Язык цифр услышанный мной от Алексея Максимовича, опять-таки, говорит о том статистическом мираже, о котором я упоминал описывая жизнь советских колхозников и который создавала партийная пропаганда для того, чтобы убедить крестьян и рабочих в том, что при советской власти им жить стало много лучше.
И, разумеется, находились тысячи и тысячи доверчивых людей, особенно из числа молодежи, которые легко попадались на эту шулерскую уловку и видя свое безрадостное житье на триста рублей в месяц, с ужасом думали о страшных царских временах, когда рабочий должен был обходиться тридцатью рублями в месяц.
Эти наивные люди совершенно не учитывают того, что при вычислении сравнительного дохода рабочего до революции и после нее, необходимо различать номинальную и реальную заработную плату. Первая выражается в денежном исчислении, т.е. в рублях получаемых данным рабочим, а вторая – в натуральном исчислении, т.е. в количестве товаров, которые на эти рубли можно купить.
Большевистская пропаганда утверждая, что материальное положение рабочих в СССР непрерывно улучшается, в качестве доказательства приводит рост номинальной заработной платы, умышленно умалчивая о плате реальной. Средняя номинальная заработная плата русского рабочего в 1913 году была 24 рубля 30 копеек. (Ленин, соч. том 16, стр. 96). Та же средняя плата советского рабочего в 1937 году исчислялась в 288 рублей 25 копеек (Сталин, доклад на 18 съезде партии).
Таким образом, средняя номинальная плата русского рабочего выросла за это время в десять раз, Из этого обстоятельства партийные шулера не прочь сделать фальшивый вывод, а именно – что советский рабочий живет в десять раз лучше рабочего царских времен.
Между тем, за этот же промежуток времени реальная заработная плата рабочего уменьшилась примерно в двадцать раз, ибо именно в такой пропорции вздорожала рыночная стоимость всех товаров, начиная от хлеба и кончая сапогами.
Вывод и тут совершенно ясен и он говорит о том, что советский рабочий живет в два раза хуже, нежели жил до революции царский рабочий.
Однако, злоключения русского рабочего при советской власти не ограничились ухудшением его материального положения. До революции рабочий был прежде всего свободным человеком. Если ему не нравилась работа в одном месте, он переходил на другое. Закон о закреплении рабочего за местом работы, введенный большевиками, превратил его в обыкновенного крепостного советской власти. Введение платы за право обучения в высших учебных заведениях лишило фактически рабочего дать высшее образование своим детям, ибо платить ему за это нечем. И, наконец, драконовский закон об опоздании на работу, предусматривающий за это ссылку в концлагерь, окончательно превратил советского рабочего в механическую деталь без душной советской государственной машины.
Пресловутое стахановское движение, большевистская пропаганда пытается представить, как «небывалый творческий подъем трудящихся масс», желающих этим, якобы, доказать свою любовь к советской власти и восторг перед сталинскими пятилетками.
– Стахановщина с того и пошла, – говорит мне Алексей Максимович, – что ребята не могли прожить на свою зарплату. Ну, и давай, в погоне за премиями, вырабатывать по две-три нормы в день. Раньше такая работа «аккордом» называлась, а теперь зовется стахановщиной. А цель все одна: – побольше выжать из рабочего. Только и разница в том, что аккордную работу коммунисты ругают и называют ее эксплуатацией, а стахановщину хвалят. Хорошее, мол дело ребята, трудись до седьмого поту! Одного на сто тысяч в депутаты выберут и орден дадут, а остальные – наживай дальше чахотку!…
– А вы стахановцем не были? – спрашиваю Алексея Максимовича.
– Слава Богу, не приходилось, – отвечает он.
– Как же вы сводили концы с концами?
– Да кое-как сводили, – говорит Алексей Максимович, глядя на меня поверх старомодных очков в железной оправе, – нас только двое, да к тому же старуха моя большая рукодельница, прирабатывала кое-что на дому…
– А вы? – спрашиваю его соседа, пришедшего тоже потолковать с заграничным человеком.
– Он тоже не был, – отвечает за Него Алексей Максимович, – он у нас вообще капиталист, – добавляет он и смеется, как бы предвидя дальнейшее развитие разговора.
– Как капиталист? – удивляюсь я.
– Да, какой там капиталист, – смеется в свою очередь сосед, – просто племянник у меня в Америке живет. Еще с двадцатого года. Вот он мне и помогал понемногу, а меня за это капиталистом величают…
– А, что же он делает в Америке? – интересуюсь я.
– Да, знаете, последние годы, – с заминкой говорит сосед и я вижу как за стеклами очков весело улыбаются глаза Алексея Максимовича, – последние годы он был безработный.
– И тоже помогал? – с удивлением спрашиваю я.
– Помогал, – подтверждает сосед, – у них, знаете, там крепкий закон насчет безработных. Каждым из них получает от государства пенсию. Вот из этих денег он мне и присылал по несколько долларов.
– Так это ж на рубли не так много выходит?…
– Зачем на рубли? – отвечает он, – я за эти доллары из Торгсина дефицитный товар получал, а потом его продавал – «налево». Другой раз это как вторая зарплата получалось…
Много уже мне пришлось увидеть и услышать примечательного на моем пути по родным пределам. Но рассказ рабочего социалистического государства о том как ему помогал сводить концы с концами его безработный племянник из капиталистической Америки показался бы мне анекдотом, если бы мои собеседники не подтвердили свои слова несколькими письмами от заокеанского племянника, из содержания которых я увидел, что их рассказ – сущая правда.
Советская власть во все стороны человеческого бытия внесла свои коррективы. Оказывается, что этих корректив не избежал и вековой сон о знаменитом «американском дядюшке». В доброе старое время многим нашим соотечественникам часто снился – богатый американский дядюшка. В советское время героем этого сна стал – безработный американский племянник.
– А что же вам все-таки дала советская власть? – спросил я как-то Алексея Максимовича.
– Да я и сам не раз думал об этом, – отвечал он, – и никак не мог додуматься. Разве, что, – улыбнулся он, – билет иногда в театр, оперетку смотреть, давали мне бесплатный. А только к чему мне этот билет? Мне дайте хороший обед, хорошую одежу, хорошую квартиру, а уж билет в театр я как-нибудь и без них куплю…
Потом мне довелось повидать в Днепропетровске и стахановцев. Одного из них я запомнил на всю жизнь.
Перед домом одних моих знакомых я увидел как то нищего – слепого. Он медленно растягивал потрепанную гармонь и печальным, хриплым голосом тянул грустную мелодию:
«… Прощай сказала, сама побиглатуда, где плывуть корабли,упала в воду и все затихло,нашла притулище соби…»
Знакомые объяснили: это бывший рабочий. Стахановец. Перевыполняя нормы – потерял зрение. С тех пор ходит по дворам с гармонью. Я подумал сначала, что его выгнали на улицу условия жизни под оккупацией, неполучение пенсии, голод. Мне сказали, что он, время от времени, приходит под этот дом уже года три-четыре. А как же социальное страхование? Пенсия? Мне объяснили, что все это он, разумеется, получал, но жить мог на это одну – две недели. Остальное – покрывала гармонь.
Несчастный слепой стахановец, перешел на другую мелодию. Более веселую. Но звучала она еще более грустно. Маленькая девочка собирала, бросаемые из окон советские рубли. На них изображен другой стахановец. Здоровенный, веселый и… зрячий. По крайней мере зрячий – физически.
Однако, можно с уверенностью сказать, что среди советских рабочих все больше и больше становится и зрячих духовно. Многие из них уже хорошо поняли, что они сделали для советской власти и, что советская власть сделала для них. Лучшим доказательством этому служит то обстоятельство, что несмотря на все строжайшие приказы об эвакуации, огромное большинство днепропетровских рабочих, в дни войны, осталось на своих местах. Они остались в ожидании того, что война принесет с собой великие перемены и для всей страны и для рабочего класса. Их надеждам, на этот раз, не суждено было сбыться. Но это не значит, что они не будут столь же терпеливо ждать этих перемен в будущем. И нет никакого сомнения в том, что когда будет дан сигнал, большинство из них, вопреки приказам советской власти снова окажется по другую от нее сторону.
И когда поезд, унося меня из Днепропетровска, полз снова мимо кирпичного леса заводских труб, в моей памяти еще раз проплыли: старый слесарь Алексей Максимович, и похожий, и не похожий на Горького его сосед, рабочий социалистического государства, завидовавший судьбе своего безработного американского племянника, слепой стахановец с гармонью и грустными песнями и весь, копошащийся у этих труб, рабочий люд, вынесший на своих плечах революцию, гражданскую войну, индустриализацию и получивший в награду за это – нищету, полуголодное существование, крепостное рабство и бесплатный билет в опереточный театр.
