Брагин садится.
Дранков. Ты великолепный врач, феноменальный хирург… Когда-то ты ездила в горячие точки – собирала по частям лица солдат, этих несчастных мальчиков. Это тоже была ты. В кого мы все тут превратились, господа медики?!
Соловьёва. Речь святого великомученика Александра!
Дранков. И что такого важного, если Танька делает операцию не женщине из автобуса или метро, а из мерседеса. Я тебе говорил, надо было Таньку послать в провинциальную больницу, а не держать здесь, для элитных проституток.
Соловьёва. Она пластический хирург, кого ей в провинции оперировать?
Дранков. Провинциалок. Ты сама откуда? Твой Краснодар, это что, столица мира? Я петербуржец. Провинциал.
Соловьёва. Вставай, провинциал!
Дранков. Ты обслуживаешь элиту за дикие гонорары, а я готов принципиально лечить этого человека за рюмку коньяка. Мы с тобой базисно разошлись, мы не совпадаем!
Соловьёва. Всё! Больше ему никакого коньяка! Всё! А насчёт вашей протеже мы, значит, договорились: присылайте её в Ларнаку. Обрадуйте мамзель, что оперироваться она будет на Кипре. (Дранкову.) Профессор, пора домой.
Брагин. Ещё минутку отниму у вас, Елена Анатольевна, пожалуйста!
Соловьёва. Шура, вставай, я сказала!
Дранков. Нет, Лялька, это стало прин-ци-пи-альным нашим с тобой разногласием. Ты готова делать операции по телефону, и делаешь, а я должен смотреть в глаза человеку. Я не уйду, пока его не выслушаю. (Брагину.) Прошу вас, продолжайте. До сих пор я не задавал вам вопросы, но их уже много. Во-первых, кто этот румын?
Брагин. Только минутку, Елена Анатольевна. Я быстро.
Дранков. Не надо быстро.
Брагин. Жена живёт одна. Она то ли умом тронулась, то ли с горя – стала сильно верующей, вроде послушницы при церкви. Ходит в церковь, как на работу. Я когда-то восстановил церковь эту…
Соловьёва. Жалко вашу жену. После этой лягушки – просто глоток свежего воздуха. Бедная женщина! Хорошо муж погулял, аж потерял лицо!
Брагин. Обо мне за это время все забыли. Партнёр мой недавно помер. Своей смертью, – просто, видимо, подавился деньгами. Я потихоньку приехал сюда…
Соловьёва. Напрасно. Это русская рулетка, что ли – узнают не узнают?
Брагин. У румына Арнольда появились кое-какие дела в Москве… Однажды подъехал к банку. Банк никуда не делся, суетится там какая-то жизнь без меня, какие-то новые менеджеры… Проехал мимо дома своего… притормозил посмотрел на окна… Света много – чужие люди там живут…
Соловьёва. Она квартиру продала?
Брагин. Да нет, ребята забрали… Подъехал к нашей церкви. Увидел жену. Смотрю: она стоит, свечки сгоревшие собирает… такая в платочке…
Соловьёва. Ой!
Брагин. Прошла она, на меня посмотрела…
Соловьёва. Узнала?
Брагин. Никакого эффекта… Я опять в Москву прилетел, поехал сразу в церковь. Захожу, смотрю – она опять там. Уехал в Бухарест, чувствую – не могу, тянет. Прилетел назад, ходил каждый день в эту церковь…
Соловьёва. Да вы мне какое-то индийское кино рассказываете! Я сейчас рыдать начну. Неужели она вас не узнала? Вы уверены? Жена должна узнать.
Брагин. Ну я к ней вплотную не подходил… и в церкви полутьма.
Соловьёва. Елена Анатольевна, достойно сработала.
Брагин. Короче. Стала она меня замечать, потом подошла. Я молчу, весь из себя такой загадочный. Она мне про святых, про великомучеников, а я стараюсь лицо отвернуть и внимаю. Ну и пошло-поехало. Чувствую, она уже не в церковь ходит, а с Арнольдом повидаться… Проводил вчера ночью до электрички. Она опять всё мне о Боге, о грехе и в землю вниз смотрит – вроде как тронутая. Одета, как специально чтобы меня помучить, – в платочке этом, юбка до земли одна и та же. Я смотрю, чувствую – с ума схожу. Лучше бы она мужика себе завела, чем так жить. И жалко её, и не хочу, чтобы она мне изменила.
Дранков. С кем изменила?
Брагин. С Арнольдом. Я… вернее он, Арнольд, – он ей вроде… ну… как бы уже нравится…
Соловьёва. Она тоже имеет право на личную жизнь.
Дранков. Золотые слова!
Брагин. И меня к ней тянет, по-настоящему. Короче, я позвал её сюда, в ресторан. Будь что будет. И вас мне надо было обязательно увидеть.
Соловьёва. А я тут при чём?
Дранков. Подожди, Лялька. Что-то я никак не схвачу, от вина какая-то тяжесть в голове… Кто румын?
Брагин. Сейчас, Шура… Елена Анатольевна, я хочу к ней вернуться.
Соловьёва. Так вы же… Постойте, вы меня запутали…
Брагин. Елена Анатольевна, без вас мне никак.
Соловьёва. А я-то тут с какого боку?.. Вы что, своей жене протежируете? Вы решили ей сделать пластику под румынку, что ли, и увезти с собой?
Брагин. Елена Анатольевна… я сам хочу… к вам… в клинику… возвратить моё лицо обратно…
Соловьёва. Что «обратно»?
Брагин. Моё лицо, которое было. Прежнее лицо.
Молчание.
Соловьёва. Та-а-к… ну-ну…
Брагин. Я любые деньги заплачу, верните моё лицо.
Соловьёва. Только не становитесь действительно психбольным, головы не надо терять. И мне моя голова ещё пригодится.
Брагин. Я всё обдумал, ночами не спал.
Соловьёва. Вы знаете, я в пластической хирургии не первый год и всё никак не могу привыкнуть к чудачествам наших людей.
Молчание.
Я могу, конечно, попробовать, но оно в любом случае будет вас только напоминать, так или иначе это уже будете не вы. Лицо, как жизнь, – даётся один раз. Вы своё лицо уже… разменяли.
Брагин. Я всё равно это сделаю. Но лучше вас кто? Вы же волшебница!
Соловьёва. А зачем вам это? Вы что, самоубийца? Вас же узнают.
Брагин. Это мои проблемы.
Соловьёва. Если ваша жена не полная дура, она никогда этого не допустит.
Дранков. Кто дура?
Соловьёва. Подожди. (Брагину.) Смотрите, какое у вас сейчас лицо! Действительно – красивое лицо. Раньше, вы извините, было ни то ни сё. Я помню: такой толстый, извините, хамовитый дядька. Мой вам совет – оставайтесь Арнольдом. Ей, как я поняла, это лицо нравится. Конечно! Сейчас вы действительно интересный мужчина. Забирайте её – пусть она выходит там замуж за Арнольда.
Брагин. Этого не будет.
Соловьёва. То есть? Вы ревнуете, что ли?
Брагин. Ревную. Я не Арнольд, не румын.
Дранков. А кто всё-таки румын? Я не поспеваю за вами.
Соловьёва. Ты что, не понял ничего?
Дранков. Насколько мне удалось понять ситуацию сквозь благородные пары алкоголя, какой-то русский индивидуум в Румынии пытается себя идентифицировать. Ответить на вопрос: кто он?
Брагин. Шура, всё так, всё так! Чего я от себя бегаю?! Могу я хоть под конец жизни пожить по-белому? Я от своего имени уже отвык. Все ко мне: Арнольд, Арнольд… Хотя румыны народ хороший. Я там поначалу с ними на пальцах объяснялся, язык румынский не знал – прикинулся жертвой советской оккупации, говорил: отец и мать из Бессарабии, румынскому не учили. Там молдаван много, помогли.
Дранков. Понимаю, молдаване…
Брагин. У меня никого не осталось, только сумасшедшая жена.
Соловьёва. Шура, ну ты понял? Он хочет вернуться к жене, но у него лицо другое.
Дранков. Мужчина хочет вернуться к жене. По существу это тоже желание выйти из тени, и жена уже, в данном случае, не просто женщина – она повод… повод очиститься.
Брагин. Шура, всё так, так…
Дранков. Потому что тяги воспроизводства в данном случае я не вижу. Тягу воспроизводства индивидуум уже исчерпал на румынском фронте.
Соловьёва. Что ты несёшь? На каком фронте?
Дранков. Тут было заявлено о румыне. Увы, он не Мао, у которого была великая китайская стена, и за ней кормчий владел всем, что созревало. Этого ресурса у нашего румына не было, у него заканчивались похищенные активы, и женщина это почувствовала. А ничем кроме активов нельзя удержать современную женщину.
Соловьёва. А чего это я так держусь за тебя? У тебя большие активы?
Дранков. Что ты хочешь этим сказать?
Соловьёва. Какими активами ты меня держишь?
Дранков. Лялька, ты постоянно выставляешь меня альфонсом. Вот ты и высказалась наконец! Я думаю, нам пора расстаться. Можешь ехать в свою кунсткамеру, резать богатых тёток. Здесь ты своё дело уже сделала – искромсала человека. Я имею в виду себя.
Соловьёва. Я тебя искромсала?! Да если бы не я, ты бы давно бомжом был! Тебя дети твои уже видеть не могут. Им стыдно перед гостями, когда ты сидишь за столом и напиваешься и слова сказать никому не даёшь. Ты вспомни последний Новый год. Кто тебя позвал? Моя дочь.
