Художник на некоторое время задумался.
— Думаю, Дориану нравится быть со мной, — ответил он наконец. — Даже уверен в этом. И не удивительно: я ему постоянно всячески льщу. Не могу понять почему, но мне доставляет странное удовольствие говорить ему вещи, которых говорить не следовало бы: я всегда впоследствии сожалею о том, что их сказал. Как правило, он ведет себя со мной очень мило; мы сидим в моей студии и беседуем на тысячи разных тем. Но порой он бывает ужасно бессердечен, ему словно доставляет удовольствие мучить меня. И тогда, Гарри, у меня возникает ощущение, что я отдаю всю свою душу человеку, для которого она все равно что цветок в петлице — украшение, тешащее его тщеславие, безделушка, которая может наскучить за один летний день.
— Летние дни долгие, Бэзил, — вполголоса пробормотал лорд Генри. — И, кто знает, может быть, ты пресытишься вашей дружбой даже раньше, чем Дориан. Как это ни грустно сознавать, но Гений, несомненно, долговечнее Красоты. Потому-то мы и тщимся сверх всякой меры развивать свой ум. В жестокой борьбе за существование мы хотим опираться хоть на что-нибудь основательное, прочное и поэтому начиняем голову массой ненужных фактов и всяким подобным хламом в наивной надежде удержать за собой место в жизни. Высокообразованный, информированный человек — вот каков современный идеал. Ну а мозг такого высокообразованного, информированного человека — это нечто ужасное! Он подобен антикварной лавке, набитой никчемным пыльным старьем, где все вещи оценены выше своей настоящей стоимости… Да-а, Бэзил, я думаю, ты пресытишься первый, вот увидишь. В один прекрасный день ты посмотришь на своего друга — и он тебе покажется уже не такой интересной моделью, тебя не устроит тон его кожи или еще что-нибудь. В душе ты станешь упрекать его и самым серьезным образом начнешь думать, что он в чем-то виноват перед тобой. А когда он придет к тебе в следующий раз, ты будешь совершенно холоден и равнодушен. Мне очень жаль, что так будет, ибо ты и сам станешь другим. То, что ты мне сейчас рассказал, сопоставимо со своего рода любовным романом — романом, так сказать, на почве искусства. А самое печальное для человека, пережившего роман, — это то, что он становится таким неромантичным.
— Не говори так, Гарри. Дориан Грей до конца моих дней будет занимать особое место в моей жизни. Тебе не понять моих чувств: ты ведь так непостоянен.
— Ах, дорогой Бэзил, именно поэтому я и способен понять твои чувства. Те, кто верен в любви, знают ее лишь с банальной стороны. Драматическую же сторону узнают только те, кто в любви неверен.
Достав изящный серебряный портсигар, лорд Генри чиркнул спичкой и закурил папиросу с притворно скромным и в то же время самодовольным видом человека, сумевшего выразить в одной фразе всю житейскую мудрость мира.
В густой массе блестящих зеленых листьев плюща возились, чирикая, воробьи; голубые тени облаков, словно стаи несущихся наперегонки ласточек, стремительно скользили по траве. «Как хорошо в саду! И до чего восхитительно интересны чувства людей — гораздо интереснее их мыслей! — подумал лорд Генри. — Твоя собственная душа и страсти твоих друзей — что может быть изумительней этого?!»
Он с тихим удовольствием подумал о том, что, засидевшись у Бэзила Холлуорда, пропустил скучный завтрак у своей тетушки. Пойди он к ней, ему непременно пришлось бы встретиться с лордом Гудбоди, и весь разговор только бы и вертелся вокруг образцовых столовых да ночлежных домов, которые необходимо открыть для бедняков. Любопытно, что представители каждого общественного слоя считают наиболее важными как раз те добродетели, без которых они сами прекрасно обходятся: так, богатые проповедуют бережливость, а бездельники любят распространяться о том, как возвеличивает человека труд… Слава Богу, ему не пришлось выслушивать всего этого!
При мысли о тетушке его вдруг осенило, и он, повернувшись к Холлуорду, воскликнул:
— Послушай, Бэзил, я, кажется, вспомнил…
— О чем?
— Я вспомнил, где раньше слышал имя Дориана Грея.
— И где же? — спросил Холлуорд, сдвинув брови.
— Не смотри на меня так сердито, Бэзил. Это было у моей тетушки, леди Агаты. Она мне сказала, что обнаружила одного замечательного молодого человека по имени Дориан Грей, который взялся помогать ей в Ист-Энде[6]. Заметь, она и не заикнулась о его привлекательной внешности. Женщины — во всяком случае, наиболее добродетельные из них — не придают такого уж значения мужской красоте. Тетушка лишь упомянула, что он юноша серьезный и у него прекрасная душа, так что я тут же представил себе этакого субъекта в очках, с прямыми, зализанными волосами, веснушчатой физиономией и ногами огромного размера. Жаль, я тогда не знал, что он твой друг.
— И слава Богу, что не знал, Гарри.
— Это почему же?
— Я не хочу, чтобы вы с ним знакомились.
— Ты не хочешь, чтобы мы знакомились?!
— Да, не хочу.
— Сэр, вас ожидает в студии мистер Дориан Грей, — доложил, выйдя в сад, дворецкий.
— Ну вот, теперь ты просто вынужден будешь нас познакомить! — со смехом воскликнул лорд Генри.
Художник повернулся к дворецкому, который замер в почтительной позе, жмурясь от солнца, и сказал:
— Попросите мистера Грея подождать, Паркер: я буду сию минуту.
Дворецкий поклонился и направился по дорожке к дому. Холлуорд взглянул на лорда Генри и произнес:
— Дориан Грей — мой ближайший друг. У него чистая, прекрасная душа: твоя тетушка в этом отношении совершенно права. Так не вздумай же испортить его, Гарри! И не пытайся влиять на него. Твое влияние было бы губительным для него. Мир велик, в нем много разных замечательных людей. Так не отнимай же у меня единственного человека, который вдохнул в мое искусство то прекрасное, что в нем теперь есть. Мое будущее как художника полностью зависит от Дориана. Помни, Гарри, ты не должен обмануть моего доверия!
Он произносил слова очень медленно — казалось, они исторгались из него помимо его воли.
— Что за глупости ты говоришь! — с улыбкой проговорил лорд Генри и, взяв Холлуорда под руку, чуть ли не насильно повлек его к дому.
Глава II
Войдя в студию, они увидели Дориана Грея за пианино, спиной к ним; он перелистывал альбом с «Лесными картинками» Шумана.
— Что за прелесть! Я хотел бы разучить эту вещь, — произнес он, не оборачиваясь. — Вы должны мне дать «Лесные картинки», Бэзил.
— Все зависит от того, как вы будете сегодня позировать, Дориан.
— Мне надоело позировать, и мне не нужен мой портрет в натуральную величину, — проговорил юноша капризно, затем, повернувшись на сиденье, увидел лорда Генри и поспешно вскочил, порозовев от смущения. — Прошу прощения, Бэзил, я не знал, что вы не один.
— Знакомьтесь, Дориан, это лорд Генри Уоттон, мой старый товарищ по Оксфорду. Я как раз говорил ему, насколько хорошо вы позируете, но вы своими словами всё испортили.
— Зато не испортили мне удовольствия познакомиться с вами, мистер Грей, — сказал лорд Генри, подходя к Дориану и протягивая ему руку. — Я о вас много слышал от своей тетушки. Вы ее любимец, но в то же время, боюсь, и ее жертва.
— Как раз в данный момент я у леди Агаты в немилости, — отозвался Дориан с забавным выражением раскаяния на лице. — Я обещал в прошлый вторник поехать с ней на благотворительный концерт в один из клубов Уайтчепела[7]. Мы с ней должны были играть в четыре руки, — кажется, целых три дуэта, — но у меня это совершенно вылетело из головы. Не знаю, что она мне теперь скажет при встрече. Даже боюсь показаться ей на глаза.
— Пустяки, я вас помирю. Тетушка Агата вас очень любит. И то, что вас не было на концерте, не так уж и важно. Публика, скорее всего, и без того подумала, что был исполнен дуэт, — ведь когда тетя Агата садится за рояль, она поднимает столько шума, что с лихвой хватает на двоих.
— Ну, это несправедливо по отношению к ней, да и меня вы не пощадили, — сказал Дориан, рассмеявшись.
Лорд Генри не отрывал от Дориана взгляда. Да, этот юноша и в самом деле поразительно красив, думал он, любуясь его ясными голубыми глазами, золотистыми кудрями, изящным рисунком алого рта. В его лице было нечто такое, что сразу внушало доверие. В нем чувствовалась искренность и чистота юности, ее целомудренная пылкость. Было очевидно, что жизнь еще не запятнала этой молодой души. Ничего удивительного, что Бэзил Холлуорд боготворил Дориана.
— Разве позволительно такому человеку, как вы, заниматься благотворительной деятельностью? Нет, мистер Грей, вы для этого слишком очаровательны, — проговорил лорд Генри и, развалясь на диване, достал свой портсигар.
