гранитные дорожки, и покрытую слоем старых листьев и веток подъездную аллею. В зелени филодендронов* утонул фонтан и статуя феи воды, которую отец поставил в центре большой мраморной чаши специально для Эмбер.
Все окна в доме были закрыты ставнями, с которых давно уже слезла голубая краска. Лианы пробрались и по фасаду, а крыша сплошь поросла мхом. Двор выглядел давно заброшенным, и лишь птицы, радостно посвистывая, перелетали с ветки на ветку.
В этом доме никто не жил с тех самых пор…
Это место проклято…
Последний дом на улице, на самом краю обрыва, с балконом, опоясывающим второй этаж, с которого открывался потрясающий вид на Лагуну…
Эмбер дёрнула калитку — заперто. На воротах огромная цепь и такой же огромный замок. Замок заржавел… Петли заржавели…
Всё давно заброшено.
И только красный крест в круге нарисован на заборе свежей краской, поверх такой же, выгоревшей на солнце. Знак того, что в этом доме когда-то была чёрная гниль. Никто в своём уме не полезет сюда. Именно поэтому дом пустует так много лет и до сих пор не разграблен мародёрами. Чёрная гниль убивает очень страшно, и её споры могли сохраниться внутри. Люди так думают. И те, кто нарисовал этот знак, знали, как отвадить от места преступления любителей лёгкой наживы. А уж потом легенду пришлось поддерживать с помощью городской лекарской службы.
Пальцы стиснули прутья решетки, и Эмбер прислонилась к ней лбом.
Ненависть, жгучая и едкая, как кислота, прорвалась изнутри и попала в лёгкие. И казалось, что она вдыхает яд, а выдыхает ещё больший яд. Ей отчаянно хотелось плакать, но сегодня слёз не было. Внутри всё давно высохло, даже горло не способно было исторгнуть рыдания. Лишь болело от накатившего спазма.
Эмбер закрыла глаза и прислушалась. Если постоять так некоторое время, вдыхая знакомый запах, чувствуя пальцами знакомые завитки на калитке, слушая посвисты птиц и призывая воспоминания, то можно ощутить малую толику того, настоящего тепла её дома. И на какое-то мгновенье ей показалось, что она это чувствует, что, открой она глаза сейчас, всё исчезнет: эти лианы, мусор на дорожке, облупившаяся выгоревшая краска, мох на черепице крыши и двенадцать лет скитаний…
Она толкнёт калитку, и ей навстречу выйдут отец и брат, и няня Уруа…
Но никто не вышел.
Цокот копыт разрушил паутину воспоминаний, заставив Эмбер оторваться от прутьев решётки и спрятаться за ветви хлопкового дерева, нависшие над дорогой из-за забора.
К какому-то дому выше по улице подъехала коляска. Эмбер слышала, как открылись ворота, чьи-то голоса и смех, и сжала руки в кулаки, вонзая иглу в ладонь.
Ей нужно погасить эту ненависть, нужно успокоиться. Ей нужно идти к своей цели, а не стоять здесь, отчаянно сжимая веки в надежде увидеть призраков прошлого! Потому что ничего нельзя вернуть. Не вернуть, Эмбер!
Тума−ту оама. Уама−ама…
Она шептала и шептала, но мантра утратила свою силу. И игла, вонзившаяся в руку, тоже не помогала. Эмбер ощущала боль, но боль в руке была сама по себе, а та, что внутри… та, что внутри, была сильнее. Она глотала воздух маленькими глотками, но как будто что-то мешало дышать. Быть может, прошлое? В лёгких была только ненависть…
«Месть ничего не уравновешивает. Месть заставляет тебя оглядываться и порождает только месть. Месть не даёт сил, она их только пожирает. А ты должна быть сильной. Ты не должна иметь слабостей и желаний. А месть — это желание. Слабости тянут нас на дно, как камень, привязанный к ногам. А желания заставляют делать то, что порождает слабости. Если ты отомстишь, что ты получишь? Вернёшь отца и брата? Нет. Свою жизнь? Нет. Что ты вернёшь? Ничего. Что ты получишь взамен?
− Я верну своё спокойствие, ата. Я начну жизнь сначала.
− Спокойствие? Внутри каждого человека идёт борьба злого волка с добрым. Всегда побеждает тот волк, которого ты кормишь. И ты сама вырастишь этого волка, а потом будешь вынуждена кормить его всю жизнь. Отпусти ненависть, не оглядывайся, смотри только вперёд."
К чёрту старого шамана! К чёрту! Пусть внутри неё останется только злой волк, он-то ей и нужен! Ты отомстишь, Эмбер! Отомстишь! А вот тогда ты сможешь смотреть вперёд.
Не нужна ей никакая мантра, и игла не нужна! Ей нужны спички и порох, и чёртов бикфордов шнур, чтобы пустить на воздух дом проклятых Агиларов! И дом Наварро! И Медины заодно уж! Всех этих проклятых грандов…
Она опустилась на землю и сидела какое-то время, привалившись к калитке. Сегодня у неё нет сил, чтобы зайти внутрь. Но завтра она это сделает. Столько лет… Что она делала столько лет? Пыталась забыть? Заучивала мантры? Просто посыпала этот нарыв пудрой, думая, что так он сам по себе исчезнет. Зачем? Это не помогло. Пришло время его вскрыть.
Ей пора в особняк Агиларов, чтобы сделать то, что она задумала. И не только. Сейчас она чётко поняла, что украсть бриллиант — это хорошо. Но этого мало. Пора вернуться в прошлое, отомстить и закрыть эту страницу навсегда.
Эмбер встала, отряхнула одежду от налипших листьев и ровно в семь пятьдесят пять уже была у ворот особняка.
*Бугенвиллея − вечнозелёные вьющиеся кустарники, иногда невысокие деревья. См. фото
*Сейба—хлопковое дерево. Высотой до 50 метров (иногда выше) с раскидистой кроной. Имеет очень широкий ствол (диаметром до 3 м) с развитыми досковидными корнями. Крупные семена покрыты изнутри блестящими волосками, похожими на хлопок. См. фото
*Филодендрон− вечнозелёные многолетние растения. У нас выращиваются, как комнатные.
Глава 17. Странности
Той ночью Виго спал крепко, без снов и встал с рассветом, чувствуя себя бодрым, и, кажется, впервые по-настоящему отдохнувшим за столько-то дней! Он не знал, в чём причина такой внезапной перемены. Может быть, в том, что сегодня с утра северный ветер прогнал, наконец, проклятые тучи, принеся с собой долгожданную прохладу?
И в Акадию пришла настоящая осень.
А может, всё дело в помощнике, в котором Виго увидел какую-то искру? Именно так бы он назвал то, что привлекло его в этом худом и бледном юноше. Какая-то грусть и мудрость не по годам, затаившаяся в больших серо-голубых глазах, а ещё расторопность, бережное отношение к тому, чего касались его руки. Виго заметил, что пальцы у него тонкие, аристократичные, не знавшие по-настоящему грубой работы. И то, как Эмерт брал в руки реторты и части устройства, как осторожно обращался с тем, что имеет большую ценность. Это уважение к научным вещам, оно
