Инспектор. Да, она ужасно мучилась перед смертью. В больнице сделали все, чтобы спасти ее, но она скончалась. Самоубийство, конечно.
Берлинг (довольно нетерпеливо). Да-да. Ужасная история. Только я не совсем понимаю, инспектор, зачем вам понадобилось являться сюда и…
Инспектор (перебивая, внушительно). Я побывал в комнате, где она жила, и обнаружил там письмо и что-то вроде дневника. Как и многие другие молодые женщины, которым случается попасть в какую-нибудь неприятную передрягу, она была вынуждена менять — притом не раз — свое имя и фамилию. Но первоначальное, и настоящее, ее имя — Ева Смит.
Берлинг (задумчиво). Ева Смит?
Инспектор. Вы помните ее, мистер Берлинг?
Берлинг (медленно). Нет… Кажется, я где-то слыхал это имя… Ева Смит. Однако оно мне ничего не говорит. И я не понимаю, какое отношение это может иметь ко мне?
Инспектор. В свое время она работала на вашей фабрике.
Берлинг. Ах вот оно что! Так имейте в виду, что у нас работают сотни молодых женщин, причем их состав постоянно меняется.
Инспектор. Эта молодая женщина, Ева Смит, была довольно незаурядна. В комнате, где она жила, я нашел ее фотографию. Взгляните, может быть, фото поможет нам вспомнить ее? (Достает из кармана фотографию размером в почтовую открытку и подходит к Берлингу.) Джеральд и Эрик встают, чтобы тоже взглянуть на фотографию, но инспектор преграждает им путь. Оба неприятно удивлены этим. Берлинг пристально — узнавая — всматривается в фотографию, после чего инспектор снова прячет ее в карман.
Джеральд (не без раздражения). Инспектор, почему вы не показали фотографию девушки мне? У вас есть на то особая причина?
Инспектор (спокойно, пристально глядя на него). Может быть, и есть.
Эрик. Надо полагать, это и ко мне относится?
Инспектор. Да.
Джеральд. Представить себе не могу, что за причина.
Эрик. Я тоже.
Берлинг. Признаться, инспектор, я разделяю их недоумение.
Инспектор. Таков уж мой метод работы — в каждый момент я занимаюсь только одним человеком и одной линией расследования. Не то получится путаница.
Берлинг. Понятно. Пожалуй, в этом есть резон. (Беспокойно прохаживается взад и вперед, затем поворачивается.) Эрик, не подливай себе портвейна, тебе уже достаточно.
Инспектор все время смотрит на Берлинга, и тот наконец замечает это.
Инспектор. По-моему, вы теперь вспомнили Еву Смит, не правда ли, мистер Берлинг?
Берлинг. Да, вспомнил. Она была работницей у меня на фабрике, а потом я ее уволил.
Эрик. И из-за этого она покончила с собой? Когда ты ее уволил, папа?
Берлинг. Помолчи, Эрик, и не горячись. Девушка получила расчет года два назад. Было это, дай бог памяти, где-то в начале осени тысяча девятьсот десятого.
Инспектор. Да, в конце сентября тысяча девятьсот десятого года.
Берлинг. Правильно.
Джеральд. Простите, сэр, может быть, мне лучше удалиться?
Берлинг. Оставайтесь, Джеральд, меня ваше присутствие ничуть не стесняет. Инспектор, вы ведь тоже не возражаете, правда? Впрочем, мне следовало бы сначала разъяснить вам, что это мистер Джеральд Крофт, сын сэра Джорджа Крофта, — вы ведь знаете фирму «Крофтс лимитед»?
Инспектор. Значит, мистер Джеральд Крофт?
Берлинг. Да. Между прочим, сегодня мы скромно празднуем его помолвку с моей дочерью Шейлой.
Инспектор. Ах вот оно что! Мистер Крофт станет мужем мисс Шейлы Берлинг?
Джеральд (с улыбкой). Надеюсь.
Инспектор (серьезно). Тогда я попросил бы вас остаться.
Джеральд (с удивленным видом). О… пожалуйста.
Берлинг (несколько нетерпеливым тоном). Послушайте-ка, в этой истории нет ничего таинственного, ничего скандального — по крайней мере в том, что касается меня. Случай совершенно простой и ясный, а поскольку произошел он больше полутора лет назад — без малого два года назад, — он явно не имеет никакого отношения к самоубийству несчастной девушки. Ведь так, инспектор?
Инспектор. Нет, сэр. Тут я не могу с вами согласиться.
Берлинг. Это почему же?
Инспектор. Потому что случившееся с ней тогда, возможно, предопределило то, что произошло с ней впоследствии, а то, что произошло с ней впоследствии, возможно, привело к самоубийству. Цепь событий.
Берлинг. Ну, ладно… допустим, в ваших словах есть какая-то логика. Но я все равно не могу признать себя ответственным за что бы то ни было. Ведь если бы каждый из нас отвечал за все то, что случается со всеми людьми, с которыми он когда-либо имел дело, это было бы очень затруднительно, не правда ли?
Инспектор. Очень затруднительно.
Берлинг. Все мы очутились бы прямо-таки в немыслимом положении, верно?
Эрик. Еще бы! А поскольку человек — как ты, папа, только что говорил — должен заботиться о самом себе…
Берлинг. Да-да, но не будем в это вдаваться.
Инспектор. Во что?
Берлинг. О, как раз перед вашим приходом я давал этим молодым людям кое-какие добрые советы. Так вот, об этой девушке, Еве Смит. Теперь я ее ясно вспомнил. Бойкая, живая, кровь с молоком — как видно, выросла в деревне. Больше года проработала у нас в одном механическом цехе. И ведь была хорошей работницей. Цеховой мастер даже говорил мне, что готов продвинуть ее в старшие операторы и поставить под ее начало нескольких девушек. Но после августовских дней отдыха в том году они вышли на работу чем-то взбудораженные и ни с того ни с сего решили просить прибавки к жалованью. Получали они ровно столько, сколько обычно платят в нашей отрасли промышленности, — в среднем по двадцать два с половиной шиллинга в неделю. И вот они потребовали повышения ставок, с тем чтобы получать в среднем около двадцати пяти шиллингов. Разумеется, я ответил отказом.
Инспектор. Почему?
Берлинг (изумленно). Вы спрашиваете — почему?
Инспектор. Да. Почему вы ответили отказом?
Берлинг. Позвольте, инспектор, но, по-моему, то, как я сочту нужным управлять моим предприятием, — совсем не ваше дело. Или вам и до этого есть дело?
Инспектор. Как знать, может быть, и есть.
Берлинг. Мне не нравится ваш тон.
Инспектор. Извините, но ведь вы сами задали мне вопрос.
Берлинг. А перед этим вы задали вопрос мне, притом вопрос совершенно неуместный.
Инспектор. Задавать вопросы — моя обязанность.
Берлинг. Ну а моя обязанность — не допускать повышения издержек на рабочую силу, и, если бы я согласился с их требованием повысить ставки, издержки выросли бы у нас процентов на двенадцать. Удовлетворяет вас мое объяснение? Так вот, я ответил им отказом. Сказал, что о надбавке не может быть и речи. Мы платим им по обычным расценкам, и, если наши расценки им не подходят, пусть идут работать куда-нибудь в другое место. У нас, говорю, страна свободная.
Эрик. Не такая уж свободная, если нельзя пойти работать куда-нибудь в другое место.
Инспектор. Вот именно.
Берлинг (Эрику). Послушай, ты-то хоть не вмешивайся. Ты даже не начал работать у нас на фабрике, когда все это случилось. Ну а они — бастовать. Пробастовали, конечно, недолго.
Джеральд. Еще бы, раз дело было после дней отдыха. Насколько я знаю их привычки, все они, должно быть, прожились в пух.
Берлинг. Верно, Джеральд. У большинства из них кончились деньги, и забастовка через неделю-две провалилась. Жалкая затея. Ну так вот, мы приняли их обратно — на прежнюю зарплату, естественно, — всех, кроме четырех-пяти зачинщиц, которые и заварили всю эту кашу. Я сам отправился туда и велел им убираться. Среди них была и та девушка, Ева Смит. Слишком уж она много говорила — так много, что пришлось попросить ее уйти.
