— Марина, к тебе, — сообщила Мамаду, заглянув в комнату, где две девушки-стилистки помогали мне наряжаться к алтарю.
Вошла Ксения Собчак. Скандально известная теледива, бессменная ведущая «Дом —2». Я не поклонница этого реалити-шоу, но Ксения мне всегда нравилась.
— Привет, дорогуша, — сказала она.
— Здравствуйте.
— Давай на «ты», дорогуша. Игорек мне как брат.
Это фамильярное —«Игорек» —резануло слух, но я улыбнулась и кивнула.
— Как тебя зовут?
— Марина.
— Привет, Марина. О, какой стайл! — Ксения дотронулась до моих волос. — А я вот недавно выгнала стилиста. Этот идиот совершено не умеет обращаться с накладными волосами. Ты пользуешься накладными волосами?
— Нет.
— Завидую. Такая шевелюра! Прямо как у Жанны Фриске! Кстати, вчера в Дягилеве услышала анекдот про Жанну Фриске. Рассказать?
— Расскажи.
— Жил-был старик у синего моря. У старика ничего не было, кроме разбитого корыта и старухи. Пошел он к морю ловить рыбу. Закинул сети и поймал золотую рыбку. «Отпусти меня в синее море, — взмолилась золотая рыбка. — За то я исполню любое твое желанье». Старик подумал и говорит: «Хочу, чтобы дома вместо старухи ждала меня Жанна Фриске». Отпустил рыбку и домой вернулся. Смотрит: у разбитого корыта сидит Жанна Фриске. Почесал старик в затылке: «Надула проклятая рыбка! Старуха-то была помоложе…»
Собчак расхохоталась, и, не прощаясь, вышла из комнаты.
— Тьфу, — плюнула Мамаду. — Самашедшая.
Длинную беседку, украшенную цветами и гирляндами, установили прямо во дворе. На возвышении в самом конце беседки стоял Игорь Матвеич в черном костюме-тройке, при бабочке; с ним рядом —работник ЗАГСа, полный лысый мужчина, тщетно пытающийся придать лицу умильное, как у католического священника, выражение лица. За их спинами голубело небо, солнечные лучи насквозь пробивали редкое облачко. Гости рядами сидели на скамьях, переговариваясь и посмеиваясь. Все смолкло, когда на красную ковровую дорожку, ведущую к алтарю, ступила я, держа под руку Кейзуке. Все лица немедленно повернулись ко мне: глаза, глаза, десятки, сотни глаз! И во многих я прочла: «Молодая сучка, охотница за богатыми мужиками». Только сейчас со всей беспощадностью открылась передо мной правда: «Я не люблю этого человека. Я выхожу за него по расчету. Я и вправду сучка, охотница за богатыми».
Мне хотелось убежать, улететь отсюда прочь —далеко-далеко, туда, где нет людских глаз, где нет ничего кроме покоя и … подушки, обняв которую, можно разреветься.
— Игорь Матвеевич Снегирев, согласны ли вы взять в жены Марину Александровну Книппер?
— Да, согласен.
— Марина Александровна Книппер, согласны ли вы стать женой Игоря Матвеевича Снегирева?
Я не успела ответить. Солнце за спиной работника ЗАГСа вдруг стало красным, а потом взорвалось, насытив воздух миллионами невидимых стрел. Стрелы вонзались в кожу, в глаза, проникали в мозг и легкие. У меня носом хлынула кровь. Я попыталась закричать, но не смогла. И Марина Книппер умерла. Умерла, чтобы воскреснуть здесь, в Московской резервации.
4. Остатки сладки
В бункере темно. Капли воды, срываясь с потолка, глухо ударяются о бетонный пол.
Андрей Островцев предал родину и свою жену, Марина Книппер —предала саму себя… Но с чего мы решили, что всполохи —это наша память? Вдруг —это просто сны, чужие сны?
Руки Марины обвили мою шею.
— О чем ты думаешь, Андрей?
Я кашлянул.
— Думаю: как так вышло, что все погибли, а мы остались живы?
— Мы не остались живы, мы воскресли.
— Но почему именно мы?
— Я не знаю, — Марина задумалась. — И, наверное, никто не знает. Даже Христо.
— Все это странно.
— Странно, да. Но мы —жители этого мира, он наш, и в наших силах сделать его лучше.
Я вздрогнул —на лоб упала холодная капля.
— Пойдем отсюда, — Марина потянула меня за рукав. — Есть хочу —умираю.
Мы стали подниматься по шахте лифта, осторожно ступая на ржавые перекладины металлической лестницы.
— Поговорили?
Наверху нас встречал Киркоров. Он подмигнул мне, скользко улыбаясь. Значок «Работник парковки № 56» поблескивал на груди.
Киркоров смутился, прикрыл значок.
— Безделушка. Правда, красиво?
Я не ответил, борясь с желанием двинуть его по роже: теперь я знал, кто подсматривал за нами.
— Киркоров, мы с Андреем жутко проголодались. Как думаешь, Снегирь расщедрится на доппаек?
— Сомневаюсь, — Киркоров почесал рукой изуродованную сторону лица. — Он и так не в восторге, что появился лишний рот.
Я хмыкнул:
— Как будто я навязывался.
— Не слушай его, — засмеялась Марина. — Киркоров мастер пошутить.
— Мастер, да, — я снова кинул взгляд на значок.
— Что ты уставился, дикий? — окрысился вдруг возрожденец.
Я шагнул к нему, схватил за грудки. Марина охнула.
— Держись подальше от меня и моей женщины.
— Твоей женщины? — изо рта Киркорова несло падалью. — С каких это пор?
Я потянулся к ножнам, — черт, нет заточки!
— Андрей, отпусти его.
Я оттолкнул Киркорова, тот ударился спиной о стену, выругался.
Мы пошли прочь по развалинам какого-то здания. Злоба плескалась во мне, заставляя скрежетать зубами.
— Чего ты вызверился на него? — Марина схватила меня за рукав. Я освободился.
— Ничего.
Впереди показалась наполовину обрушившаяся стена из красного кирпича, показавшаяся мне смутно знакомой. На нескольких уцелевших башенках нахлобучены снежные шапки.
— Вообще —то Киркоров предлагал мне стать его самкой, — призналась Марина, поеживаясь от холода.
— А ты?
— Послала его. Ты видел эту рожу?
— У меня рожа не лучше.
— Это не тебе судить.
Марина нашла место в стене, где слом был значителен, проворно вскарабкалась на нее.
— Скорее, Андрей!
За стеной —площадь, еще дальше —многочисленные развалины, поросшие кустарником и невысокими деревцами. Слева от нас —груда кирпича, справа, — руины какого-то храма: сломленные чудовищной силой разноцветные башенки лежат в снегу в каком-то пугающем порядке, точно игрушки, разложенные ребенком-великаном.
Марина спрыгнула со стены. Подметки ботинок глухо ударились о камень. Махнула мне рукой: «Давай!». Я последовал вслед за ней.
— Ты чего?
Я кружился на месте, пытаясь представить, как здесь было до Дня Гнева.
— Знакомое место.
Марина рассмеялась.
— Ты еще не догадался? Мы же на Красной площади. Видишь?
Она указала на приземистое здание, давшее трещину прямо посреди короткого слова «Ленин».
— Мавзолей Ленина. В нем хранилась мумия вождя, до тех пор, пока ее не украли сектанты. А вот там, под снегом, — циферблат часов и гигантская звезда, — все это было водружено на Спасскую башню. Видишь красный пенек? Раньше это была Спасская башня. Вон —развалины Исторического музея, кстати, в них можно нарыть массу прикольных вещиц, а вот это —Храм Василия Блаженного. Сюда-то нам и надо.
Перед Храмом —оплавленная статуя: мужчина с изуродованным лицом призывает к чему-то сидящего безголового мужчину, воздев к небу обрубок руки.
— Минин и Пожарский, — сообщила Марина. — В книжке «История для седьмого класса» написано, что они спасли Россию от интервентов. Интервенты, — это, наверное, враги. Раньше Красная площадь была культовым местом, центром столицы: здесь базировалась власть.
— А что же сейчас?
— Сейчас Красная площадь —это, по сути, окраина Московской резервации, запретная зона, как и весь центр бывшей Москвы. Это место называется Пустошь. Тут мало кто подвизается, — сектанты, мародеры. Стрелки здесь появляются редко, — какой смысл? Одни развалины… Вся жизнь резервации кипит в Кузьминках, в Выхино, в Бирюлево. Власть же резервации располагается где-то в районе ВВЦ.
— Власть?
— Ну да, Лорд-Мэр. Пойдем скорее. От голода в животе бурчит.
Обогнув занесенную снегом башенку, мы очутились на каменной лестнице. У двух плит, положенных одна на другую, Марина остановилась.
— Здесь проход, — кивнула на широкую щель. — Протиснешься?
— Угу.
— Тогда первый.
Я замешкался: вспомнился шприц, с сидящей на кончике иглы луной, боль, пронзившая шею…
— Ты чего?
— Ничего, — я полез в щель.
Здесь было темно и пахло сыростью. Что-то ударило меня по виску, я охнул от неожиданности, и тут же услышал из темноты рядом с собой недовольный голос Марины:
— Чего ты не отошел? Больно?
Это она, спрыгнув, задела меня носком ботинка. Я потер висок:
— Зачем мы сюда?
— Много веков назад здесь находились кельи, седые старцы молились за царя и отечество и вели летопись эпохи.
Впереди блеснул огонек свечи.
— Букашка, — окликнула Марина. — Это мы.
Букашка приблизилась. В тусклом свете сального огарка она показалась мне одним из тех старцев, которых упомянула моя женщина.
