Вдаваться в детали отец не стал, он помнил дебаты, бушевавшие вокруг восстановления после войны киевского Крещатика: что ни архитектор, то и мнение, — и кивнул головой.
А Посохин стал рассказывать о перепланировке Арбатской площади.
Еще до отъезда в Индонезию отец попросил прислать план ее реконструкции со всеми обоснованиями. Аргументы дорожников звучали весомо: или «Прага», или нормальное, без заторов, движение транспорта в центре города. Я тогда не вдавался в детали, но, как все москвичи, о проекте реконструкции был наслышан. В силу своей молодости, вместе с большинством людей моего поколения я придерживался радикально-прогрессивной позиции: все отжившее свой век — на слом. И не только «Прагу», но и казавшиеся ужасно старомодными московские особнячки, позорившие, по моему мнению, новый Кутузовский проспект, и деревянные, с резными наличниками и иными узорами деревянные избы вдоль тротуаров. Все это, как считала тогда прогрессивно мыслящая молодежь, подлежало замене на современные, строгих форм дома из стекла и бетона, такие, как в Америке. Мы их видели на картинках в журнале «Америка», и смотрелись они очень привлекательно. Так что о «Праге» я не сожалел, тем более что в рестораны почти не ходил и очарования «Праги» на себе не испытал.
В тот вечер отец дома рассматривал разложенные на обеденном столе чертежи, я, естественно, сунул в них свой нос. Отец не любил, чтобы ему мешали, и я молча вглядывался в квадратики, обозначающие будущие дома, параллели будущих улиц, пытался представить, как это получится на самом деле. Наконец отец оторвался от листа, неопределенно хмыкнув, начал сворачивать ватманы в трубку.
— Ну и что? — начал я разговор.
— Что — что? — пробурчал отец. — «Прагу» придется сносить, хотя и жаль. Иначе не выходит, ты сам видел.
Голос отца звучал неуверенно. Не могу сказать, чтобы я разобрался в увиденном на чертеже, но на всякий случай согласно кивнул головой.
«Прагу» отец жалел. Арбат долгие годы был «правительственной» трассой, и при Сталине бдительным охранникам, а возможно и самому «хозяину» вдруг вздумалось, что с веранды на крыше ресторана злоумышленник может бросить в машину вождя гранату или открыть стрельбу. Ресторан закрыли, а в его помещении разместили какую-то контору. После смерти Сталина потребовалось вмешательство отца, чтобы в 1954 году возродить ресторан к жизни. И вот теперь над ним снова нависла угроза разрушения, уже окончательного. Отец колебался, а тем временем за «Прагу» вступился Микоян, ресторан, как и вся торговля, относился к его «епархии». Отец в душе с ним соглашался, но логика дорожников требовала иного…
Итак, Посохин продолжал докладывать, тыча указкой в намеченные к сносу объекты. Наконец он дошел до треугольника, где сходились старый Арбат и Новый. Заштрихованые «под снос» кубики «Праги» и примыкающего к ресторану старейшего в Москве родильного дома им. Грауэрмана прилепились на самом носике.
— По генеральному плану эти здания подлежат сносу, но… — Посохин замялся и посмотрел на Микояна.
— Что же вам мешает действовать по плану? — отозвался отец и тоже смотрел на Микояна.
Анастас Иванович заерзал, зачмокал губами, так у него проявлялось волнение и… промолчал.
Посохин продолжил доклад, но отец его почти не слушал.
— Товарищ Посохин, — прервал он докладчика, — давайте уступим Микояну, а дорожники пусть поищут компромиссное решение.
То ли отец на самом деле уступил Микояну, то ли прикрыл им и свое мнение, но судьба ресторана «Прага» решилась. Вместе с «Прагой» сохранился и родильный дом. Широченный тротуар Новоарбатского проспекта тут сужается до минимума.
По истечении десятилетий отношение к старине изменилось. Теперь бы, наверное, никто, даже отец, не проложил бы Новый Арбат сквозь староарбатскую застройку. И я изменился. Для меня теперь «Прага» дороже транспортной развязки, а старые дома, даже обшарпанные, выглядят приятнее современных стеклобетонных коробок. Но что сделано, то сделано, Новый Арбат продолжают поругивать, наверное, потребуется с полвека, пока он перейдет в разряд архитектурной классики.
Если за Новый Арбат костерят Михаила Васильевича Посохина, то за Кремлевский дворец съездов достается в основном отцу. На первых порах отец склонялся построить новое здание для проведения главных мероприятий страны на юго-западе Москвы, в районе любезных его сердцу Ленинских гор. Но потом передумал, негоже такое здание возводить на отшибе. Тогда-то Посохин и предложил Кремль, и отец его поддержал, но запротестовали коллеги-архитекторы. После бурных дебатов возобладали сторонники строительства Дворца съездов, так решили назвать новое сооружение, на кремлевском пятачке. За эту непростую задачу взялся архитектор Евгений Николаевич Стамо. Дворец построили в 1961 году и сразу прозвали «стиляга в толпе бояр». Тогда же его начали поругивать ревнители старины, правда, пока отец оставался у власти, не очень громко. По мнению экспертов, современное здание Кремлевского дворца съездов разрушило целостность старинного архитектурного ансамбля, безвозвратно утрачены стоявшие на его месте казармы. И вообще, все теперь не так, как раньше. Возможно, они и правы, не следовало изменять сложившийся облик Кремля.
С другой стороны, Кремль перестраивали бесконечно. В XX веке снесли Чудов монастырь, где при Борисе Годунове якобы молился Гришка Отрепьев. Снесли, и теперь без открывшейся на его месте площади мы себе Кремль и представить не можем. В XIX веке на месте старого дворца русских царей построили Большой Кремлевский дворец. Тогда тоже говорили о нарушении исторического архитектурного ансамбля и неприемлемом для Кремля «модернизме». Какой Кремль лучше? Времен Ивана Калиты? Бориса Годунова? Александра III? Или Никиты Хрущева? Не берусь судить, и никто не возьмется.
Лично мне Кремлевский дворец съездов нравится: и место выбрано удачно, и противоречивое сочетание старины-новизны играет. Недалеко то время, когда Государственный Кремлевским дворец, как и Большой Кремлевский дворец, превратится в архитектурную реликвию. Оговорюсь, это мнение неспециалиста.
Заметным событием для строителей стало совещание по градостроительству, открывшееся 6 июня 1960 года в Москве. Обсуждали все тот же больной вопрос: как поскорее расселить граждан из коммунальных в отдельные квартиры. С основным докладом выступил председатель Госстроя СССР Владимир Алексеевич Кучеренко, он похвалился, что если за предыдущую пятилетку в новое жилье переехали 38,4 миллиона человек, то в 1957–1961 годах уже 57,5 миллионов россиян улучшат свои условия жизни. К 1965 году Кучеренко пообещал построить еще 15 миллионов квартир. Невероятно огромные по тем временам цифры. Но и они не позволяли считать кризис преодоленным. Слишком уж много «долгов» накопилось за предыдущие десятилетия.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
