– Со мной не стоит шутить, – пожалел я ее.
По законам войны на первом месте стоит правильный бой, на втором – маневр, на первом месте – гуманность и справедливость, на втором – хитрость и обман. Законы, идущие от Хуан-ди, подходят к войне полов, как ключ к замку. Подобрать нужный ключ не слишком трудно, если знать, что универсальной отмычки нет.
– И почему же? – Она подняла черные, тонкие змейки бровей.
Ее ресницы не накрашены, они раздели глаза донага, сделав их беззащитными. Ее губы обведены ядовито-красной помадой, она лоснится хорошо смазанным наганом в круге света от абажура из ротанга. Разве бабочки не знают, что губы – негатив других губ, прячущихся под вызывающей юбкой в обтяжку? Или ядовитые бабочки охотятся на пауков? Я засмеялся, подумав – кто кого?
– Что ты хочешь? – спросил я ее напрямую.
Она испугалась, захлопнув веки как створки раковин.
– Так боишься обжечься?
– Да, – ответила она, не поднимая глаз.
Я рассмеялся про себя. Бабочка оказалась съедобной. Красные губы и когти – предостерегающая окраска для пауков, жрущих чешуекрылых. Красные губы и когти без яда – приманка для спаривания с себе подобными. Бабочка прилетела на свет для брачного танца. Всего лишь. Я был обманут, я чувствовал разочарование.
– Я понял, – скучно сказал я, и она укусила меня острыми белыми зубками, украденными у фарфоровой чашки.
– Какая разница? – ответила она.
Я этого не ждал. Потерял бдительность и стал менее осторожным. Она воспользовалась промахом мгновенно, поставив меня в один ряд с другими самцами. Не новый прием. Слова меня смешат, зажигает иное – ее красные блестящие губы вытянулись хоботком и всосали кофеиновую пенку тихо и вкрадчиво. Я вдруг увидел отпечаток цвета крови на моей коже внизу живота. Оттиск ядовитых губ хлестнул меня таким жгучим желанием, что оставил ожог. Я уже вижу ее грудь, и мне хочется узнать ее вкус. Но охота на бабочек не терпит напора. Можно остаться и без обеда.
Она отвернулась к фотообоям.
– Что там? – спросил я.
– Там хорошо, – ответила она.
Я ей не поверил, отражение кофеиновой пенки уже обварило меня кипятком. И я решил – пора расставить силки.
– Это важно, – сказал я.
Выцелил зрачками ее глаза и выстрелил без предупреждения бронебойным снарядом, где боек – интерес, капсюль – воображение, порох – вожделение, пуля – средство получения желаемого. Она отдалась, не сопротивляясь. Открыла красные губы и впустила меня, не заметив. Я получил свое и улыбнулся. Я всегда получаю свое. Если хочу.
– Где вы работаете? – спросила она.
– Нигде, – ответил я.
И она меня отравила. Без предупреждения. Обстреляв по периметру беспощадной пушкой своих кофейных, скучающих глаз.
– Разве ты не хочешь?
– Нет, – легко подтвердила она.
Я рефлекторно откинулся на спинку стула, чтобы она меня не задела. Меня смешат слова, даже задевающие за живое. Но ее прицел сбился, зато я попал в яблочко – она любила успех во всех его проявлениях. Мое «нигде» нашло одно из ее уязвимых мест. В этом случае симметричный ответ невозможен, силы рискуют сравняться. Подмена ожиданий – лучшее оружие для охотника. Стреляет точнее.
Мне нужно было знать, по каким правилам привыкла играть она. Пока ее кофейные глаза бродили по искусственному песку фотообоев, я вложил тест в карман ее пальто. Она предпочитает выжидать или атаковать без оглядки?
– Не люблю воду, – пояснила она, скользнув взглядом по синей волне, бегущей на дешевой копии сусального тропического рая.
Обороняться, понял я.
Тест оказался ненужным. Не стоит удивляться. Выжидательная позиция типична для женщин. Она так предсказуема?
Но все же проверим, решил я, глядя в ее черную спину.
Черное скрадывает объем и размеры. Дуэлянты надевают черное в надежде на промах противника. Но оборона – признак слабости, при ней невозможно добиться победы.
Я закрыл глаза. Из ниоткуда выплыла белая фарфоровая чашка с обжигающим кофе. Вот оно! У нее настораживающий взгляд. Задница здесь ни при чем.
Саша
Я поступила в медицинский сразу после окончания школы. С первого раза. Училась легко, но первое занятие по анатомии я вспоминаю с содроганием. Оно напоминало газовую атаку на Ипре. Едкий запах формалина выкручивал глазные яблоки слезами и тушью, дубленый, коричневый труп настоящего человека зиял выпотрошенной воронкой на животе. И психическая атака – нескончаемая река из обломков мертвой речи. «Сагиттальный», «фронтальный», «дистальный», «проксимальный», «пронация», «супинация» взрывались в моей голове бомбами с капсюлем из мертвой латыни, вызывая состояние тихой паники. Нормальная анатомия долбила ковровыми бомбардировками из чертового орга́на вымершей до нашей эры тарабарщины. Я не понимала, о чем говорят и зачем я здесь. К чему учить английский, он тут не нужен! Я только подумала, что ошиблась с выбором профессии, как меня спросили:
– Серегина, покажите пронацию.
– Забыла, – несчастным голосом ответила я.
– Суп пролил, – мягко подсказал препод.
– Так? – Я пролила суп ладонями книзу.
– Так, – согласился он. – Теперь супинацию.
– Суп несу! – облегченно воскликнула я и повернула ладони кверху, будто что-то просила. Асклепий взглянул на меня с Олимпа и вложил в них красный диплом. На вырост.
Я несу супницу с красным дипломом в детской инфекционной больнице. Работа педиатра тяжелая, в инфекционной больнице – вдвойне. Врач приходит на работу в восемь утра, и если он дежурит ночью, то рабочий день переваливает за сутки. Утром после дежурства нужно вынести планерку, осмотреть своих больных, сделать назначения и записи в медкартах. Если повезет, дома будешь до обеда. Я не переношу ночные дежурства, до сих пор панически боюсь ответственности. Перед ними у меня всегда падает артериальное давление и тошнит от страха и неуверенности в себе. Я знаю, это пройдет, как только начнется рутинная работа. Но все равно трушу и поделать ничего не могу. Как и сегодня.
– Саша, я пойду? – спросила меня Наргиз.
Я сморщилась, она засмеялась и сказала, надевая пальто:
– Если что, звони.
Наргиз заведует отделением вирусных гепатитов, я работаю у нее ординатором. Каждый год наше отделение перепрофилируют на респираторные инфекции во время эпидемии гриппа. В нашей больнице два гепатитных отделения, другое отделение не перепрофилировали ни разу.
– Радуйтесь, – говорит Наргиз своим ординаторам. – У вас хоть соображалка сохранится. И опыт наберется. Вы сможете работать где угодно.
Ночная работа началась с рутины. Я осмотрела больных, оставленных под наблюдение, и уселась заполнять истории болезни. У меня есть примета: как дежурство начнется, так и пойдет. Сегодня мне повезло – тишина. Заполню медкарты, выпью чай, еще раз гляну тяжелых и лягу спать. Я посмотрела в окно. За ним полутьма и мерный шум льющейся воды. Весна застряла на слове «февраль» и утонула в дожде. Сначала дождь приходил ночью побренчать на жестяных козырьках и утром глядел зеркальными лужами вверх. Туда, откуда пришел. Потом дождь освоился и остался без права на передышку.
