Вечером в сопровождении группы товарищей мы вышли прогуляться по городу. К нам непрерывно подходили какие-то люди и пытались завязать разговор. По словам наших сопровождающих, все они были коммунистами. Если так, то чуть ли не половина Бакубы состояла в компартии. По улицам периодически проезжали велосипеды с восемью зеркальцами заднего вида, разноцветными побрякушками, ленточками, гудочками и магнитолами, работающими от автомобильного аккумулятора. Под покровом ночи в городе нелегально продавалось спиртное — водка и пиво, прямо из багажников автомобилей.
Последний день в Ираке прошел благополучно, если не считать того, что коммунистический «Чероки» сломался, и остаток пути мы проделали на такси. На границе на нас набросилась стая соскучившихся по работе таможенников — в связи с войной переход не пользовался популярностью и зарастал желтоватыми пустынными лопухами. Мы тоже были рады таможенникам. Иракская авантюра благополучно подошла к концу, начиналась следующая — иранская.
Чероки — «цивилизованое» индейское племя в Северной Америке, имевшее свою конституцию и самый высокий уровень образования.
На попутных по стране аятолл
Увидев нас, иранский офицер с удивлением хмыкнул и повел за собой к желто-серому зданию. Двери были заперты на здоровенный навесной замок. Пограничник побренчал ключами, открыл двери, и мы оказались в шикарном зале ожидания. «О, вокзал для двоих», — сказал Юра. Стройными рядами стояли пустые кресла, блестели свежевымытые полы, красовались фикусы и прочая зелень в кадушках, а с потолка свисали телевизоры. Цивилизованный, европейского вида зал ожидания, где мы оказались совершенно одни. Пограничный переход практически не функционировал.
Некоторое время мы дожидались таможенников, наконец, наши вещи досмотрели, а паспорта проштамповали. Один из иранцев все пытался выяснить, нет ли у нас запрещенной к ввозу валюты, даже требовал показать бумажник. Я показал и за это поплатился. Таможенник заметил лежащие в бумажнике десять российских рублей, выхватил их и спрятал к себе в карман, сделав каменное лицо, будто так и надо. На уговоры вернуть деньги каменная маска даже не дрогнула.
Дорога от границы была пуста, но через несколько километров пешего пути мы обнаружили экскаватор и, пристроив в ковше рюкзаки, втиснулись в кабину к водителю. Мимо проплывали поля, сопки, военные части и водруженные на постаменты разбитые танки. Несколько раз мы пересекали армейские блокпосты, где данные о нас аккуратно вписывали в специальные журналы: национальность — русские, цель проезда через охраняемые территории — туризм, вид транспорта — экскаватор.
После иракских пятидесяти градусов иранские сорок ощущались прохладой. Выжженная солнцем пустыня отступила, и вместо нее появились деревья и кустарники. Стены домов украшали портреты Хомейни, Хаменеи и прочих аятолл. Кроме изображений духовных лидеров встречались зарисовки из жизни смертников-шахидов. Вот солдат с винтовкой и фотокарточкой имама Хомейни задумался о предстоящем бое. Пережить этот бой ему не суждено. А вот большие и печальные глаза подростка, совсем еще ребенка. Такими они были в тот момент, когда он отважно бросился со связкой гранат под танк, взрыв которого изображен рядом.
Фикус — родственник инжира, а также тутовника.
Аятоллы — влиятельные шиитские богословы.
Под вечер мы добрались до Исламабада (в мире существует несколько городов с таким названием). Попытались купить слив в лавке и натолкнулись на непонимание. Деньги в Иране называются риалы, а цены указаны в туманах. Туман — десять риалов, значит все цены надо умножать в десять раз.
Ночь провели в палатках, а на следующий день приехали в Керманшах, столицу провинции. Здесь мы надеялись продлить нашу дорогостоящую и, увы, краткосрочную транзитную визу. От жары сильно хотелось пить. Мы заметили парня пьющего воду из поливального шланга. «Там, где пьют местные, вода безопасна», — решили мы и начали пить эту воду. Вокруг собралась толпа людей. «Там, где пьют белые иностранцы, вода хорошая», — подумали люди и тоже стали пить воду из шланга.
В иммиграционном участке «атпо хориджи» нам отказались продлить визу, ссылаясь на то, что у нас есть еще шесть неиспользованных дней. Дескать, когда останется один, тогда и приходите.
Юра отправился искать банк, чтобы поменять деньги, а я остался караулить рюкзаки. Иранцы, проходящие мимо, поглядывали на скучающего иностранца с любопытством, но не останавливались — стеснялись. Однако стоило передо мной задержаться какому-нибудь бродячему торговцу, как рядом останавливались два-три зеваки, потом еще пять-шесть. Через минуту улица оказывалась запружена любопытствующими, а вновь подходящие пытались узнать что происходит, и присоединялись к толпе. В определенный момент появлялась полиция и всех разгоняла, бросая строгие взгляды на меня и требуя «больше так не делать». Несколько минут проходило в спокойствии, прохожие шли мимо, но потом вновь останавливался кто-нибудь, и тут же со скоростью горной лавины вокруг вырастала толпа. Опять появлялся полицейский, на этот раз новый, и просил всех разойтись… Так повторялось несколько раз, пока не вернулся Юра, и мы не продолжили свой путь.
В Тегеране зашли в российское консульство, чтобы узнать, какие российские организации присутствуют в городе, и обратиться к ним. И еще надеялись получить рекомендательное письмо (подтверждающее наше гражданство) для консульства Пакистана.
Иранский язык «фарси», то есть «персидский», почти идентичен таджикскому.
Скорость снежных лавин в горах достигает 200 км/ч
Вице-консул Валерий Голованов принял нас радушно, не стал держать на улице, а провел к себе, расспросил о проблемах и предупредил о многочисленных опасностях подстерегающих нас в Иране. После Ирака местные опасности выглядели не слишком устрашающе, тем не менее, нам пришлось подписать бумагу, в которой мы указывали свой маршрут и подтверждали, что об опасностях осведомлены. После этого консул подготовил письмо для пакистанских коллег и отправился договариваться насчет нашего размещения. Ему удалось устроить нас в русскую православную церковь, находящуюся в Тегеране еще с дореволюционных времен.
Настоятеля в церкви не было, он уехал по делам в Санкт-Петербург, а работавшая на подворье молодая женщина не знала, что с нами делать. Не селить же в церковном доме без разрешения? Мы заверили, что можем переночевать в палатке во дворе.
