Она продолжала гладить дочь по напряженной спине и шептать ей ласковые слова, когда подошел Григорий. Он опустился на колени рядом и осторожно предложил:
– Позволь мне, матушка. Я боль умею снимать и кровь останавливать.
– Только знахарей мне еще не хватало! – оттолкнула его Башмакова. – И не приближайся к ней со своим шарлатанством! С божьей помощью без тебя справимся!
Распутин тут же отошел от разбушевавшейся вдовы, сверкнув напоследок своими странными глазами, а Дмитрий веско произнес:
– Не обманщик Гришка. У него дар есть.
Башмакова смерила обоих паломников презрительным взглядом:
– Дар? Даже если и есть, то кто знает, от кого он этот дар получил.
Но тут, чуть приподнявшись на руках, голос подала сама больная:
– Дорога на деревню далеко ли будет? По ней-то я уж как-нибудь дойду.
– Не больше версты отсюда, – тут же ответил Распутин, внимательно всматриваясь в бледное лицо девушки.
– Понесите меня немного, сколько сможете, а там я, может, и сама, – обратилась Катерина к Захару.
Тот смог только молча кивнуть, понимая, что далеко он с ней не уйдет.
* * *
Поначалу мать не отходила ни на шаг от дочери, скрючившейся на руках у тяжело дышащего Захара, но потом вроде бы успокоилась и поспешила вперед – искать обещанную Григорием дорогу. Сам Распутин, похоже, обиделся и теперь то уходил в сторону, то снова возвращался.
Когда вдова оказалась достаточно далеко, чтобы не слышать разговора, Катерина разлепила пересохшие губы и обратилась к Захару:
– Что там этот Печеркин говорил про дар? Пусть расскажет.
– Да что рассказывать-то? – У странника оказался хороший слух. – Вот сегодня, если бы не Гришка, поймали бы нас душегубы окаянные. Мы же шли, никого не видали. Вдруг он мне: «Беду чую!» Ну я-то уже ученый – сразу в кусты. Сколько раз уже так от беды уходили!
– А боль он и правда снимает? Как знахарь? – взволнованно задала девушка самый важный для нее вопрос.
– Да какой же он знахарь! – обиделся Дмитрий. – Я с ним по святым местам уже третий раз отправляюсь. Православные мы и не хуже твоей матушки!
– Не сердись. Я-то тебе верю, а мама, она… боится.
– Боится она! – продолжал бурчать странник. – Я вот сегодня человека убил, и мне бояться куда больше пристало. Теперь всю жизнь отмаливать буду. Не старался ведь – думал – давно не стрелял, промахнусь. Ан нет! Как подкосил ирода проклятого…
Захар чувствовал, что еще немного, и он сам свалится не хуже Катерины. Чтобы не уронить свою ношу, он вынужден был остановиться.
– Дорога впереди! Уже видно! – донесся до ямщика радостный голос вдовы.
– Ну, теперь уж не заплутаем! – с облегчением пробормотал Печеркин.
В лес прокрадывались сумерки, и, если бы не дорога, через пару часов они бы не смогли двигаться вперед, не рискуя переломать ноги. Кажется, сегодня у Захара и его новых знакомых был день, в который им постоянно везло.
Глава 2
Такого кошмарного дня в жизни Анастасии Башмаковой еще не было! Наконец-то он подходил к концу!
В сгущающихся сумерках впереди виднелся просвет – лесная дорога выходила на открытое пространство. Оставалось уже совсем немного, но каждый шаг давался вдове с огромным трудом. Ноги казались неподъемными гирями, и движения отдавались резкой болью.
Но это было не самое главное. Хуже всего, что Катерине снова стало плохо, и это случилось так далеко от врачей и какой-либо цивилизации! Когда путники выбрались на долгожданную дорогу, Катерина пошла сама. Ее поддерживала мать, одной рукой обнимая за хрупкую девичью талию. Последнюю часть пути Башмакова-старшая читала молитвы, все, какие помнила. Слова задавали ритм и успокаивали.
Но когда за очередным поворотом деревня не показалась, она сдалась и согласилась на помощь молодого ямщика. Теперь уже он поддерживал бледную Катерину и, на взгляд ее матери, делал это не слишком почтительно.
Офицерской вдове вообще совершенно не нравилась та компания, в которой она оказалась. Анастасия Леонтьевна, конечно, не стала бы спорить с тем, что все эти люди проявили сегодня изрядную смелость, но старались они прежде всего ради самих себя.
Вот этот молодой усатый ямщик, кажется, был в восторге от происходящего. Показать свою удаль перед молоденькой барышней – вот что для него было главным. Настоящий авантюрист.
Паломники ей тоже доверия не внушали. Что можно сказать о людях, которые отказываются от дома и дела, даже если делают они это ради светлой цели постижения бога? Прежде всего такое поведение говорит о безответственности и лени.
– Ну, вот и пришли, – объявил Печеркин, указывая на группу домов, выстроившуюся по берегу небольшой речушки.
– О господи! Наконец-то! – вырвалось у совершенно замученной Катерины.
Деревушка была небольшая, но опрятная – наличники окон и ворота некоторых изб покрывала искусная резьба. Удивили Башмакову только полное безлюдье и тишина.
– Где все? – невольно понижая голос, спросила Катерина.
– В поле, видать. Солнце-то еще не зашло, – также тихо пояснил Захар.
Путники подошли уже совсем близко и двинулись вдоль ряда деревенских построек в надежде, что к ним кто-нибудь выйдет. В центре деревушки возвышался самый богатый дом с окрашенными воротами, и опытные паломники сразу направились к нему, признав обиталище старейшины.
Калитка была приоткрыта, но подошедший к ней Дмитрий тут же отскочил в сторону. Из-за ворот выбежал здоровенный пес и глухо, угрожающе зарычал. Услышавшие его деревенские сородичи с других дворов тут же подали голоса, и вся деревня огласилась собачьим лаем.
– Почто сердишься, лохматый? – заговорил с псом Григорий. Он медленно пошел к калитке, протягивая вперед руки ладонями вверх. – Мы твоим зла не сделаем. Сам смотри.
Пес как будто расслабился и перестал скалиться и ворчать, однако с места своего не сошел и дорогу к калитке по-прежнему загораживал. «Тоже мне, чудодей выискался», – злорадно порадовалась про себя Башмакова. Но тут на звук собачьего лая со двора осторожно выглянула какая-то женщина в платке.
Увидев всю разношерстную и живописную компанию, стоящую у нее под окнами, баба всплеснула руками и с криком метнулась назад:
– Прокл! Проклушка, что делается!
Пока за воротами о чем-то спорили, осматривавшаяся по сторонам Катерина заметила небольшой, одиноко стоящий сарайчик с ржавым замком на двери. У него имелось маленькое крылечко, на которое и присела измученная девушка.
Наконец из-за ворот вышел совершенно седой старик с ружьем на изготовку. Обозрев цепким взглядом открывшуюся ему картину, он опустил ружье и потрепал пса по загривку.
– Что за беду мыкаете? – спросил он с нескрываемым любопытством.
Не успели путники ответить, как из калитки за спиной Прокла стали высыпать его домочадцы. Тут были женщины разных возрастов и дети. У вдовицы зарябило в глазах – зырянские женщины одевались вовсе не так, как русские. Их широкие юбки и короткие курточки были красных, желтых и малиновых тонов, да еще и с мелкими узорами – вышивками.
Пока мужчины наперебой разъясняли старейшине, что с ними приключилось и кто они такие, Анастасия Леонтьевна обратилась к одной из старших женщин. Она надеялась получить помощь как можно быстрее.
– Моя дочь хворает, ей нужна теплая вода. Много теплой воды или баня.
Женщина захлопала глазами от изумления и ужаса, что к ней обратилась чужачка, и в ответ залопотала на совершенно незнакомом Башмаковой языке.
– Она по-русски плохо понимает, – прервав разговор с мужчинами, обратился к ней седовласый Прокл. – Если тебе чего нужно, меня спрашивай. Без меня все равно ничего не делают. Я войд, старейшина, по-вашему.
– Хорошо, – старательно сдерживая раздражение на этого чванливого старикашку, буркнула Башмакова. – Тогда не могли бы вы…
– Не твоя ли дочка у клети сидит? – бесцеремонно прервал ее старейшина.
– Она очень устала и еще болезнь…
– Растопи баню для девочки, – обратился Прокл к миловидной зырянке в странной вышитой повязке на голове. – Да и остальным она пригодится. Можжевельника добавь!
Женщина молча скрылась во дворе, прихватив с собой нескольких подростков. Про вежливость здесь, похоже, никто даже не слышал.
Анастасия Леонтьевна помогла подняться дочери и последовала за зырянской женщиной мимо притихшего пса.
* * *
Через пару часов Катюша уже лежала чистая и укутанная одеялами в широкой горнице Прокловой избы. К животу она прижимала кринку с теплой водой, а глаза ее слипались. От остальной части избы их отделяла только занавеска. В горнице, кроме лавок, были стол, печь и иконы в красном углу. Под иконами вдовица успела рассмотреть какие-то примитивно сделанные фигурки животных. Подобные украшения показались ей странными в священном месте.
Усталая мать сидела возле лавки, на которой уложили девушку, и с ужасом смотрела на свои отчищенные от грязи ботиночки на каблуках.
