В начале августа, через двадцать дней после того, как меня избрали императором, Мессалина родила мне сына, и впервые в жизни я почувствовал отцовскую гордость. К своему сыну Друзиллу, который умер лет двадцать назад, когда ему было одиннадцать, я не испытывал никаких родительских чувств и очень прохладно относился к моей дочери Антонии, хотя она была хорошим ребенком. Происходило это потому, что брак с Ургуланиллой, матерью Друзилла, и с Элией, матерью Антонии (я развелся с ними обеими, как только политическая ситуация предоставила мне такую возможность), был навязан мне: я не любил ни ту ни другую. А в Мессалину я был страстно влюблен; я думаю, нашу римскую богиню Луцину, которая ведает родами, редко так обхаживали, воссылая к ней столько молений и принося столько жертв, как это делал я в последние два месяца, когда Мессалина была на сносях.[54] Это был прекрасный здоровый младенец и, будучи моим единственным сыном, получил мои имена, как это у нас в обычае. Но я дал всем понять, что называть его надо Друз Германик. Я знал, что это произведет должное впечатление на германцев. Первый Друз Германик, чье имя вселяло страх по ту сторону Рейна почти пятьдесят лет назад, был мой отец, следующий, через двадцать пять лет — мой брат, я сам тоже был Друз Германик, а разве не я совсем недавно вернул в Рим последнего орла? Пройдет четверть века, и мой маленький Германик обязательно нас повторит — ведь все в истории повторяется — и перебьет еще несколько десятков тысяч германцев. Германцы как шиповник на краю поля: растет он так быстро, что его все время надо истреблять железом и огнем, чтобы он не вторгался в чужие владения. Как только мальчику исполнилось несколько месяцев и я мог взять его на руки без риска причинить ему вред, я завел привычку носить его по всему дворцу и показывать солдатам, которые любили его не меньше, чем я. Я напоминал им, что мальчик был первым из истинных цезарей со времен Великого Юлия, которому дали при рождении имя Цезарь, а не принят в этот род, как были по очереди приняты Август, Марцелл, Гай, Луций, Постум, Тиберий, Кастор, Нерон, Друз и Калигула. Правда, в последнем случае гордыня толкнула меня на неточность. Калигула, в отличие от его братьев Нерона и Друза, родился на несколько лет позднее, чем его отец, мой брат Германик, был усыновлен Августом (цезарем благодаря тому, что самого его усыновил Юлий Цезарь); так что он был настоящим Цезарем. Меня спутал тот факт, что Тиберий (Цезарь благодаря тому, что его усыновил Август) усыновил Калигулу, только когда тому исполнилось двадцать три года.
Мессалина не пожелала кормить маленького Германика грудью, хотя я очень этого хотел, и нашла для него кормилицу. Она слишком занята, чтобы выкармливать ребенка, сказала она. Но когда кормишь грудью, это почти наверняка предохраняет от следующей беременности, а беременность куда больше отражается на самочувствии и мешает свободе действий, чем кормление грудью. Поэтому Мессалине не повезло — она вновь забеременела, да так скоро, что между рождением Германика и нашей дочери Октавии прошло всего одиннадцать месяцев.
В то лето был плохой урожай, и в городских житницах оставался такой скудный запас, что я перепугался и сократил бесплатный суточный рацион зерна, который бедные горожане считали причитающимся им по праву, до самого минимума. Да и это количество я умудрился выдавать лишь потому, что покупал или реквизировал зерно всюду, где была возможность. Путь к сердцу народа лежит через его желудок. В середине зимы, до того, как из Египта и Африки стали привозить пшеницу (к счастью, там новый урожай был исключительно хорошим), в бедных районах города не раз вспыхивали беспорядки и слышалась болтовня о перевороте.
Глава XI
К этому времени мои строители закончили отчет, который я им велел сделать, относительно того, возможно ли превратить Остию в безопасную зимнюю гавань. На первый взгляд, отчет этот мог отбить всякую охоту за это браться. Чтобы ее построить, требовалось десять лет и десять миллионов золотых. Но я напомнил себе, что результат нашей работы останется навеки и нам никогда не будет угрожать голод, во всяком случае до тех пор, пока в наших руках Египет и Африка. Мне казалось, что это дело достойно величия и гордости Рима. Прежде всего надо было вынуть грунт на большом участке земли, со всех сторон огородить котлован бетонными подпорными стенами и лишь затем пускать воду в эту внутреннюю гавань. Снаружи ее будут защищать два уходящих на глубину больших мола, построенных с двух сторон от входа, и остров между их оконечностями, который станет служить как волнорез, когда подует западный ветер и в устье Тибра стремительно покатятся огромные валы. На острове предполагалось построить маяк, наподобие знаменитого александрийского маяка, чтобы корабли могли безопасно войти в гавань, какой бы темной и ненастной ни была ночь. Этот остров и оба мола должны были образовать наружную гавань.
Когда строители принесли мне планы, они сказали:
— Мы сделали то, что ты нам велел, цезарь, но, конечно, это потребует огромных денег.
Я ответил довольно резко:
— Я просил о плане и примерной смете, вы были так любезны, что приготовили и то и другое, за это я вам весьма благодарен. Однако я не нанимал вас в финансовые советчики и буду признателен, если вы оставите свое мнение при себе.
— Но Каллист, государственный казначей… — начал было один из них.
Я оборвал его.
— Да, естественно, Каллист говорил с вами. Он очень осторожен, когда речь идет о государственных деньгах, и это правильно. Но все хорошо в меру. Строительство гавани — дело величайшей важности. К тому же я не удивлюсь, если узнаю, что отбить у меня охоту заниматься этим вас убедили торговцы зерном. Чем меньше становится зерна, тем они становятся богаче. Они молят богов о плохой погоде и жиреют на горестях бедняков.
— О, цезарь, — добродетельно вскричали они в один голос, — неужели ты веришь, что мы станем брать взятки у торговцев зерном?!
Я увидел, что мой выстрел попал в цель.
— Я сказал «убедили», а не «подкупили». Не обвиняйте себя понапрасну. Послушайте-ка меня. Я намерен привести свой план в исполнение, сколько бы это ни стоило, вбейте это себе в голову. И вот еще что: это не займет столько времени и не потребует столько денег, как вам, по-видимому, кажется. Через три дня мы с вами тщательно разберемся в этом вопросе.
По совету моего секретаря Полибия я обратился к дворцовым архивам и там на самом деле обнаружил проект, подготовленный строителями Юлия Цезаря девяносто лет назад с той же самой целью. Проект почти не отличался от нового, но приблизительное время и стоимость оказались, к моему огромному удовольствию, куда меньше: четыре года и четыре миллиона золотых. С учетом некоторого подорожания материалов и труда нашу задачу можно будет выполнить, затратив половину той суммы, которую назвали мои строители, и более чем в два раза быстрей. В некоторых отношениях старый проект (отвергнутый как слишком дорогой!) был лучше нового, если не считать того, что в нем не был предусмотрен остров. Я тщательно изучил оба плана, сравнивая их по тем пунктам, где имелись расхождения, а затем поехал в Остию, взяв с собой Вителлия, который хорошо разбирался в строительном деле, чтобы проверить, не произошло ли каких-либо крупных перемен на территории будущей гавани со времени Юлия.
Когда я встретился со строителями, я был так напичкан информацией, что им было невозможно меня обмануть — например, занизив количество земли, которое сто человек могут перенести с одного места в другое за день, или утверждая, будто при выемке грунта придется стесать много тысяч футов твердой породы. Я знал теперь обо всем этом почти столько же, сколько они. Я не говорил им, откуда я это знаю, пусть думают, будто я познакомился со строительством во время занятий историей и мне хватило одной-двух поездок в Остию, чтобы глубоко изучить всю проблему и прийти к своим выводам. Я воспользовался тем впечатлением, которое на них произвел, и сказал, что, если замечу хоть какие-нибудь попытки затянуть работу после того, как она начнется, и недостаточный интерес к делу, я отправлю их всех вниз, в преисподнюю, чтобы они построили Харону на Стиксе новый пирс. Работа в гавани должна начаться немедленно. У них будет столько работников, сколько им надо, хотя бы тридцать тысяч и тысяча десятников из армии с необходимыми материалами, инструментами и транспортом, но начать они должны без задержки.
Затем я вызвал к себе Каллиста и сообщил свое решение. Когда он воздел с отчаянием руки и поднял к небу глаза, я сказал, чтобы он прекратил ломать комедию.
— Но, цезарь, где нам достать деньги? — заблеял он, как овца.
— У торговцев зерном, идиот, — ответил я. — Дай мне имена главных членов Зерновой Лиги, и я постараюсь, чтобы мы получили столько денег, сколько нам нужно.
