Военные учреждения в Пензе только разворачивались, прибытие Шорина со всем штабом из Симбирска предполагалось только в первых числах августа. В огромном здании, занятом под РВС группы, было пустовато и гулко. Широкие окна смотрели сквозь пыльную листву тополей на пересыхающую Суру, от сухости потрескивали старые паркетные полы. Шаги наркома были отчетливы и стремительны, двери распахивались во всю ширь и тут же с выдохом закрывались, запечатывались наглухо, храня военные и прочие тайны большой политики.
Всю политическую работу в ударной группе войск Троцкий взвалил на Валентина Трифонова (будет удобно со временем спросить за неизбежные упущения и недосмотр, как с заведомо фракционного противника!), а что касается другого члена РВС, И вара Смилги, то ему поручалось особое задание по формированию частей и в особенности контроль за Донским корпусом, деятельностью неугомонного комкора Миронова. Смилге, поджарому интеллигенту из Прибалтики, Троцкий доверял вполне, как ближайшему соратнику и единомышленнику в некоем неофициальном братстве. Но изъяснялся с ним тем не менее лишь на деловом уровне, прибегая к аргументам открытой и ясной политики. Подоплека вопроса лишь подразумевалась, а задача формулировалась беспристрастно и корректно — тут требовался тоже своеобразный талант и артистизм.
— Кто такой, собственно, Миронов? — не то что спрашивал, а как бы упреждал Смилгу нарком. — Миронов — талантливый военспец, и не более того... Известна некоторая его авантюристичность, умение с малыми силами выиграть большое сражение. И эти его замахи на политическую роль!.. В свое время некоторые специалисты по Дону уже предупреждали нас, что из Миронова может получиться великолепный «красный атаман», поэтому с ним ухо держать надо остро! Деникин, кажется, намеревался переманить его на свою сторону, обещая пост главкома при Южнорусском правительстве... (Смилга здесь хотел возразить, потому что ничего подобного не было, но смолчал.) Перехвачена также записка Миронова, в его бытность окружным комиссаром, в которой он без обиняков высказывается против сельских коммун, во всяком случае, о их несвоевременности именно сейчас! Да, наши люди подсылали к нему одного страждущего мужичка за разъяснением... Наконец, последнее... — Троцкий взял со стола Смилги только что прочитанную в ряду прочих донесений резолюцию с места мобилизации в Красную Армию и резко подчеркнул ногтем заключительные строки. — Обратите внимание, — сказал он ледяным голосом. — Пишут и принимают резолюцию казаки Дурновской, Ярыженской, Павловской и Алексеевской станиц... Каково?
Смилга пробежал глазами то, что было подчеркнуто острым ногтем: «Да здравствует вождь всемирной пролетарской революции той. Ленин! Да здравствует Красная Армия! Да здравствует наш вождь, неустрашимый революционер казак Миронов!» И подпись: «Пред. Анненского ревкома Бакалдин».
— Каково? — повторил Троцкий, внимательно наблюдая за выражением лица Смилги.
— Н-да, — согласно кивнул тот, пряча за блестящими стеклами пенсне лукавство выпуклых глаз. — Действительно, чересчур замахнулись насчет комкора-то... Вожди революции у нас известны, список их пополнять на каждом текущем митинге, безусловно, нет никакой необходимости. Я вас понимаю, Лев Давидович.
— Следует каждого «выдвиженца» ставить на место, иначе будет разлад, как я полагаю, — мягко заметил Троцкий. — И вообще... Корпус не следует форсировать, вооружения у нас очень мало. Особо советую побеспокоиться о комплектовании аппарата, военной контрразведки, товарищ Смилга. Спросится в конце концов с вас же...
Смилга не мог не оценить логическую стройность этих доводов. Но за ними следовали еще и конкретные детали плана.
— Я полагал бы, — сказал Троцкий, — что было бы уместно назначить в политотдел корпуса местных товарищей, понимающих обстановку и, наконец, заряженных против возможных отклонений от линии... Например, бывший Хоперский ревком во главе с Лариным, потом... еще, этого Рогачева из Котельникова... Я советовался с Сырцовым, он не возражает.
Смилга кивнул согласно, не выразив удивления. За два года совместной работы он уже привык к шефу. Долго смотрел в выдвинутый ящик стола, будто вспоминая что-то. Долго рылся в бумагах. Наконец извлек на стол тонкую, смазанную копиркой грамотку с грифом Казачьего отдела ВЦИК и положил перед наркомом.
— Против Ларина и его группы они... протестуют, Лев Давидович. И — мотивированно. Считают, что именно «левые» типа Ларина во многом способствовали донскому восстанию... Вот. Настойчивая бумага, как видите... (Смилга, увлекаясь, говорил с едва заметным прибалтийским акцентом, на согласных спотыкался, получалось: «нумака», «фитите»...) Может пыть, подыскать иные кантитатуры?
— Н-дэ?..
Троцкий бегло ознакомился с бумагой, брезгливо относя ее от близоруких глаз. Пропустил обращение на имя Калинина и чью-то неразборчивую резолюцию красным: «Политуправлению Южного фронта, для сведения...» В документе значилось:
«Казачий отдел ВЦИК находит целесообразным воздержаться от назначения на советскую и партийную работу в освобожденной территории Донской области бывших политработников Хоперского округа...
1. Ларин — глава особой группы «хоперских коммунистов». Находясь во главе Советской власти в качестве предревкома в Хоперском округе, плохо реагировал на безобразия, которые чинились преступными элементами, являясь покровителем лиц с подозрительным прошлым, граничившим с уголовщиной.
2. Рогачев. Судился за подделку документов по освобождению от воинской повинности при старом режиме... Как политический работник зарекомендовал себя шкурником и карьеристом.
3. Болдырев — бывший офицер, меньшевик, на IV съезде Советов вел агитацию против большевиков, агитировал против возникновения Казачьего отдела при центральной Советской власти...
4. Кутырев, Карташев, Бакаляни, Пахтилов — все бывшие офицеры, принадлежат к группе Ларина… »
— Так что? — отложив этот документ, спросил Троцкий. Глаза его за стеклами очков казались как бы отсутствующими.
Смилга, конечно, знал о постоянной войне Троцкого с Казачьим отделом.
— О том же самом по телефону предупреждала из ЦК Стасова, Лев Давидович, — дотошно сообщил он.
— Возможно, — кивнул Троцкий рассудительно. — Для постоянной политической работы, возможно, эти активисты и не подойдут, не будем спорить со Стасовой. Но, Ивар Тенисович... не кажется ли тебе, что для нынешнего момента и, так сказать, так-ти-чески... лучших кандидатур в мироновский корпус и желать не приходится? Эти люди будут именно той лакмусовой бумажкой, на которой мгновенно проявится вся тайная расцветка этой заполошной души, каким я представляю себе Миронова. Нет, нет, до особого моего распоряжения укомплектуйте весь политсостав именно из упомянутых лиц. А далее посмотрим.
Ходоровский прислал в корпус еще Ефремова...
— Ефремова-Штейнмана? Из 10-й?
— Нет, какой-то новый Ефремов... Из казаков.
— На пост?
— Комиссара корпуса, взамен Трифонова.
— Согласуйте с Сырцовым, его забота. И вот еще что... Не перебазировать ли формируемый корпус куда-нибудь подальше от Донской области? Например, ну, хотя бы в Липецк? Подумайте и над этим.
Смилга вынужден был принять все указания к исполнению.
Между тем глубокой ночью к Троцкому был вызван еще некто из военной контрразведки, человек без лица, со странной фамилией Пауков, из тех, что постоянно приходили и уходили незаметно из его кабинета или вагона. И здесь был уже совершенно иной по тону и стилю разговор, без обиняков. Слово «массы» здесь легко заменялось словом «толпа», а взаимоотношения с «толпой» и «выдвиженцами» строились здесь с позиций, прямо противоречащих идее мировой революции: толпа была силой враждебной и косной... Речь шла почти всегда о методах устранения каких-то лиц и целых групп населения, которые могли помешать Троцкому в дальнейшей его работе. Их именовали «злодеями» или, мягче, «чуждыми элементами»...
— Если уж мы взвалили на плечи столь великую задачу — возвести в мире новый, пролетарский Храм Соломона... — усмехаясь золотым оскалом, полушутливо говорил Троцкий, — то надо опираться лишь на проверенных и, главное, посвященных в дело людей! Что касается других, то... — Тут Троцкий обнажал свой «мефистофельский лик» до конца: — С другими вопрос решается проще простого. Да-с! Надо иметь в виду, что всякий деятель такого сорта, даже общепризнанный, окружен грязной толпой завистников и посягателей, неким тайным недоброжелательством толпы. Это, так сказать, основной закон и движущая сила нынешнего, увы, далеко не совершенного общества, тем более разноплеменно-российского. Н-дэ. Это даже Маркс упустил из виду, так как вообще не придавал никакого значения «внутривидовой борьбе»... Вам надлежит лишь развязать веревочку, до времени скрепляющую и связывающую инстинкты этих, по ошибке именующих себя людьми. Вам ясно? — Засмеялся как-то странно, заострив лицо. — Упаси вас бог компрометировать сильную личность по-крупному, выдвигать серьезные политические обвинения! Вас никто не поймет, вы только усилите этим своего врага. Жизнь толпы и этих человекоподобных недотеп — барахтанье в луже грязи, взаимопотопление и мелкие, зоологические пакости вроде: «Ах, если не мне, то и не тебе!» Они, как младенцы, до седых волос делят и вырывают друг у друга какую-то игрушку, не понимая, что всякая игрушка должна принадлежать лишь достойному. Да... Вы укажете пальцем на противника, скажете: «политический интриган» или «оппортунист» — это для них звук пустой, но скажите шепотком: «Сметану украл...» или «Общую махорку зажилил...» — они взвоют от ярости, и половину дела вы уже сделали! Вам, наконец, ясно? При этом важен результат; и только! Не будьте разборчивы сами и не требуйте от других, чтобы работа была непременно романтически красива и эффектна.
