлении замка, как и некоторые улочки, отходящие от главной. Среди мостов был один в 42 морские сажени длиной, известный по всей Японии, потому что от него, как от центра, отмерялись дороги и расстояния до любого места в империи. «Его название – Ниппонбаси, то есть «мост Японии»…» Толпа людей на этой главной и идущей посредине улице шириной в пятьдесят шагов… «просто невероятна», и, пока они ехали верхом, встречалось множество «многолюдных процессий принцев империи и высокопоставленных придворных, а также богато одетых дам, которых несли в носилках в форме сидений и в паланкинах». Среди других людей им встретилась команда пеших пожарных «числом около тысячи», марширующая «в том же военном порядке, как и наши в Европе»; они были одеты в коричневые кожаные куртки, защищающие их от огня; некоторые несли на плечах длинные пики, другие – пожарные багры, «их капитан ехал на коне в середине». По обе стороны улиц располагалось множество хорошо оборудованных лавок торговцев – мануфактурой шелком, лекарственными снадобьями, церковными талисманами, книгами, стеклянными сосудами, аптекарскими товарами и многим другим. Лавки до половины были занавешены черной тканью. Лавки немного выдавались на улицу, и любопытные изображения товаров, которые в них продавались, «были открыты людскому взору». Кэмпфер и его спутники обратили внимание, что в Эдо мало кто из любопытства выходил из дома, чтобы поглазеть на то, как они ехали мимо, как это делали в других местах, и, по-видимому, «потому, что столь невеликая процессия, как наша, не имела ничего примечательного или необычного» для жителей столь многонаселенного города, «столицы властительного монарха»[79], где у них была возможность ежедневно видеть другие, «гораздо более пышные и великолепные».
Кэмпфер не упомянул колесный транспорт, который действительно редко можно было увидеть. В столичной толпе можно было различить посыльных с письмами и деньгами, носильщиков с товарами на спинах или на шестах – их нес один или двое человек. Люди выходили за покупками, чтобы посетить храмы и святилища, навестить родственников и друзей. Многие представители этого люда начинали испытывать голод и жажду, и их потребности предусмотрительно обеспечивали бесчисленные открытые прилавки и ларьки. Кроме еды, которую готовили и подавали дома, существовал широкий выбор блюд, которые съедали прямо возле лавки или за которыми можно было послать и съесть дома.
Рис. 76. Питейный дом – иппай номия. Среди посетителей распутный самурай и крестьянин, оставивший свою поклажу с гигантской редькой снаружи. Бочки с сакэ слева оплетены соломой. На заднем плане выдворяют татуированного пьяницу
Чашки с гречневой лапшой (соба), приправленной овощами, пользовались постоянным спросом и, по-видимому, производили во многом такой же восстанавливающий силы эффект, как чашка чаю в Англии. Обычный «готовый» обед состоял из колобка холодного риса с маринованной сливой в середине; существовало множество балаганчиков, где могли продать пиалу чая, чтобы запить такую незамысловатую трапезу. Более вкусными были суси – рисовые колобки, завернутые в сушеные водоросли, в которых могли попадаться кусочки сырой рыбы или вареного осьминога. Яйца, сваренные вкрутую, чистили и ели по дороге. Согревающей едой, которую охотно раскупали зимой, было блюдо одэн – вареные овощи, конняку[80] и соевый творог тофу в соусе. Любители сакэ могли найти то, что им нужно, в питейных заведениях – иппай номия[81], где потребление столь любимого ими напитка не сопровождалось изысканными манерами. Уличных лицедеев можно было увидеть почти на каждом углу, и время от времени происходило еще более увлекательное зрелище: впавший в буйство самурай выхватывал свои мечи, и тогда лучше было держаться от него подальше.
