Туда идут — спасать от смерти братьев, драться с турками за них.
Когда дед и отец дрались с турками, им дали кресты и медали. У дедушки — комитская медаль. Отец ее целовал — вот какая медаль! А получил ее дедушка за то, что еще до войны с турками дрался, когда сам комитом был… А теперь в комитов стрелять велят…
Ум Петко положительно разметался…
Вдали на юге показалось зарево.
«Турки палят», — подумал Петко и долго смотрел на зарево, пока оно не погасло. Потом он смотрел на звездное синее-синее небо и слушал внизу отдаленное журчанье ручья…
Холодно было. Близко утро. Можно уже слегка различать предметы… Небо белеет, и звезды меркнут и сливаются с небом. Только одна утренняя звезда поразительно ярко блестит и как-то в один миг делается совсем маленькой и блестит еще ярче. Вдали к юго-востоку облака начали краснеть, переходя вверху сначала в темно-багровый, а потом в свинцовый цвет, и, наконец, слились с небом.
Все меньше-меньше Утренняя звезда. Она как-то прячется. Будто стыдно ей… Будто стыдно и облакам за эту ночь, стыдно, что они скрывали от неба то, что творится там, за горами, где сейчас было зарево, красивое, как кровь невинных, пропитавшая там землю.
И покраснели облака, чувствуя издали появление солнца, которое все увидит и в наказание растопит облака. А звезда, молчаливая звезда, чувствуя приближение солнца, побледнела…
А луны в эту ночь не было. Ее умирающий серп показался над горами и бессильно спрятался…
Кругом бело.
Вдруг из-за хребта вырвался и блеснул солнечный луч, сначала один, а потом целый золотой сноп, и заиграл на порозовевших вершинах и сразу засеребрил и зазолотил их до самого темного подножия, черневшего там, глубоко, под часовым.
Потянул по ущелью свежий ветерок… Сразу, быстро поднялось солнце, и засиял бриллиантами весь хребет с цепью вершин самых причудливых форм… Ожили горы.
Снизу послышались шаги… Петко обернулся к северу и стал прислушиваться…
А ветер, рвавшийся вдоль ущелья, с силой урагана свистал в расщелинах и шелестел деревьями… Шаги все слышнее. Петко волновался и осмотрел винтовку…
Все, что передумал он ночью, опять с быстротой молнии промелькнуло в голове…
— Кто же это? С нашей стороны… Комиты, должно быть…
И вдруг из-за каменной скалы, на узкой тропинке, еще окутанной облаком, заснувшим в ущелье, появились одна за другой человеческие фигуры… Сквозь туман облака трудно было рассмотреть их.
— Стой, кто идет? — торопливо окликнул Петко.
— Свой! — получился энергичный ответ. Голос показался часовому знакомым.
— Вернись назад!
Молчат. Идут.
Он рассмотрел вооруженных людей.
— Ште стрелям! — кричит Петко.
— Б’лгарин си? — спросил Петка тот же энергичный голос.
— Б’лгарин сме!
— А если болгарин, так знай, что идут свои комиты, борцы за свободу наших братьев…
По тропинке один за другим шло много людей. Впереди шел, весь в золоте и оружии, высокий усач-македонец. С ним рядом шел…
— Отец! Дядя Михалю!.. — крикнул часовой и остолбенел.
— Петко, здравствуй! — в один голос крикнули дядя и отец; последний подошел и поцеловал его.
— Ну вот и хорошо, что ты здесь: еще комита у нас есть! — сказал дядя, стискивая руку Петка.
Петко стоял и ничего не понимал…
— Стой… Нельзя идти… Дисциплина… Стрелять буду, — бормотал он, как во сне.
Дядя тем временем взял у него ружье, схватил его под руку и повлек за собой по тропинке, по той самой тропинке, по которой вчера пришли старик и женщина с детьми…
Петко ничего не сознавал и не понимал, что ему говорили отец и дядя.
На отце он увидал дорогой дедушкин ятаган, и на сердце у него стало хорошо: он верил отцу и дяде и только теперь понял, что он идет на правое дело — спасать братьев.
Смерть актера
(Памяти М. Н. Акимова)
Тучки небесные, вечные странники!..
Лермонтов
Так и умер в пути, вечный странник!
Из Баку он приехал в Москву, подписал контракт на семьсот рублей в месяц во Владивостоке — и перед отъездом умер.
Молодой, талантливый, с первых шагов на сцене на ролях простаков стал известностью, а последние годы, перейдя на типичные роли, шествовал в славе.
И умер.
Внезапно, или от разрыва сердца, или от кровоизлияния в мозг, как часто умирают представители нервной деятельности нервного века, люди, живущие нервами и сердцем.
В своем номере, среди ролей, пьес, венков и подарков, напоминавших его успехи, рисовавших дальнейшую славу на пути его любимого дела — сцены.
Умер внезапно, неожиданно, и только тридцати восьми лет…
Его вдова, задыхаясь от слез, мне говорила:
— Сразу как-то… И ведь совершенно здоров был… Ходил по комнате. Вдруг остановился, схватился за лоб, пожаловался на головокружение, — да так комочком свернулся и упал… Сразу без чувств… Явился доктор… Банки поставили — кровь нейдет… И доктор констатировал смерть от кровоизлияния в мозг…
Эта внезапная смерть поразила бедную женщину.
* * *
Вечные странники!
И после смерти не было покоя человеку!
Отель, этот ящик, разделенный перегородками, взволновался.
Соседи по коридору, удовлетворив свое любопытство, забегали, засуетились, послышался озлобленный шепот:
— Это что же такое! Покойник в номерах на ночь! Разве это допустимо? Убрать его, убрать! — шипели жильцы.
— Конечно, вон отсюда, сию же минуту вон! — вторили жилицы.
Услужливые кавалеры побежали к хозяину.
Остальные шушукались в коридоре и у своих полуотворенных дверей.
Незнакомые — перезнакомились.
А из номера покойного слышался сдержанный, горький плач.
Часы били девять.
Явилась полиция. Еще доктор. Составили протокол. Покойного раздели, завернули в простыню и собрались уже нести в часовню полицейского дома.
Слезной просьбы вдовы, не знавшей законов и положений, как и все мы, — не уважили.
Едва-едва она выпросила позволение не так, в простыне, тащить тело в полицейскую часовню, а положить его в гроб.
А жильцы в коридоре ходили и шипели.
Принесли гроб. Положили. Отнесли в часовню. Перезнакомившиеся жильцы говорили, говорили долго.
Так шумит муравейник долго еще после того, как случайный прохожий наступит на него и уйдет.
Он уже далеко, а муравейник шумит.
Это старое здание, целомудренно пожарного стиля, помнящее еще нашествие Наполеона с двунадесяти языками. Желтое, промозглое, типичное городское здание.
Город мало заботится о своих полицейских зданиях — и внутренний, задний двор этого дома — руины.
Не чистые, благородные руины заброшенного замка — а руины жилья, населенного людьми и лошадьми, которым здесь и тесно и душно.
Особенно характерен в этом отношении задний двор.
И на другой день артисты и артистки, товарищи покойного, пришли сюда поклониться его праху.
Изящные дамы, одетые
