— Майн либен дота! Майн либен дота!..
— Ты что, намылился меня сопровождать? — сурово спросила я его.
— Почему бы нет? Почему бы нет? — радовался папа. — Ты — моя единственная дочка, у тебя единственный в жизни выпускной вечер. Я хотел бы хоть одним глазком посмотреть на тебя...
— Нет уж, не надо, — сказала я с дрожью в голосе. — Знаю я, как ты посмотришь одним глазком. Потом все глаза в школе будут смотреть на тебя и меня.
— Что плохого в том, если отец придет на выпускной вечер дочери? — не отставал от своей главной мысли папа. — Скажи, что в этом отвратного? Я не крокодил, не обезьяна, оденусь прилично и тихонечко там побуду...
Я решила не продолжать с ним зашедшую в тупик тему. Решила прибегнуть к помощи мамы и уговорить ее, внушить ей, что отец — должен — отдохнуть — он — мне — мешает — готовиться — к — экзаменам — его — и — мои — нервы — не — выдержат...
На самом деле я боролась за выпускную ночь, как раненый зверь, цепляющийся за жизнь, совершенно по другой причине. В выпускную ночь я не собиралась тащиться в школу, чтобы глазеть на расфуфыренных одноклассников и напряженных учителей. Мы с Чертом должны были уехать за город в эту ночь...
На свидания с Чертом я ходила в одежде своей подруги Светки Павловой. Мои отечественные длинные и разноцветные, разнокалиберные свитерки были из той бедняцкой жизни, которую мы вели с родителями. Сто двадцать плюс сто пятьдесят плюс гонорары за частные уроки лечебной физкультуры (не превышающие, кстати, в месяц и пятидесяти рублей) — вот и все, чем мы располагали. Поэтому меня одевали очень и очень скромно.
Светка Павлова в этот апрель и май с удовольствием выручала меня барахлом. Ее родители часто бывали за границей, так что проблем с тряпками у Светки не существовало. Взамен она ничего не просила, кроме подробностей наших с Чертом свиданий... А какие у этих свиданий могли быть подробности? Почти все я придумывала, расписывала, рассказывала со смаком: мол, и целуется что надо, и квартира у него — конфетка, и слова говорил такие и такие, и уже приставал по-серьезному, но я воремя остановилась, решив попробовать после окончания школы.
Светка всему верила, у нее глаза так и блестели, только что слюни не капали, и все канючила: «Ма-ать, ну познакомь меня с его дру-угом». Я обещала. А зачем обещала — непонятно. Чёрт меня со своими друзьями не знакомил.
Он вообще, как мне казалось, был везде один, благородный такой, сам в себе, шоколадный мальчик. В образе эдакого брошенного всеми, независимого рыцаря. Или несгибаемого, стойкого, сильного молодого короля. Да, да, он держался со мной благосклонно, по-царски. Вроде как бы терпел. Не понимаю, зачем он со мной встречался?
Черту нравилось, что каждый раз на наши встречи я появляюсь в чём-то новом.
— Как там фазер — член-корр? — любопытствовал он. — Из загранки, что ли, приехал?
— Ну, — отвечала я. — Из загранки. Вагон шмоток приволок…
Сам Черт носил не ахти какие джинсы, рубашки, кроссовки и куртки. Они не бросались в глаза, и похожие я встречала на многих, но зато все его вещи были импортными.
Единственная необычная деталь присутствовала в его облике — золотая цепочка на шее. Как бы некий знак принадлежности к высшему обществу. Кажется, у него были даже две цепочки — одна венецианская, другая якорная; он их менял, может быть, в зависимости от настроения. Я поражалась в душе, как небрежно он носил эти дорогие вещи, будто безделушки из табачного ларька стоимостью в два-три рубля.
Однажды, как раз перед эпизодом с переодеваниями папы, Черт спросил меня:
— Командирша, у вас дача есть?
— Есть, — тут же соврала я.
— Съездим?
— Зачем?
— Воздухом подышим, — сказал он и усмехнулся.
— А у тебя есть дача? — тут же спросила я.
— Конечно. Только там бабка день и ночь.
— Ну и что?
— Ничего, — ответил он, глаза его потемнели. — Можешь так сделать, чтобы никого на твоей не было? Ты же Командирша, скомандуй, а?
— Там никого и так не бывает, — вяло попыталась я пошутить.
— Тогда когда поедем?
И тут я ухнула, будто в реку с головой:
— Давай в выпускной вечер? — У-у... — лениво протянул Черт. — До него целый месяц. А раньше?
— Нет, я экзамены начну сдавать, не до поездок.
— Ну-у ладно. Только без обмана, Командирша. Замётано?
— Черт, все же что мы там будем делать?
— Воздухом дышать, — повторил он и коснулся моей руки. Его пальцы показались мне горячими, как кипяток. Тут Черт поцеловал меня в первый раз.
Целовался он классно, дух захватывало. Кстати, Черт был младше меня: я оканчивала десятый класс, а он — девятый. Правда, о школе он почти не рассказывал, и о репетиторах тоже. Но я догадывалась, что он к ним ходит. Его предусмотрительные богатые родители заставили сыночка ходить к репетиторам заранее: очень они хотели, чтобы Черт поступил в университет. И вообще — сделал карьеру в будущем.
Огненный, отточенный поцелуй Черта добил меня: откуда у него такая техника и умение? Загадка. После разговора о даче мы к этой теме не возвращались. Как бы твердо знали: поездка должна состояться, замётано. Но вот на какую дачу мы должны были ехать, я не представляла. Естественно, никакой дачи у моих родителей сроду не существовало.
И тогда я снова кинулась в ножки к Светке Павловой. У ее родителей не дом — полная чаша: машина, дача, кооперативная квартира. Светка подумала-подумала и согласилась, взяв с меня честное слово, что я расскажу ей ВСЁ после возвращения...
Не буду прикидываться дурочкой и делать вид, что до сих пор не понимаю, зачем Черт агитировал меня поехать с ним на дачу. Я и тогда понимала: он хотел со мной близости. Ничего в этом, по зрелом размышлении, нет плохого. Если люди любят друг друга. Если они жить друг без друга не могут. Если искра проскакивает, когда они встречаются глазами или берутся за руки. Обычно такой глубины чувство впервые появляется лет в семнадцать-восемнадцать. И нечего тут взрослым фыркать, негодуя над этой страницей. Жизнь есть жизнь.
Но в том, что я легко согласилась ехать с Чертом на дачу, была все же отвратительная начинка. Я видела: он не любит меня. Ему любопытно. Ему интересно. Ему захотелось легких отношений и надоело бродить по улицам. Ему обрыдли наши школьные невинные свидания.
Да, я чувствовала все это — унизительное, серое — и согласилась.
Я начала расчищать, как бульдозер, путь для нашей первой ночи.
Я унизилась перед Светкой Павловой и ее дешевым любопытством.
Я продумала, как Штирлиц, весь день выпускного бала — до крошечных мелочей, подробностей. Потому что хотела привязать к себе шоколадного независимого мальчика с золотой цепочкой на шее.
И я уговорила, уломала, убедила маму положить отца в сумасшедший дом.
...Я читала третье папино письмо, когда дверь распахнулась и в вагон ввалилась компания из пяти человек: четверо парней нашего с Чертом возраста, а с ними девица, высокая, стройная, нервная, в облаке черных волос над острыми прямыми плечами, затянутая в черную кожу — блестящие брюки и блестящую куртку.
Они сели через три лавки от нас, и Черт им был виден со спины.
«...Я понимаю, дота, ты сдаешь ответственные в своей жизни экзамены, — писал папа. — Наверное, поэтому ты не едешь, хотя я тебя жду изо дня в день. Есть специальные часы посещений — с семнадцати до девятнадцати. В эти часы я все время стою у больничных ворот и жду, жду. Боюсь тебя проглядеть — ведь ты знаешь, я плохо вижу. Все-таки можно приехать к папочке на пару часов. Приезжай, моя милая дочка. Сегодня вспоминал, как мы ходили в гости к Мариванне и Герасиму Петровичу. После больницы расскажу тебе много про них историй — тут вспомнил. Дота, ты разве не помнишь, как Гера и Мариванна чуть не стали богачами? Они въехали после революции в пустую комнату на улице Станиславского — там умерла старуха, и у нее родни никакой не было. А в углу висела икона, от старухи осталась. Ну, Мариванна и Гера не сняли ее: не мешает же. Через пару месяцев приходит к ним бабка в черном и говорит: «Отдайте икону, память о подруге».
Мариванна и Гера и говорят: «Бери, бабуся! Нам не жалко. Атеисты мы». А бабка сняла икону, открыла, в углу мешочек висит. Высыпала содержимое в руку — драгоценные камни, кольца, серьги, — ссыпала обратно в мешочек и говорит: «Благодарствуйте, люди добрые». И ушла.
Вот, моя дорогая, такие прямо книжные истории. Выйду отсюда, давай пройдемся по тем местам и вообще по центру, папочка расскажет тебе много интересного.
Тут двое мужчин так храпят, что невозможно спать. Я, правда, молчу, врачу не говорю, а то накормит такими лекарствами, что весь день будешь ходить заторможенный. Я не хочу так, хочу думать о тебе.
Как вы там с мамой? Я несколько раз пробовал позвонить вам, но сломался автомат, а когда починят, никто не знает.
Приезжай, милая моя дота. Любящий тебя отец». Компания за спиной Черта сразу открыла окно — ночной ветер теперь легко носился по вагону, и волосы на голове Черта не просто шевелились, а разлетались в стороны. Затем все пятеро закурили, загомонили, включили магнитофон.
