Вернувшись, она, конечно же, принялась рыскать по комнате в поисках этих самых ключей. Лин постоянно забывала, где их оставила. Находиться они могли где угодно.
Она прочесывала комнату.
Десять, пятнадцать минут, она искала повсюду. Она перестала орать на Белла и начала утихать.
Однако он знал: эта тишина бывает очень обманчива. Это ведь не спокойствие. Лишь тишина. Словно огонь, пробирающийся внутрь стен и невидимый до тех пор, пока кто-нибудь не откроет дверь.
Белл понял, что совершил ошибку. Она так и будет рыскать по комнате целую вечность, вот в чем проблема. Рано или поздно ему придется признаться, что он спрятал ключи. И тогда все сделается еще хуже. Она начнет орать громче. Разразится шторм века.
Иногда ему становилось жаль ее. В конце концов, она же почти сумасшедшая. Даже более чем почти. Бедная девочка. Но какая же стерва.
Он чуть не произнес это вслух.
В конце концов она снова скрылась в ванной, а Белл, тихо, как ночной вор, положил ее ключи в ящик стола.
Лин вернулась, но в ящик заглянула не сразу. Она уже заглядывала туда. Несколько раз. И она знала это, а Белл знал, что она это знает.
— Ублюдок, — прошептала она, задыхаясь. Она почти плакала.
Белл испытал угрызения совести.
Противостоять слезам он не мог. Он растаял, двинулся к ней. Ему захотелось ее защитить.
Когда она швырнула в него ключами, он пригнулся, но левое ухо все же задело.
На какое-то время опять стало шумно. Белл поднял ключи и открыл дверь трейлера.
Лин схватилась за сумочку.
— Дай их сюда! — закричала она.
Белл не обратил на это никакого внимания.
На этот раз уехал он.
Нарезая круги, он потратил бензина на десять долларов. Он наслаждался этой растратой. Наслаждался поездкой. Разговаривал сам с собой.
Когда он все же вернулся, то увидел, как она дрожит, стоя на ступеньках.
Дверь захлопнулась, и она осталась на улице перед закрытым трейлером холодным осенним вечером.
Вновь угрызения совести.
Поездка не помогла.
Все-таки брак — сложное дело.
* * *
Млекопитающие щелкают.
Они сходятся, и иногда раздается щелчок. А иногда нет.
На следующий день после того, как Белл оставил Лин мерзнуть у трейлера, нечто вроде щелчка произошло между ним и Коулом.
Белл не мог объяснить, как именно это произошло. Стоя на крыше, он наблюдал за моржами — ластоногие волокли свои туши по мокрому асфальту.
Коул взобрался по лестнице и присоединился к нему. В вольере два самца с ревом бросились друг на друга и столкнулись.
Тот, что поменьше, отступил и ретировался в бассейн. Более крупный последовал за собратом. Скользнув в воду, он внезапно преобразился, словно превратившись в совершенно другое животное.
Люди молча наблюдали за питомцами, а потом Коул сказал просто:
— Черт возьми, — и улыбнулся.
Белл тоже улыбнулся, а Коул продолжал:
— Напомнило сцены с отцом из моего детства, — пояснил он. — Он был такой большой и упрямый. И мне почти никогда не удавалось уйти от наказания.
Белл поднял бровь.
— На редкость крутой парень, — продолжал Коул. — Колотил меня до тех пор, пока я не стал больше его, — он вновь улыбнулся так, будто являлся живым воплощением войны.
Белл не удивился, когда Коул достал серебряную фляжку и предложил глотнуть.
И Белл сделал глоток — всего один.
Но этого оказалось достаточно, чтобы после закрытия зоопарка они зашли в находившийся неподалеку бар. Белл не хотел возвращаться домой, к Лин, а Коул не торопился в свое реабилитационное учреждение — у него оставался еще час в запасе.
Сидя за стойкой, Белл зажег сигарету и вдруг понял, что рассказывает о Лин. Он рассказал Коулу все: о проблемах с деньгами, о ссоре.
Коул слушал, и в его глазах горели голубые огоньки. Внезапно он стал казаться пугающе мудрым.
Два пива спустя Белл обнаружил, что высказывает вслух то, в чем едва признавался даже себе самому:
— Лучше бы я остался холостым. Ох, как бы я этого хотел…
В бар вошла женщина, основательно наштукатуренная косметикой, стучавшая по полу квадратными каблуками. Коул подмигнул ей.
Женщина сказала что-то бармену и вышла.
Белл посмотрел ей вслед. Сквозь входную дверь заглянуло яркое заходящее солнце. Белл вздрогнул и — слишком поздно — прикрыл глаза. Моргая, ослепленный, он кое-как нащупал свое пиво.
В этой временной тьме Коул произнес:
— Я разбил вертолет, если тебе это интересно.
Белл снова моргнул. В темноте проявились глаза Коула, напоминающие два уголька.
— А?
— Я заметил, что ты ничего не спрашиваешь про мои руки. Как и про то, почему я оказался в тюрьме. Ты никогда никого не спрашиваешь. Это бросается в глаза. Ты никогда не спрашиваешь людей о том, как они попали на общественные работы. Просто поручаешь им всякое дерьмо и отмечаешь рабочие часы.
Белл, наверное, выглядел обеспокоенным. В темноте перед ним вращались фиолетовые круги.
— Нет, это здорово. Хорошо, что ты ведешь себя именно так. Ты позволяешь людям почувствовать себя нормальными. Но ты не спрашиваешь так, что становится очевидным, насколько сильно тебя интересует ответ. Поэтому я отвечаю. Я разбил вертолет.
Коул оказался прав. Белл хотел знать. Хотел очень сильно, но не осознавал этого раньше.
— Ну, хорошо, — сказал он, подбадривая своего собеседника.
На рассказ о Бразилии Коулу потребовалось пятнадцать минут.
Он был пилотом.
Сначала в армии, затем стал возить президента компании, продававшей замороженных кур, а после устроился в «Юнайтед эрлайнс», заключившую контракт с канадскими железнодорожниками. Он развозил инженеров по контрольным точкам и наслаждался этой работой для одиночек. Инженеры, как правило, попадались уставшие до смерти. И потому тихие.
А потом он разбил вертолет, принадлежавший компании. Такое могло случиться с каждым — накрылся хвостовой винт, и вращающийся вертолет с перепуганными пассажирами пришлось опускать с высоты двух с половиной километров. В последнюю секунду машина перевернулась на бок, винт раскололся и разорвал топливный бак.
Обошлось без жертв. Единственным, кто получил серьезные травмы, оказался сам Коул, остававшийся в кабине до тех пор, пока все три пассажира не выбрались и не отбежали на безопасное расстояние. Ожоги покрыли двадцать пять процентов его тела, так и появились шрамы на левой руке.
Белл собрался задать вопрос, но Коул его опередил:
— Правая рука — это другое. Позднее.
В «Юнайтед эрлайнс» его подвига не оценили, и потому лечение вконец разорило Коула. Он едва смог позволить себе операцию, давшую ему возможность использовать руки. О косметике речь уже не шла.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
