Если сравнить эти имена у разных индоевропейских народов, то станет ясно, что функции одноименных богов часто менялись в зависимости от традиций каждого народа. Так, верховным божеством греков был громовержец Зевс, ему у римлян соответствовал Юпитер, имя которого некогда в большей мере напоминало имя Зевса, ибо звучало как Диес-патер (Отец Диес). Этим именам имеется точное соответствие у индийцев-«ариев»: их небесный бог именовался Дьяус, но он не был громовержцем. Наконец, германский бог войны Тиу (Тивац, скандинавский Тюр) носит то же имя, но и он не был громовником… Лишь путем гипотез и реконструкций можно догадаться, что в первобытном прошлом индоевропейцам было известно божество вроде индийского Дьяуса, воплощающее дневное чистое небо; функции этого божества изменились у разных индоевропейских народов в процессе их разделения и расселения, но древнее имя осталось узнаваемым (для специалистов-филологов).
Громовержцем у германцев был Донар, скандинавский Тор; у кельтов громовника звали Таранис, а у индийцев — Индра; имена этих богов родственны. С Тором связан языковым родством и славянский Перун, но не напрямую, а через скандинавское имя матери Тора — Фьёргюн. А вот у иранцев есть персонаж, носящий то же имя, что и индийский Индра, но он оказывается зловредным демоном. Это противоречие вообще характерно для мифов соседних народов — индийцев и иранцев; им известны две группы враждующих мифологических персонажей — богов и демонов: у индийцев боги именуются дева, а демоны — асура у иранцев, наоборот, благие божества зовутся ахура, злобные духи — дева. Эти далекие мифологические мотивы имеют непосредственное отношение к скандинавской мифологии, ибо у скандинавов небесные боги, в том числе Один и Тор, именуются асы, а земные (и водные) боги плодородия Ньёрд, Фрейр, Фрейя, — ванами. Имя второй группы богов не похоже на индийское или иранское, зато скандинавской мифологии известен сюжет борьбы и даже войны асов и ванов, что напоминает иранские и индийские мифы об их вечном противостоянии.
Мотив этой войны богов, видимо, восходит к тем временам, когда разные индоевропейские народы или племена жили по соседству, и каждый из них считал богов своих соседей вредоносными существами. Во всяком случае, асы. и ваны скандинавской мифологии относились к разным родам и воевали как два враждующих племени — война прекратилась, лишь когда они обменялись заложниками.
Таким образом, не только общие имена, но и общие мифы объединяют культуры разных и даже самых отдаленных друг от друга индоевропейских народов. Это сходство позволяет представить себе и древний пантеон индоевропейцев, а значит, и германцев. Жорж Дюмезиль обратил внимание на то, что у разных народов божества относятся к трем иерархическим уровням в соответствии с космическими сферами. К высшему уровню принадлежат небесные боги — у германцев это должен быть Тиу, Тивац или Тюр (у скандинавов) и Вотан-Один; ко второму уровню относятся «атмосферные» божества вроде, громовника Донара-Тора, который своим оружием-молнией защищает небесный мир от демонов, а дождем оплодотворяет землю. Наконец, низший «земной» уровень занимают божества плодородия, часто парные, у германцев это воплощение земли Нерта и ее мужской эквивалент Ньёрд, или ваны Фрейр и Фрейя.
Но скандинавский пантеон, в том виде, в каком он нам известен из древнеисландских средневековых памятников, имеет одно разительное отличие от прочих пантеонов индоевропейцев. Место высшего небесного бога в нем занимает Один, который если и имеет отношение к небу, то не к дневному и светлому, а к мрачному и угрожающему — он бог бури, а не оплодотворяющей грозы. С ним связаны народные поверья о «дикой охоте» — он возглавляет полчища мертвецов, которые проносятся по небу в ненастные новогодние ночи. Он наделен шаманским даром проникать в преисподнюю и вызывать мертвых (недаром Тацит сравнивает его с проникающим во все сферы мироздания Меркурием), и сам царствует над погибшими в бою мертвецами — героями, жителями своего небесного чертога Вальхаллы — «Чертога павших».
История германо-скандинавского мира в I тысячелетии н. э. может объяснить эту мрачную и страшную замену небесного бога повелителем павших героев. Традиционный племенной мир рушился как под натиском римских легионов, так и в процессе ответного движения «варваров» — наступила эпоха Великого переселения народов. «Справедливые» войны, служившие защите своего племени под покровительством «справедливых» и светлых богов, сменились истребительными, захватническими походами. Тацит описывает, как сражалось самое свирепое из известных ему германских племен. Свевское племя гариев «с помощью всевозможных ухищрений и используя темноту, добиваются того, что кажутся еще более дикими: щиты у них черные, тела раскрашены; для сражений они избирают непроглядно темные ночи и мрачным обликом своего как бы призрачного и замогильного войска вселяют во врагов такой ужас, что никто не может вынести это невиданное и словно уводящее в преисподнюю зрелище; ведь во всех сражениях глаза побеждаются первыми». Тацит оказывается точным в своих загробных ассоциациях: само имя гарии, харии означало просто «войско» и напоминает наименование павших героев Одина — эйнхерии. Время бога «правильной» войны и высшего небесного бога Тиу кончилось, пришло время неистового Одина-Вотана и новой, «высшей» справедливости.
Германцы не оборонялись от римлян — они остановили империю на Рейне и сами обрушились на Рим: ведь там, за укрепленной римской границей, лимесом, были сосредоточены немыслимые для варваров богатства, которыми пресыщались римляне, оставляя презираемых ими варваров в нищете. Тацит еще пишет о том, что «германцы столь же мало заботятся об обладании золотом и серебром, как и об употреблении их в своем обиходе. У них можно увидеть полученные в дар их послами и вождями серебряные сосуды, но дорожат они ими не больше, чем вылепленными из глины; впрочем, замечает римский автор, ближайшие к нам знают цену золоту и серебру из-за применения их в торговле». Но уже Страбон пишет, что равнодушие к богатству ушло в прошлое: гельветы — «племя богатое золотом, но мирное», — узнав, «что богатство, приобретенное кимврами разбоем, превосходит их собственное <…>, пришли в такое возбуждение, что поднялись вместе с кимврами» против римлян. Римлянам удалось отбить варваров, но это было только начало. Страбон признается, что «принятый у нас образ жизни испортил нравы чуть ли не всех народов, внеся в их среду роскошь и любовь к наслаждению, а для удовлетворения этих пороков — гнусные происки и порождающие их бесчисленные проявления алчности».
Правда, у германцев это была поначалу странная, на современный взгляд, алчность. Археологи находят драгоценную римскую посуду… в погребениях германских вождей. Золото и серебро ценится в загробном мире больше, чем при жизни (если верить Тациту). В последующие века богатства приносятся в жертву в традиционных германских и скандинавских святилищах — убивают людей (пленных?), скот; массу ремесленных изделий, оружие, украшения из золота и серебра, культовые (вотивные) изображения бросают в озера (ставшие болотами). Оружие найдено намеренно поврежденным — поломанным на куски или изогнутым (об этой порче жертвенных предметов рассказывал Орозий).
Жизнь в этом мире — разрушающемся мире традиционных племенных ценностей — ненадежна: надежней обеспечить себя на том свете. Сам Один, согласно средневековой легенде, о которой еще пойдет речь, завещал брать с собой на погребальный костер или хоронить в тайном месте как можно больше сокровищ — они нужны для вечной жизни в Вальхалле. Эти люди и их боги еще далеки от евангельской заповеди: «Удобнее верблюду пройти сквозь игольное ушко, нежели богатому войти в Царство Божие».
Историк средневековой культуры А.Я. Гуревич обратил внимание на то, что алчность и щедрость в равной мере были присущи варварским вождям, они жаждали новых и новых богатств и без конца раздавали их на пирах своим дружинникам. Скупость считалась страшным пороком: когда жена Одина Фригг задумала погубить одного древнего конунга, она оклеветала его перед богом, сказавши что конунг скуп на еду во время пиров. Алчность и одновременная расточительность вождей понятна: кровнородственные связи перестали быть надежными, им на смену пришли дружинные, общность боевых «друзей», завоевать постоянную дружбу которых можно было только благодаря военной удаче и щедрым подаркам…
Мысль о пагубной алчности, распространившейся у варваров, пришла в голову не только греческому интеллектуалу Страбону; вокруг мотива рокового богатства формируется и собственно германо-скандинавский эпос о Нибелунгах. Целые королевства гибнут из-за рокового богатства, которым неправедно завладели сами боги: бургундские короли скрывают этот клад — золото Нибелунгов — в водах Рейна и под жестокими пытками гуннов не открывают места, где он спрятан (об этом будет говориться в главе 9).
