Дед Федя порывался провести Пашку до тракта, но Пашка отговорил: возвращаться-то ему в одиночку, а годы у деда уже не те. И видеть стал хуже, и реакция притупилась. Дед грустно вздохнул, но согласился. И Пашка пошел один.
Обнялся с дедом у ворот, церемонно поклонился вышедшей на крылечко Лидии, пожал руки Викентию и Сереже и выскользнул за ограду.
Заросшая дорога уводила в лес. Пашка с торбой за плечами и ружьем на груди экономно вышагивал по правой колее, изредка перепрыгивая через лужи в рытвинах. Дорога с каждым годом зарастала все сильнее и сильнее, даже периодические выезды деда Феди с топором дела не слишком меняли – настырная зелень перла из земли после каждого дождя и казалось, что чем тщательнее вырубаешь молодые побеги, тем активнее они восстанавливаются на этом же месте.
На самом глухом участке, где и лес был погуще, и к дороге прижимался вплотную, да и сама дорога делала крутой зигзаг, так, что видимость сокращалась метров до двадцати, Пашка почувствовал легкую тревогу.
Подобные уколы-предчувствия периодически случались с ним, правда, обычно не так близко к обжитым местам. Объяснения предчувствиям Пашка не видел, но был уверен, что оно есть и что оно вполне рациональное, обусловленное материальными причинами без малейших намеков на мистику или потусторонность. То ли звуки какие-то почти неслышные доносятся и подсознание их впитывает, то ли через почву какие-то неощутимые дрожания организм воспринимает… Что-то вроде этого. В походах все чувства обостряются, в том числе и пресловутое шестое.
Пашка взял ружье поудобнее и переместился на левую колею, чтобы в зигзаг войти по большому закруглению, а не по малому – хоть немного да обзор больше. И ствол в ту сторону направил, ненавязчиво эдак.
Однако никого Пашка не разглядел, ни за первым поворотом, ни за вторым. И среди деревьев, насколько хватало обзора, никто не прятался. А вскоре дорога вынырнула из леска в чистое поле, засеянное какими-то турнепсами. Пашка знал, что ими только скотину кормят, сами общинники их не едят.
Вдалеке уже и тракт просматривался. Тревога практически отпустила; по крайней мере, притупилась. На открытом пространстве всегда чувствуешь себя спокойнее – если, конечно, ничего плохого на горизонте не видать.
Но все-таки не зря шестое чувство кольнуло Пашку: когда развилка была уже хорошо видна, он понял, что у покосившегося ржавого указателя кто-то сидит. Отдыхает, наверное.
Человек был один, так что особо беспокоиться не следовало, хотя несколько его приятелей могли залечь в засаду по ту сторону тракта. Там небольшой кювет, Пашка прекрасно помнил, при желании спрятаться можно. Но тут уж как повезет. Да и не представлял Пашка такой уж лакомой цели: ценностей у него нет (ружье разве что), в плен для выкупа его не возьмешь – поскольку не общинник, никто и не подумает платить.
Вскоре человек на развилке заметил Пашку и приветственно взмахнул рукой. Пашка успокоился, но не до конца. Жизнь приучила его к разнообразным сюрпризам, далеко не всегда приятным, поэтому он никогда не расслаблялся. Даже ночуя в общинах.
Однако на этот раз можно было и расслабиться: подойдя ближе, Пашка сидящего узнал. Витька Шелест, тоже ходок. Можно даже сказать, приятель.
– Привет, Пафнутий! – осклабился Витька, когда он подошел.
Пашку вообще-то звали Павлом, а не Пафнутием, но Витька любил называть его именно так. Почему – фиг его знает. С давних пор как-то так повелось.
– Здорово, – Пашка пожал протянутую снизу вверх руку и уселся рядом с Витькой. – Куда, откуда?
– Тебя ищу, – сообщил Витька. – Сказали, ты к Лидии в общину подался, товар понес.
– Таки да, две ночи у них отдыхал. Правда, во вторую Лидия дежурить заставила. Потому сегодня только после обеда двинул.
– Хорошо, что я тебя перехватил, – вздохнул Витька. – Не люблю я эту ведьму. Вечно так на тебя смотрит, словно ты сюда явился всех девок ее перетрахать – и только. Шизанутая она.
– Шизанутая, – согласился Витька. – Но платит честно. А зачем ищешь-то?
Витька нахмурился.
– Говорят, Селиван со своими уродами куда-то в эти края лыжи навострил.
– Ага, донавострялся, – хмыкнул Пашка не без злорадства. – Больше не навострит.
– Что такое? – насторожился Шелест.
– Омертвел Селиван. Я его нынешней ночью и отоварил из обеих стволов. Пополам разорвало! Ну, и еще двоих с ним.
– Иди ты? – прошептал Витька с непонятным восхищением. – Гляди как быстро!!! Я даже не ожидал.
– Чего не ожидал?
– Что так быстро омертвеют.
Пашка озадаченно воззрился на Шелеста.
– В смысле?
– В смысле – не думал, что так быстро омертвеют, – непонятно объяснил Витька теми же словами, словно их повторение могло чем-нибудь помочь. – Думал, это дольше происходит, хотел как раз понаблюдать. Не успел, значит…
– Ничего не понимаю, – пробормотал Пашка. – Ты знал, что ли, что они должны омертветь?
– Ну, не то чтобы знал… – вздохнул Шелест хитро. – Догадывался только.
– Но откуда, черти тебя побери? – изумился Пашка совершенно искренно.
Рожа Витькина стала еще хитрее.
– Да есть у меня одна теория… Последний год из головы не идет. Проверяю.
– Сгораю от нетерпения, – буркнул Пашка. – Колись, давай.
Вообще-то, Пашка покривил душой: любопытство к затее Шелеста он действительно испытывал, но чтобы сгорать от нетерпения – этого не было. Он знал еще слишком мало, чтобы сгорать.
– Расскажу, – пообещал Шелест, вставая. – Как только Селивана покажешь, так сразу и расскажу.
– Да что там показывать? – удивился Пашка в очередной раз. – Мертвяк как мертвяк… пополам разорванный.
– Руки целы? – деловито уточнил Витька. – Мне перстень нужен. Без перстня никак.
– Перстень на месте, – заверил Пашка. – Я видел. Слушай, Шелест, если мы к общине вернемся, я сегодня никуда уже не успею. Что мне, еще сутки там куковать?
– Ничего, покукуешь, – хмыкнул Витька. – Пошли, пошли, это, между прочим, и в твоих интересах тоже.
– А почему я об этом ничего не знаю? – спросил Пашка с иронией.
– Тупой потому что, – Шелест ухмыльнулся и легонько пнул все еще сидящего спиной к указателю Пашку. – Вставай, давай!
Пашка с нехотя поднялся на ноги. Он прекрасно знал: если приятель что-либо втемяшил себе в голову, переубедить его невозможно и перечить ему не рекомендуется.
«Хрен с ним, – подумал Пашка обреченно. – Вернемся. Зато Вероника обрадуется».
* * *
Стащив перстень с отрубленного пальца Селивана, Шелест тут же потерял всякий интерес к останкам. Больше всего Пашку поразил тот факт, что усекновение мертвяцкого мизинца Шелест проделал только после того, как сам натянул тонкие лабораторные перчатки, если вы, конечно, помните, что такое лаборатории. Перчатки были упакованы в запаянный вакуумный пакет, Пашка таких лет пятнадцать, наверное, не видел. Мало того, перстень Витька тоже снимал не руками, а пинцетом, вынутым из точно такого же вакуумного пакета, только поменьше размерами. И перстень упаковал опять же в пакет с пластиковой застежкой, надо понимать, не менее стерильный. От всего этого Пашка натурально офонарел, поскольку не подозревал, что приятель-ходок все еще занимается подобными вещами. Когда-то он работал лаборантом в питерском институте особо чистых веществ и препаратов – за дословность Пашка сейчас уже не поручился бы, но назывался институт как-то похоже. С учетом сегодняшнего дня, когда даже образованные люди изрядно одичали, Шелест тянул уже не на лаборанта, а на крупного ученого, не иначе, о чем Пашка не преминул с ехидцей сообщить. Витька в ответ состроил рожу. Это могло означать только одно: он действительно занимается чем-то научным, что само по себе уже было бомбой. Казалось, люди давно смирились с новым Средневековьем и окончательно потеряли веру в возврат к цивилизации.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
