— Да, да, комиссара! — Ленин, расслабясь, откинулся на спинку своего жесткого кресла и вытянул руки на подлокотниках. — Комиссара — это очень важно, архиважно! Кстати, а кто у нас там возглавляет бюро, на Дону? Сырцов, кажется?
Калинин кивнул утвердительно.
— Послушайте, но мне кто-то говорил, что он троцкист? Отсюда, возможно, и все затруднения в политике на Юге? — Ленин внимательно взглянул в откровенно блеснувшие очки председателя ВЦИК. — Если это так, то чего же ему делать на Дону? Поговорите в Оргбюро, чтобы подумали о переводе куда-нибудь в иное место. Ну, к примеру, в Одессу. — И повторил, как решенное уже: — Да. Не забыть. В ближайшие перевыборы — в Одессу.
...В Казачьем отделе дежурный и машинистка поднялись навстречу, вопросительно смотрели на лица возвратившихся с доклада, желая предугадать возможные решения. Макаров ободряюще кивнул им, а своего спутника чуть приобнял правой рукой за плечи:
— Все! Завтра же начнем формировать корпус! А через месяц, как сказал Владимир Ильич...
— Через месяц этот «трехнедельный удалец» Мамонтов запрыгает у меня, как блоха на горячей сковороде! — властно и прямо сказал Миронов и хмуро взглянул на карту, размеченную красными флажками фронтов...
ДОКУМЕНТЫ
10 июля 1919 г.
Из протокола № 76
Слушали: О кооптации в члены Казачьего отдела ВЦИК казака Усть-Медведицкого округа Донской обл. Миронова Ф. К.
Постановили: С чувством глубокой и искренней благодарности к тов. Миронову за всю боевую деятельность по укреплению Советской власти и защите прав и интересов трудового казачества и принимая во внимание полную преданность тов. Миронова, засвидетельствованную не только словами, но и кровавыми боями с противником, причем тов. Миронов стяжал себе славу непобедимого вождя, КООПТИРОВАТЬ В ЧЛЕНЫ КАЗАЧЬЕГО ОТДЕЛА ВЦИК, использовать его знания, как военного стратега, на фронте действующей армии по усмотрению высших военных властей.
Для установления полной связи с тов. Мироновым... и для наилучшей политической работы командировать в помощь тов. Миронову члена Казачьего отдела ВЦИК по избранию последнего.
Принято единогласно.
Председатель Степанов[18]
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
1
На глухой железнодорожной ветке Верхняя Хава — Анна, под Воронежем, формировались в середине июля части красного Донского кавкорпуса. Сюда отведены были на отдых остатки бывших экспедиционных войск, к ним присоединялись первые эскадроны свежей мобилизации из Хоперского и Донецкого округов, с верховьев Медведицы, сюда же группами и в одиночку тянулись по степной грани казаки-добровольцы, голь и беднота из порушенных Деникиным станиц и хуторов, шли бывшие раненые из отпусков.
На станции Анна — штаб.
Вдоль обшарпанных, израненных вагонов расклеены повсюду печатные афишки — на белой, московской бумаге призыв Ленина: «Все на борьбу с Деникиным!», тут же рисованная фигура скачущего на тебя всадника с заломленной шашкой: «Пролетарий — на коня!», а чуть ниже отпечатанная еще в Бутурлиновке листовка Миронова на оберточной, соломенной бумаге о дисциплине в частях «Товарищ красноармеец!». Около штабного вагона и домика напротив столпотворение вавилонское: подходят новые отделения, отъезжают сформированные команды, кого-то обмундировывают, у кого-то изымают до осени теплые вещи, тут же встречаются земляки и бывшие односумы — шум, крики, объятия, горестные восклицания по сгибшим товарищам. Около дымившей полевой кухни, в которой кипела белым ключом осточертевшая пшенная каша, под вербой расселись обозники. Дядя в защитном картузе с надорванным козырьком и тусклыми глазами рассказывал хрипло, как отступала на Донце родная 23-я дивизия. Не рассказывал, а ругался и плакал, не стыдясь мужского окружения:
— Мыслимое ли дело! Тут этот Секретов атакует как бешеный с фронта, а во фланге уже Гусельщиков начал рубить наших почем зря!.. Хоть стой намертво, хоть бяжи, одна смерть в глазах! Кабы не блиновцы, не сидеть бы тут, не горевать по дружкам-односумам. Блиновцы мало-мало оборонили фронт, спасибо им сказать бы... А все одно всю антиллерию, считай, кинули на том берегу! Тимофей Лукич Стороженко, сам ранетый, слезьми кричал: пушечки-то дорогие, пристрелянные, а и с тех не поспели замков снять! Да-а, было делов на том Донце с полой водой... А у Дона? Привезли нас, ранетых, сорок вагонов, выкинули на берегу и ходячих, и лежачих, и полумертвых — спасайся кто может! А тут уж ихние шашки из-за ближнего леска посверкивают, гос-с-споди... Стороженку в баркас брали, я и уцепился, а то бы...
Надорванный козырек защитной фуражки клонился, дядя вытирал глаза тылом ладони, обозники вздыхали тягостно.
На крыльцо вышел и наблюдал всю картину тощий ликом, усталый Кирей Топольсков, с перебинтованной и прижатой к животу на белой перевязи рукой. Ранен он был давно, еще в начале верхнедонского восстания, направлялся в свое время Сдобновым из Усть-Медведицкой с письмом в далекий Смоленск к Миронову, возил к нему заодно и двенадцатилетнего сынишку его, Артамона, и с тех пор оставался при командующем вроде ординарца. Мальчуган мироновский крутился тут же промеж взрослых, слушал рассказы у котла с варевом, и это особенно не понравилось Кирею.
На станции прокричал маневровый, стукнули с лязгом буфера, отводили куда-то порожняк. Топольсков с неудовольствием передвинул марлевую петлю поближе к запястью раненой руки, одернул с высоты порожков разговорчивого солдата:
— Чего старое поминать, служивый? Чего было — не вернешь, теперь по-другому надо воевать! Слыхал, какую силу ныне собираем? Ну вот и лады, не морочи другим головы, они и так у них заморочены...
Он оглядел широкое подворье, запруженное народом, ржавые рельсы с составом теплушек, приосанился. Надежда на скорый военный успех шевельнула уголки губ, подняла широкую грудь на вдохе: корпус формируем, не шутка! Да и настроение повсюду другое. Молва прокатилась по всему Дону: Миронов снова явился в родные края, и, говорят все по станицам и хуторам, поручено теперь ему формировать большое войско, целую армию, а опосля заворачивать кадетов от Балашова и Царицына и опять, как прошлой зимой, гнать до самого Азовского моря! Оно и понятно, в Москве тоже умные головы есть, понимают: хоть кричи, а до холодов надо кончать всю эту заваруху, иначе все с голоду помрем... Оттого и собираются вот под Воронежем служилые люди без всяких повесток, бредут пешком, с пикой на плече, а кто и конно, на исхудавшей кляче, той же степной дорожкой, как и а прошлую весну, — к Миронову, к Миронову! Каждый надеется на прославленного командира, даже и бывшие дезертиры вылезают из яров и буераков, навастривают чуткое ухо из-под старой, замызганной богатырки: Миронов вроде заявился опять? Ну, так этот в обиду не даст, и обмундирует, и шашкой махать обучит, и кадюкам наведет карачун в два счета, так не податься ли сызнова, братцы, под красную присягу?..
Вчера пришли эскадронами и полусотнями выбитые на мятежных станиц ревкомовские караульные части, при оружии, но здорово изможденные и израненные, — из Вешек привел бывший урядник и бывший же начальник красного караульного батальона Фомин, а из Казанки пришла сотня без командира, погиб в бою...
Хотел Топольсков обо всем этом сказать сидевшим у котла обозникам, да не поспел. Мирно сидевший у его ног, на порожках, постовой красноармеец с винтовкой резво поднялся и вытянулся по уставу, глядя вдоль путей. От станции к штабу шли двое — московский комиссар Трифонов, с козлиной бородкой и поблескивающим пенсне, и еще какой-то моложавый, ученого вида, подбористый штабист. Пришлось и Кирею козырнуть для порядка здоровой рукой.
— У себя Миронов? — спросил комиссар Трифонов. Сам он только возвернулся из Воронежа, отсутствовал дня два-три.
— Так точно, — сказал Топольсков. — С утра все интендантов гонял...
— Понятно.
Миронов, по-видимому, наблюдал всю эту сцену из окна, потому что именно в этот момент и вышел на крыльцо, пожал руки прибывшим. Особо пристально оглядел молодого человека в парусиновой куртке, рослого, хорошо сложенного, со светло-русыми упругими волосами на косой, ровный пробор. Миронова теперь всерьез занимало, что за люди прибывали к нему в корпус, с какими целями... На этот раз он ничего подозрительного или тревожного для себя не определил, а лицо молодого человека, бледноватое от канцелярской работы, с молодым пушком на месте усов, показалось отчасти | даже и знакомым. Рука была твердой и уверенной в пожатии:
— Ефремов. Евгений...
— Ваш новый политкомиссар, — представил его Трифонов. — Направлен политуправлением Южфронта и к тому же наш земляк. Должны бы сработаться...
Вот тут у Миронова и шевельнулось больное чувство под грудной костью. «А вы? Почему вас-то забирают?» — хотел он спросить Трифонова, но это было неуместно, как-то по-мальчишески. Да и молодой человек его тоже заинтересовал.
