Раданда поднял головку ребенка и ловко влил ему в рот несколько капель из маленького, похожего на игрушечный чайник стаканчика, который он держал в руке. Мальчик слегка вздрогнул, через минуту открыл глаза, потом выпрямился, оглянулся кругом.
– Мама, ты здесь? Где это мы? Почему здесь так много людей и так жарко?
Вместо матери ему ответил Раданда:
– Ты, детка, в трапезной, куда теперь, как и все дети твоего возраста, будешь ходить каждый день. А жарко тебе стало потому, что ты поправляешься. Сейчас, чтобы скорее выздороветь и снова бегать в школу, пройди с мамой в мои покои. Там тебе будет специальная пища и уход. Еще несколько дней я тебя полечу, а там переедете с мамой в новый дом. Иди, дитя, в моих комнатах тебе будет прохладно.
Раданда подозвал к себе одного из своих келейников, велел ему проводить мать и сына в одну из своих комнат и передать их попечению доктора, который уже был оповещен об их приходе. К моему удивлению, мальчик сам вышел из-за стола и, подав руку матери, бодро зашагал за келейником Раданды. Заняв за своим столом обычное место, Раданда приказал подавать пищу, и завтрак прошел обычным порядком. Я заметил в столовой много новых лиц, но ни Андреевой, ни Бронского с Игоро за нашим столом на этот раз не было.
Привыкнув теперь не предаваться размышлениям, где и кто может находиться, поняв однажды и навсегда, что раз человека нет в Общине там, где он бывает обычно, значит, он трудится в другом месте, я спокойно ждал распоряжений И. о дальнейших делах дня. Я понимал, что мы скоро отсюда уедем, и не сомневался, что у И. есть несколько очень важных и неотложных встреч. Мелькала у меня мысль, что мы пойдем к Старанде и к старушке Карлотте, и моя интуиция меня не обманула. Как только завтрак кончился, И. шепнул мне:
– Выйди к Мулге и подожди меня там. Мы пойдем к Старанде и Карлотте.
С большим удовольствием я встретился с Мулгой, по обыкновению хранившим моего Эта. Цельность и преданность этого человека, как и его доброта, уже давно меня пленили. Но мудрость этого сердца я увидел только сегодня. В каждом слове Мулги было столько мира и уверенности, что я задал себе вопрос: где обрел их простой человек Мулга? Были ли они ему свойственны еще в Общине Али или же он нашел их здесь, в тишине своей сторожки, стоявшей в самой глубине сада, где росли лучшие цветы. Мулга на своем типичном восточном наречии ответил на мой невысказанный вопрос:
– Много мест, много людей видели мои глаза. Много плача слыхали мои уши. Много слез утешало мое сердце. Но нигде не встречался я с такой добротой, чтобы забыть сразу все, что до сих пор видел, чтобы понять: все, что видел и слышал, все не настоящее. А настоящее – правда, вечная, как Бог, – то, что делают и говорят Раданда и Учитель И. Я и раньше слыхал много проповедников, и великих проповедников, но всегда чувствовал, что это проповеди. Здесь же я понял слово дело и сложил в сердце своем такой мир, что, как башня, из сердца и головы прямо в небо смотрит. Я не дышу иначе, как через сердце свое прямо в небо, к Богу, и Бог в моем сердце живет. И все это случилось сразу. Слышал я раз ночью, как Раданда вышел один и пошел к воротам, что ведут в пустыню. Испугался я. Как же он один, такой старенький, идет к воротам? И пошел я поодаль за ним. Только вижу, открывает он калитку и выходит прямо в пустыню. Я не утерпел и вышел следом за ним. Луна светила, и ночь казалась мне даже холодной. Должно быть, шибко привык я к зною. А Раданда все идет да идет, уже, почитай, с версту от ворот отошел. И пожалел же я, что хоть палки не взял, ведь шакалов много ночью здесь бродит. Чем же мне старца защитить? Только это я подумал так, смотрю, Раданда остановился над чем-то, вроде как упавший верблюд лежит, и плач чей-то слышен. Я побежал со всех ног и подоспел как раз вовремя, когда Раданда вытаскивал из седла упавшего верблюда привязанную к нему женщину с ребенком. У меня был небольшой нож, мигом перерезал я ремни, взял у женщины ребенка, передал Раданде и помог ей высвободиться. Была она молодая, сама почти ребенок, и от долгих часов, что провела на верблюде, так закоченела, что мне пришлось принести ее сюда на руках. Верблюд уже издыхал, и спасти его было невозможно. "Эта женщина – невинная жертва клеветы, – казал мне Раданда, когда мы вошли обратно в калитку. – Здесь, в пустыне, есть оазис воинственного и жестокого племени. Провинившихся жен они наказывают, привязывая их к седлу одного из самых крепких верблюдов, хорошо откормленного и сытого. Гонят его так далеко, чтобы обратного пути он не нашел. А чтобы он не мог прекратить своей бешеной скачки, пока не упадет, обессиленный, и не издохнет, они втыкают ему под седло несколько острых игл кактуса. Сначала иглы незаметны животному, потом едва щекочут ему спину, но по мере бега вонзаются все глубже в спину и приводят его в бешенство. Когда животное, выбившись из сил, падает, оно умирает от истощения быстро, почти сразу. Но другая жертва человеческой жестокости, туго к нему привязанная, испытывает все ужасы палящего солнца и жажды или же ее заживо разрывают звери пустыни. Мы с тобой поспели вовремя. Этот верблюд был когда-то, не так давно, украден, вернее сказать, отбит этим племенем у одного из караванов Общины. Он вспомнил дорогу к месту своего рождения, принес сюда своих несчастных седоков, чем спас жизни матери и ребенка". – "Спасла им жизнь, по-моему, твоя доброта, святой отец". – Ничего нет во вселенной, Мулга, что мог бы сделать человек в одиночестве. Все в мире связано нитями любви. И внимание, если человек выработал его в себе до конца, открывает каждому непрерывное свершение человеческих судеб. Будь внимателен к живущим вокруг тебя людям, и ты будешь расширять свое внимание все дальше и дальше. И ты будешь видеть на много верст кругом, как и где нужна твоя помощь. Внимание человека утомляется и суживается потому, что он много и долго обращает его на самого себя. Когда он перестает сосредоточиваться на себе, внимание не знает усталости. Это для многих долгая и трудная работа. Человеку начинает казаться, что он только и делает, что думает о других. А на самом деле он имеет только более талантливую природу и ищет более широкого применения собственным талантам. И тут есть два пути: путь ума и путь сердца. Идущие путем сердца не спрашивают себя: хорошо или плохо будет то, что я делаю. Они идут и делают. Их ведет простая доброта, вроде того, как она повела тебя сейчас за мною. Пожалел ты старика, что пошел один ночью в пустыню, и только уже после подумал, что и палки-то у тебя нет, чтобы защититься от зверей. Не конфузься, – прибавил старец, точно видел, как я весь вспыхнул за свою глупость, что хотел защитить святого, который сам был защитой и шел спасать людей. – Твоя доброта откроет твои глаза скорее, чем книжная мудрость придет к тебе. Пойдем в больницу и передадим наших несчастненьких в надежные руки сестер. Не бойся, твоя ноша не умерла. Она скована усталостью и ужасом всего пережитого. Она поправится, и судьба ее и ее ребенка будет великой и светлой". Больше Раданда не прибавил ни слова. Мы передали наших найденышей на руки сестрам больницы и вернулись в покои Раданды. У моей сторожки он остановился, посмотрел мне в глаза и улыбнулся. Веришь ли, брат Левушка, всю-то жизнь свою, с детства, как себя помню, все у меня было одно желание: "Хочу жить подле Бога". Своему отцу, сначала смеявшемуся причудам ребенка, я так надоел, что он гнал меня от себя. А добрая мать моя ласково мне улыбалась и отвечала: "Далеко до Бога, дитятко. Люби людей, и будешь ты жить подле Бога". Я тогда не понимал ее слов. Ушел из дома. Ходил по святым местам. Дошел до Общины Али, где ты меня встретил, и все слов матери не понимал. А как улыбнулся мне Раданда, как перекрестил он меня, все я сразу понял. Понял, что все и всюду Бог, потому что в сердце своем Его носят люди. И повалился я ему в ноги. "Иди с миром, сын мой, – сказал старец, поднимая меня с земли. – Ты путь Божий, и я путь Божий. И каждый человек – все пути Господни. Не ищи понять, как, куда и откуда идет человек, если он встретился тебе. Ищи подать ему помощь в эту минуту встречи. Ибо ничего нет важнее на земле, чем протекающая сейчас встреча. Если сумеешь внести в свою встречу мир, Милосердие примет в свои объятия и тебя, и твоего встречного. И вся твоя задача выполнена. Бдителен будь в своем внимании, и вся жизнь ни на одну минуту не пройдет мимо тебя". Благословил меня Раданда, обнял, прижал к себе, – и не смогу я высказать тебе словами того восторга, того счастья, что испытал я тогда. С тех самых пор точно крылья завертелись у меня за плечами. И тогда-то и выросла над головой моей башня.
Едва кончил Мулга свой рассказ, как возле сторожки остановились Раданда, И. и Ясса. Эта не замедлил проделать церемонные поклоны перед каждым из подошедших. Хотя я уже не раз видел эти грациозные фокусы с отставлением одной ноги и распусканием хвоста, но все же не мог удержаться от смеха. Мой друг счел мой смех нежелательным и недостойным себя, взлетел мне на плечо и хотел приняться за свое обычное озорство над моими кудрями. Но, увы, был сжат, как клещами, моими выросшими руками и спокойно уложен на скамью Мулги. С непередаваемым удивлением взглянул на меня мой павлин, не так давно переставший быть птенчиком, и, кажется, впервые мы перешли на положение товарищей, в котором старшим оказался я. Что и пришлось Эта признать как форму нашего совместного существования на данное сейчас.
