И герцог, подойдя к возвышению, на котором стояла кровать, уселся на одну из вышитых лилиями подушек, разбросанных для этой цели на ступеньках.
Глава 15
О том, как трудно бывает королю найти хорошего посла
Шико, по-прежнему невидимый, покоился в кресле; Жуаез полулежал на подушках; Генрих уютно завернулся в одеяло. Началась беседа.
– Ну что ж, Жуаез, – сказал Генрих, – хорошо вы побродили по городу?
– Отлично, сир, благодарю вас, – рассеянно ответил герцог.
– Как быстро исчезли вы сегодня с Гревской площади!
– Послушайте, сир, честно говоря – не очень-то это развлекательное зрелище. И не люблю я смотреть, как мучаются люди.
– Какой жалостливый!
– Нет, я эгоист… Чужие страдания действуют мне на нервы.
– Ты знаешь, что произошло?
– Где именно, сир?
– На Гревской площади?
– По правде говоря – нет.
– Сальсед отрекся от своих показаний.
– Вот как!
– Вам это безразлично, Жуаез?
– Мне?
– Да.
– Признаюсь откровенно, сир, я не придавал большого значения тому, что он мог сказать. К тому же я был уверен, что он от всего отречется.
– Но ведь он сперва сознался.
– Тем более. Его первые признания заставили Гизов насторожиться. Гизы и начали действовать, пока ваше величество сидели спокойно: это было неизбежно.
– Как! Ты предвидишь такие вещи и ничего мне не говоришь?
– Да ведь я не министр, чтобы говорить о политике.
– Оставим это, Жуаез.
– Сир…
– Мне понадобится твой брат.
– Мой брат, как и я сам, сир, всегда к услугам его величества.
– Значит, я могу на него рассчитывать?
– Разумеется.
– Ну, так я хочу дать ему одно небольшое поручение.
– Вне Парижа?
– Да.
– В таком случае это невозможно, сир.
– Как так?
– Дю Бушаж в настоящее время не может уехать.
Генрих приподнялся на локте и во все глаза уставился на Жуаеза.
– Что это значит? – спросил он.
Жуаез с величайшей невозмутимостью выдержал недоумевающий взгляд короля.
– Сир, – сказал он, – это самая понятная вещь на свете! Дю Бушаж влюблен, но он недостаточно искусно приступил к делу. Пошел по неправильному пути, и вот бедный мальчик начал худеть, худеть…
– И правда, – сказал король, – это бросилось мне в глаза.
– И все мрачнел, черт побери, – словно он живет при дворе вашего величества.
От камина до собеседника донеслось какое-то ворчание. Жуаез умолк и с удивлением огляделся по сторонам.
– Не обращай внимания, Анн, – засмеялся Генрих, – это одна из моих собачек заснула в кресле и рычит во сне. Так ты говоришь, друг мой, что бедняге дю Бушажу взгрустнулось?
– Да, сир, он мрачен, как сама смерть. Похоже, что он где-то повстречал женщину, все время пребывающую в угнетенном состоянии ума. Нет ничего ужаснее таких встреч. Однако и у подобных натур можно добиться успеха не хуже, чем у женщин веселого нрава. Все дело в том, как за них взяться.
– Ну, ты-то не очень смутился бы, распутник!
– Вот тебе и на! Вы называете меня распутником за то, что я люблю женщин?
Генрих вздохнул.
– Так ты говоришь, что у этой женщины мрачный характер?
– Так, по крайней мере, утверждает дю Бушаж. Я ее не знаю.
– И, несмотря на ее скорбное настроение, ты бы добился успеха?
– Черт побери! Все дело в том, чтобы играть на противоположностях. Настоящие трудности бывают только с женщинами сдержанного темперамента: они требуют от добивающегося их благосклонности одновременно и любезностей, и известной строгости, а соединить это мало кому удается. Дю Бушажу попалась женщина мрачная, и любовь у него поэтому несчастная.
– Бедняга! – сказал король.
– Вы понимаете, сир, – продолжал Жуаез, – что не успел он сделать мне это признание, как я начал его лечить.
– Так что…
– Так что в настоящее время курс лечения начат.
– Он уже не так влюблен?
– Нет, сир, но у него появилась надежда внушить любовь: это ведь более приятное лечение, чем вовсе лишать людей их чувства. Итак, начиная с сегодняшнего вечера, он, вместо того чтобы вздыхать на манер своей дамы, постарается развеселить ее, как только возможно: сегодня вечером, к примеру, я посылаю к его возлюбленной тридцать итальянских музыкантов, которые устроят под ее балконом неистовый шум.
– Фи! – сказал король. – Что за пошлая затея!
– Как так – пошлая? Тридцать музыкантов, которым равных нет в мире!
– Ну знаешь, черта с два развлекли бы меня музыкой в дни, когда я был влюблен в госпожу де Конде!
– Да, но ведь тогда были влюблены именно вы, сир.
– Безумно влюблен, – ответил король.
Тут снова послышалось какое-то ворчанье, весьма похожее на насмешливое хихиканье.
– Вы же сами понимаете, что это совсем другое дело, сир, – сказал Жуаез, тщетно пытаясь разглядеть, откуда доносятся странные звуки. – Дама, наоборот, равнодушна, как истукан, и холодна, как льдина.
– И ты рассчитываешь, что от музыки лед растает, а истукан оживет?
– Разумеется, рассчитываю.
Король покачал головой.
– Конечно, я не говорю, – продолжал Жуаез, – что при первом же взмахе смычка дама устремится в объятия дю Бушажа. Но она будет поражена тем, что ради нее устроен весь этот шум. Мало-помалу она освоится с концертами, а если они не придутся ей по вкусу, мы пустим в ход актеров, фокусников, чародеев, прогулки верхом, – словом, все забавы, какие только можно. Так что если веселье вернется не к этой скорбящей красавице, то уж, во всяком случае, к самому дю Бушажу.
– Желаю ему этого от всего сердца, – сказал Генрих, – но оставим дю Бушажа, раз он уж так затрудняется покидать в настоящее время Париж. Для меня отнюдь не необходимо, чтобы именно он выполнил мое поручение. Но я надеюсь, что ты, дающий такие превосходные советы, ты не стал бы, подобно ему, рабом какой-нибудь благородной страсти?
– Я? – вскричал Жуаез. – Да я никогда за всю мою жизнь не был так свободен, как сейчас!
– Отлично, значит, тебе делать нечего?
– Решительно нечего, сир.
– Но мне казалось, что ты в нежных отношениях с какой-то красоткой?
– Ах да, с любовницей господина де Майена, Эта женщина меня обожала.
– Ну так что же?
– Ну так вот. Сегодня вечером, прочитав дю Бушажу наставление, я покинул его и направился к ней. Прихожу, совершенно взбудораженный теориями, которые только что развивал, – уверяю вас, сир, я воображал, что влюблен почти так же, как Анри, – и передо мной оказывается женщина вся дрожащая, перепуганная. Прежде всего мне пришло в голову, что у нее кто-нибудь сидит и я явился некстати. Стараюсь успокоить ее – напрасно, расспрашиваю – она не отвечает. Хочу поцеловать ее, она отворачивает голову. Я нахмурился – она рассердилась. Тут мы рассорились, и она заявила, что, когда бы я к ней ни явился, ее не будет дома.
