Когда я вышел из дома, Анька уже сидела за столом, а перед ней стояла целая стопка горячих пышек, утопающих в сметане и густо политых медом. Честно говоря, мне магазинная сметана больше нравилась, но тут уж выбирать не приходилось. Пышки были хороши и с этой, домашней. Правда, мои родители, особенно папа, всегда за эту любовь к магазинной сметане надо мной подсмеивались. Ну ничего, я на отца не обижался в надежде, что когда-то, может быть, он разберется и поймет, что я был прав.
Мы с кислыми мордами сидели за столом, пили утреннее молоко и ели пышки. Они были очень хороши и, видимо, служили компенсацией того, что сейчас вместо размеренного времяпрепровождения начнется адское угнетение на огороде.
Нужно сказать, что еще несколько дней назад все было прекрасно. Никакой картошечной стахановщины не было. Я про этого Стаханова, кстати, доклад делал по истории в школе – пять получил. Утро начиналось позже, длилось размеренно и в чем-то даже по-интеллигентски. Мы с Анькой валялись под деревом на надутых шинах от грузовика, ели краснобокие яблоки, читали книжки или играли в карты. Но на выходных приехала решительная группа борцов за урожай (мои родители и дядька с теткой – Анькины предки) и решила начать картофельную страду. Поработали они два дня и уехали, а мы остались. Как рабы, без выходных. Мне кажется, что ради этой картошки нас и вывозили в деревню. А может быть, даже, порой думал я, и произвели на свет. Деревенская поездка называлась заманчиво: «поедешь к бабушке отдохнешь», но, как затем показывала практика, вслед за отдыхом наступало время неприкрытой эксплуатации. Мы ежедневно утром и вечером прямо на поле выбирали из земли грязные картофелины и сортировали их на три ржавых ведра. Я, как человек современный, разумный, более того – начитанный о современных технологиях сельского хозяйства, много раз предлагал процесс изменить и упростить: собирать картошку в одну кучу, чтобы потом в прохладном сарае, спокойно и без палящего солнца, перебрать ее. Может быть, даже под музыку. Но меня, конечно, никто не послушал. В итоге крупную в одно ведро – на зиму, среднего размера – на семена в другое, а мелкую или поврежденную (мы ее называли резаной) для скота или чтобы сейчас есть – в третье. Затем картошка ссыпалась в мешки, которые дедушка носил в сарай и вываливал в разные углы. А вообще он нам помогал картоху из земли выбирать. Таким образом, мы втроем собирали то, что накопает бабушка. Она делала вид, что лопатой выполняла работу инженерной точности, потому что если не там копнуть, то можно всю картошку перерезать. И меня в копари13, несмотря на все мои уговоры и аргументы, не переводили. Даже весной, когда эту картошку сажали, копать мне не всегда доверяли – только в лунку клубни закладывать. И то постоянно «не кидай», «вон какой хороший глазок14 у тебя отвалился»… А мне не нравится, когда руки в земле, грязные. По мне уж лучше копать. Но если все-таки давали лопату в руки, то слышалось:
– Димка, смотри, какими крыгами15 ты картошку засыпаешь! Разве она прорастет?
Короче говоря, не картошка, а целая нервотрепка, хоть весной, хоть летом.
Но бабушка, когда выкапывала урожай, тоже ошибалась: под жухлой ботвой не всегда было понятно, где втыкать лопату, особенно если смотреть в очках, и порой на земляном срезе оставались ярко-белые картошечные круги. Это вызывало у нее обычно резкий звук вздоха-сожаления «Уй-ю-ю-юй, какую картошку порезала!». Мне казалось, что если так из-за картошки переживать, то нервов на все остальное не хватит. Но бабушка была во внекартофельных случаях само спокойствие.
Мы с Анькой руками выбирали ненавистные клубни из земли и ссыпали их в мешки. Дедушка сзади полз на коленях и своими огрубелыми пальцами так просеивал и боронил за нами, что оставалось ровное поле. Когда картошки набирался оклунок16, то дед тяжело вставал с колен, а я помогал ему закинуть мешок на плечо. Зачем их таскать на плечах – одному Богу известно. Есть ведь тачка! Но тогда, как мне сказали, дорожки на огороде надо будет делать широкими, как тротуары в городе, или колесами всю ботву можно помять. Вот такой научно-технический прогресс в аграрном секторе.
А до картошки еще была развлекуха – помидоры поливали из копани. Вообще это штука забавная: в низине, недалеко от речки выкапывал дедушка ямку, куда через время натекала вода, то ли грунтовая, то ли по принципу сообщающихся сосудов. Мне эта копань была интересна как учебный полигон по выращиванию рыбы. Я туда много раз мальков закидывал. Но как же они там выживут, когда оттуда ведрами почти всю воду вычерпывают через день?!
В момент дедушкиного похода в сарай мы с Анькой должны были увеличивать нормы выработки, потому что число собиральщиков сокращалось на треть. Вообще разовым минимумом было три рядка. А когда погода была, по мнению бабушки, хорошей, то есть не палило солнце и не шел дождь, то она могла и на четыре, а то и на пять рядков нас всех заэксплуатировать. Таким образом, отсутствие солнца увеличивало трудовой день и обрывало главную радость деревенского дня – поход на речку. Потому что в пасмурную погоду нам туда не разрешали ходить. Правда, мы не всегда и слушались. Но тот день был что надо: солнце припекало уже с самого завтрака.
На огороды выползли все соседи. Витька в красной майке со своими родными мученически страдал на картофельной поляне с правой стороны от нас. Еще дальше виднелись силуэты Наташки и Катьки. Слева через несколько огородов маячила задом Клопиха со своим дедом. Она развернулась, как будто почуяв наше появление, приложила руку козырьком ко лбу и всматривалась в нашу сторону. Мне показалось, что я видел ее нервно двигающуюся из стороны в сторону челюсть, как в фильме ужасов.
Радовало только одно: сегодня мы поедем на тот берег на лодке с девчонками. Даже не так. Катька была для меня как балласт, веселое приложение, а вот Наташа – другое дело. С ней я давно хотел покататься на лодке. Лучше б, конечно, вдвоем, но было боязно, что она на такое не согласится, да и мне как-то страшновато предлагать. Вчера вечером о поездке с ними договорились, когда сидели на лавочке, грызли семечки и травили анекдоты. Надо бы еще сплавить куда-то Аньку, чтоб не увязалась вслед. В лодке места не так много, чтоб целыми толпами перевозить, особенно тех, у кого вес лишний. Но, по-моему, ее оставить дома не составит труда. Во-первых, она трусиха, а во-вторых, ее маманя, тетя Надя, привезла какую-то новую куклу, и Анька с подружками будет в обеденный перерыв очередной домик для нее строить. Натаскают лоскутов всяких, бумажечек, веточек, баночек и нянькаются там с ними около дома в кустах сирени, своими противными голосами кукол озвучивая. Анька среди подружек самая большая по объему, но когда она со своей тушей начинала говорить за куклу, то можно было от смеха укатиться. Как ее подружки это терпели? Хотя у них не лучше получалось. А потом, после бабушкиного дневного сна, вся эта девчоночья банда ходила купаться на то болото сзади огорода, где рыбу можно руками ловить. Там воды по пояс, но она теплая-теплая и прозрачная. Каждую травинку видно.
Солнце пекло конкретно. Мы на картошке выхлебали весь кувшин холодного компота, спрятанный в траве и укрытый косынкой, чтоб не грелся. Вообще поход к кувшину – форма отдыха и расслабления. Ты бросаешь выбирать картошку и не торопясь, плавно, как по подиуму, движешься к заветным зарослям, медленно поднимаешь сосуд с прохладной сладкой влагой, пьешь, смотришь на небо, птиц, соседей. А в это время Анька на корточках выбирает картошку. Красота! Я ходил пить через каждые пять минут. Но Анька тоже поняла прелесть этой технологии, и кувшин быстро иссяк.
Мы завершили план-минимум, и бабушка, проявив благосклонность, отпустила нас на волю. Ей нужно было собираться ехать доить Зорьку на так называемое тырло. Ну, так, короче говоря, называется дальнее пастбище, куда гонят коров. Они по дороге нажираются травы, а там, на тырле, пьют, их доят, и они отдыхают. Лежат и жвачку свою мусолят. Замечу, что даже коровы жвачку любят, а тогда у нас, у людей, ее и купить-то было нельзя! Нажевавшись травы, коровы потом назад идут, в деревню. Такая у них жизнь размеренная и тупая. Почему я это знаю? Да потому что в начале того лета я все это стадо тоже пас. Коров была тьма целая – штук триста. Пастух деревенский запил, а потом и вовсе отказался коров пасти. Вот и пришлось всем деревенским по очереди его работу делать, пока нового не нашли. Даже мне пришлось пасти – отличнику учебы. Но если пастух на коне ездил и возил все свое добро на нем, то мне воду и все такое довелось на себе тащить и целый день бегать за этими коровами, будь они неладны. Туда они еще смирно шли, как будто знали, что путь не близок, а домой как шарахнулись – кто через кусты, кто через камыш, кто в воду залезет по брюхо и мычит, как умалишенная. Идут по пылюке степной, а молоко брызжет. Вымя раздутое в разные стороны смотрит. Вот они, коровы эти, и несутся домой, как спринтеры, видать, невмоготу уже им от молока распирающего. Ужас, чего я натерпелся! Благо со мной сосед был – дядька Колька. Он тоже, как и я, бегал за коровами. А потом хоть пастуха нашли, и не надо больше никого было пасти.
