слезы текут по моим щекам, когда я прижимаюсь ухом к промокшей ткани на его груди.
— Эйми, ты ранена? Тристан шепчет мне на ухо. В его голосе чувствуется страх.
— Нет. Но вот ты да.
Сквозь разорванные рукава его рубашки я вижу его кожу, и меня от этого тошнит.
— Позволь мне снять с тебя рубашку, — говорю я дрожащим голосом.
— Давай сначала уйдем отсюда, — говорит он, указывая на мертвого детеныша ягуара. Страх охватывает меня, когда я понимаю, что то, что мы только что сделали, навлечет на нас ярость матери-ягуара. Я уверена, что возмездие не заставит себя долго ждать. Я очень надеюсь, что у нее нет других детенышей, потому что я не знаю, как мы будем защищаться, если они все же есть.
— Что мы будем с ним делать? — спрашиваю я.
— Я позабочусь об этом позже.
Я заставляю Тристана сесть на лестницу и снимаю с него рубашку, стараясь не причинить ему вреда. Когда я вижу его руки, каждый мускул в моем теле немного расслабляется. Его царапины не такие глубокие, как я думала, хотя они проходят вдоль обеих его рук и, безусловно, нуждаются в очистке и дезинфекции. Я забегаю внутрь самолета и отрываю полоску ткани от своего свадебного платья, затем хватаю аптечку первой помощи. Мое кольцо с бриллиантом соскальзывает с пальца и с глухим звуком падает на пол рядом с моим чемоданом. В спешке, чтобы вернуться к Тристану, я даже не думаю о том, чтобы остановиться, чтобы забрать его.
Снаружи я окунаю ткань в воду, затем провожу ею по его рукам, очищая длинные царапины. Хотя царапины неглубокие, из некоторых сочится кровь. Я начинаю дрожать, вид крови, смешивающейся с белизной ткани, слишком силен для меня, чтобы вынести это. Неважно, как сильно я стискиваю зубы и кусаю губы, я не могу остановить новые слезы, которые катятся по моим щекам.
— Эйми, — нежно говорит Тристан, наклоняя мой подбородок, чтобы встретиться с ним взглядом, — это не так больно, клянусь.
— Я не…
Я делаю глубокий вдох. Мне нужно взять себя в руки. Но на мой голос нельзя положиться, когда я продолжаю.
— Я так боялась, что с тобой что-нибудь случится.
Я понимаю, что не могу говорить об этом. По крайней мере, не прямо сейчас. Ужас все еще слишком свеж, страх потерять его все еще держит меня железной хваткой.
Он берет мои окровавленные пальцы в свои ладони, промывая их водой, точно так же, как я делала с его руками. Затем он наклоняется вперед, целуя мои руки, жестом таким нежным, таким чистым, что я не хотела бы ничего лучше, чем украсть этот момент и заключить его в стеклянный пузырь, убежище, защищенное от леса. В безопасности от мира и его осуждения. В безопасности от моего собственного суждения. Тристан остается так несколько секунд, затем крепко обнимает меня, зарываясь лбом в мои волосы, его губы касаются моей шеи.
— Я никогда ничего так не боялся, как потерять тебя сегодня, Эйми.
Его голос дрожит, но слова вылетают быстро, как будто он боится, что я его остановлю.
— Все, о чем я мог думать, это о том, что тебя заберут у меня прежде, чем я смогу сказать тебе, как много ты для меня значишь.
— Я знаю, — шепчу я, притягивая его к себе и прижимаясь лбом к его лбу.
— Я знаю. Я… — Я останавливаюсь, когда замечаю, что кровь снова сочится из царапин на его руках.
— Я должна перевязать тебе руки. Если подумать, прими душ и смой всю грязь. Я перевяжу тебе руки позже.
Тристан не задает мне вопросов, но его глаза изучают меня с беспокойством, что смешно, потому что я в порядке.
Я стою прямо у душа, пока он внутри, не в силах заставить себя сдвинуться с этого места, потрясенная иррациональным страхом, что с ним может что-то случиться, если я уйду слишком далеко, что что-то заберет его у меня. Он выходит, одетый в свежую пару штанов, которые я положил туда для него раньше. Он не надел рубашку, которую я тоже туда положила. Он выглядит таким же сильным, как и всегда, пока я не смотрю на его руки, а концентрируюсь только на его стальной груди и широких плечах. Но потом из одной из его царапин снова сочится кровь, и все мои страхи возвращаются. Я беру бинты, спирт для протирания и то, что осталось от крема с антибиотиком, из аптечки первой помощи, когда мы возвращаемся к лестнице.
— Нет, не используй крем с антибиотиком, — говорит Тристан.
— Почему? Царапины могут заразиться.
— Мы не должны тратить его впустую.
— Тратить его впустую? Тристан, твоим рукам это нужно.
— Может быть, позже он нам еще пригодится. На нас могут снова напасть, и если ты пострадаешь…
Он опускает глаза на свои руки, его тон извиняющийся.
Всегда думает обо мне в первую очередь. Всегда.
— Позволь мне хоть раз побыть тем, кто беспокоится о тебе, хорошо? — говорю я.
— Просто позволь мне применить это. Пожалуйста. Тебе это нужно.
Я чувствую, что он хотел бы спорить дальше, но я качаю головой, и он сдается, позволяя мне позаботиться о нем. После того, как я заканчиваю бинтовать ему руки, я говорю ему:
— Иди в самолет и отдохни. Все равно уже почти темно. Я приму душ, а потом зайду внутрь.
— Нет, я подожду тебя здесь, — говорит он. — На всякий случай. Я хочу быть начеку.
Я киваю, понимая его опасения. Я чувствовала то же самое.
Принятие душа обычно успокаивает меня, и я никогда не тороплю процесс, но сейчас мне не терпится выйти. Разлука с Тристаном, даже если он находится всего в нескольких футах от меня, заставляет меня содрогаться от страха, что с ним что-то может случиться.
Когда я выхожу, Тристан берет меня за руку и ведет внутрь самолета. Тепло его ладони распространяется по мне, заставляя мои нервные окончания покалывать. Я позволяю себе поддаться чувству безопасности, которое он привносит во все.
Я не убираю свою руку. Я никогда не хочу отпускать его руку.
Глава 23
Эйми
Когда мы входим в самолет, Тристан останавливается перед дверью в кабину пилота.
— Ложись сегодня рядом со мной, Тристан.
Поворачиваясь ко мне, он спрашивает:
— Ты уверена?
— Да.
Я провожу рукой от одной лопатки к другой и чувствую, как по его коже бегут мурашки.
— Сегодня вечером. Каждую ночь.
Я не знаю, ожидал ли он, что мы будем спать отдельно, но я
