— Эльза, где твой красавчик? — спросил один из парней.
— На идиотские вопросы не отвечаю, — отрезала хриплым низким голосом Эльза.
— Целуется, наверное, с какой-нибудь телкой. Он такой у нас, своего не упустит, — лениво продолжал тот же голос.
— Заткнись, Панок! — приказала Эльза.
— Ой, ой! Чего ты так разнервничалась? Не знаешь, где он, — не надо.
— Знаю, — ответила Эльза. — Панок, давно чмошником не был?
На последний вопрос ответа не последовало, но в этот момент я оторвалась от папиного письма и взглянула на Черта.
Он сидел, широко открыв глаза, с застывшим каменным лицом. Губы его сжались в бледную, твердую, бескровную полосу, щеки побелели, а глаза смотрели в одну точку. Такого мрачного, тяжелого взгляда я ни у кого раньше не видела.
И тут я догадалась. Там, за спиной, сидела его, Черта, команда — правда, не в полном составе, но именно он у них был основным, мафией.
Теперь Черт с помертвевшими глазами сидел и слушал, как его команда говорит в легком оскорбительном стиле о нем самом, о мафии. И кто говорит? Чмошники, урюки и Степаны. Хроников, по мнению Черта, в их команде еще не завелось.
Вдруг он встал.
— Эльза, я здесь, — сказал он резко, громко.
Он будто вызов бросил тонкогубой, худой кожаной девице. Его голос прозвучал в выстуженном, холодном вагоне электрички металлически, напряженно. Он не был похож на тот глубокий, бархатный, каким Черт обычно говорил со мной.
— Здорово, Черт, — ответила хрипло, уверенно Эльза. — А мы тебя не заметили. Вот незадача! Ты с новой девочкой?
Ох, как неуютно мне стало в нелепом серебристом вечернем, концертном платье! Ох, как проигрывала я рядом с худой, неррвной, супермодной Эльзой!
— А ты с теми же мальчиками? — ответил вопросом на вопрос Черт. — Дайте сигарету, что ли.
— Мог бы получше в этот раз выбрать себе девочку, — нагло продолжала Эльза. — Это та, с которой ты два месяца...
— С каких пор, Эльза, ты стала нарываться на грубость? — тихо спросил Черт.
Эльза замолчала — видимо, Черт посмотрел на нее черными, бешеными глазами. Он умел так смотреть — кровь застывала в жилах.
В этот момент до меня дошло, что команда во главе с Эльзой не случайно оказалась в ночной электричке, которая тащилась через холодную ночь в город. И у команды есть свои продуманные, подготовленные цели: или закопать, унизить меня, или свергнуть Черта до положения урюка, а то и чмошника. Может быть, еще что-то у них крутилось на уме.
Я не испугалась. Мне было наплевать на то, что в этом вагоне решается сейчас моя судьба. И даже наплевать, пошел ли Черт к своей взбунтовавшейся команде защищать меня или они сейчас объединятся и начнут издеваться надо мной все вместе.
Тут я открыла еще одно папино письмо.
Оно, наверное, было отправлено последним, и, в отличие от тех, что я уже прочитала, очень короткое.
Папа писал: «Дочка, я многое здесь передумал и решил: ничего страшного не случится, если я сбегу на твой выпускной вечер. Правда, не уверен, что получится. Не говори маме. Папа».
Как-то трудно укладывалась в голове эта информация: будто папа написал мне о будущем нескором событии, а не о сегодняшнем выпускном вечере. Неужели ему удалось покинуть больницу и он весь вечер промотался под школьными окнами, безнадежно вглядываясь своими слабыми глазами в тихие темные окна первого этажа?..
— Мальчики, наш благородный Черт, наш принц распрекрасный, два месяца назад клялся мне в вечной любви, — сообщила публике Эльза.
Кто-то засмеялся дурацким смехом, будто заблеял. Эльза явно подначивала Черта: она, как голодная волчица, бежала грудь в грудь с ним, гордым оленем, изредка пытаясь схватить его за холку.
«Неправда, — хотела сказать я. — Ты врешь, голубушка. Твой Черт никогда не объясняется в любви. Ложь». Но я вовремя остановилась: разве я могла сказать так за всех? За всех тех, кто нравился Черту, с кем он ездил на квартиры и дачи, сидел в кафе-мороженых, с кем брал детскими, развращенными пальцами от официантов сдачу? Со мной было так, с Эльзой по-другому, с какой-нибудь Ивановой — третий вариант.
— Эльза, я терплю, потому что ты баба, — сказал грубо Черт. — Но учти: выведешь из себя — схлопочешь.
— Ой ли! — почему-то обрадовалась Эльза. — Ты разве бьешь девушек? Они тебе подчиняются, потому что ты сильный, да, Черт? И эту красавицу в старомодной тряпке ты тоже бил, чтобы она два месяца бегала за тобой, как верная собака?
Здесь бы я на месте Черта взорвалась и съездила Эльзе по лицу. Но он удивительно был терпелив с ней, а она чувствовала это. Она на какую-то долю выигрывала, казалась сильнее его, шоколадного, стройного мальчика.
— Красиво говоришь, Эльза. Я рад твоим ораторским успехам, — спокойно сказал Черт.
Я не вмешивалась в их диалог. Я вообще на протяжении всей этой перебранки сидела тихо, как мышка, и делала вид: никого здесь не знаю и мальчик по кличке Черт никакого отношения ко мне не имеет. Но это ведь было не так. Это ведь было не так...
Вдруг Эльза повернулась в мою сторону и спросила:
— Как твою нынешнюю зовут, Черт?
Все замолчали, даже выключили магнитофон, потому что события принимали совершенно другой оборот, более интересный, захватывающий, чем прежде. На сцену должна была выйти я, нелепая, широкоплечая выпускница в серебристом концертном платье.
Черт молчал, и я решила ответить сама:
— Меня зовут Командирша.
Команда с готовностью заржала.
Эльза, королева королевой, прошла, виляя кожаными блестящими бедрами, между скамеек и встала передо мной, руки в бока, эдакая современная, точеная статуэтка.
— Пойдем выйдем, поговорим, — предложила Эльза, сузив глаза.
Я увидела: губы у неё тонкие, злые, в красно-фиолетовой помаде.
Я встала, скомкала папины письма, нервно сунула их в сумку и пошла за Эльзой в тамбур. Всё это проделывала, как сомнамбула, с ощущением: не я, не со мной, дикий, страшный сон.
Эльза пропустила меня вперед и прошипела в спину:
— Чмош-ница…
Не знаю, услышала ли это слово команда, но за моей спиной было тихо, только Панок бодро заявил:
— Во, сейчас разборки пойдут…
В тамбуре я прислонилась к пыльной, давно не крашенной стене, угрюмо уставившись на Эльзу; вблизи она показалась мне старой, измученной, издерганной.
— У тебя с ним что-нибудь было? — хрипло спросила Эльза и, поняв, что вопрос ее был слишком прямой, слишком глупый даже, скороговоркой добавила: — И не вздумай врать мне, убью.
Конечно, я не поверила в то, что она меня убьет, тем более Эльза физически казалась слабее меня: худая, тонкая. Но ощущение плохого кино или тяжелого, случайного сна все укреплялось в моем сознании.
— Ничего у меня с ним не было, — ответила я.
— Врешь. Вы были в том доме два часа.
— А ты в кустах сидела? — спросила я.
Эльна сверкнула глазами, резко подняла руку. В моей голове мелькнуло: «Сейчас ударит», но она не ударила, а поправила пышное черное облако волос.
— Отвечай, было или не было?
Я видела: эта резкая, мрачная, уставшая девица проигрывает в нашем разговоре. Она хотела первенства, хотела быть сильнее, хотела унизить меня! Но разве можно искать первенства у побежденного, желать быть сильнее поверженного?
— Слушай, Эльза, как тебя зовут? — тихо, убаюкивающе спросила я. — Ведь это твоя кличка, да?
— Чмошница, примитив, хочешь быть со мной добренькой, хочешь в сестрички записаться? Я знаю, ты своего добилась — и Черт теперь твой, но только ненадолго. Он не привязывается ни к кому, он никогда по-настоящему не любил... И я тебя предупреждала: не надо мне врать. Гляди, у тебя платье задом наперед надето...
Вполне вероятно, это была ловушка Эльзы. Но я клюнула на нее: покраснела, начала оглядывать себя, колотя коричневой сумкой по коленям.
— А-а, попалась, чмошница!
— Эльза, если ты хочешь меня унизить этим словом — зря. Я не понимаю, в чем его обидный смысл, и поэтому мне совершенно наплевать.
Тут электричка остановилась. Мы приехали на темный, пустой вокзал. Я выскочила на перрон и быстро, как могла быстро, пошла к зданию метро. «Хотя бы метро работало... Хотя бы метро работало», — лихорадочно билась в моей опустошенной, звонкой голове однообразная мысль.
Кто-то тронул меня за локоть — это был Черт. Удивительно, необъяснимо! То, о чем я сорок минут назад мечтала, как о великом чуде, свершилось.
— Я провожу, — буркнул он. — Могут обуть***.
Высокий, стройный, мужественный, смелый, он шел рядом, то и дело касаясь моей руки, плеча. Но почему мне почудилось, что он спасает не меня, а сам спасается?
Мы стремительно влетели в пустое метро, на чистый, как осенняя утренняя дорога, эскалатор.
За нами протопала команда с несгибаемой Эльзой во главе. Когда я на мгновение оглянулась на наших с Чертом преследователей, мне почудилось: черные волосы Эльзы похожи не на облако, а на грозовую тучу со вспыхивающими в ней злыми, резкими молниями...
Чушь, чушь и бред!.. Моя мама с того момента, как мне стали нравиться мальчики, боялась, что я вступлю с кем-нибудь в интимные отношения: резко, быстро, легко, в животном, плотском восторге. Бедная мама! Будто это так просто, будто человек — существо без мыслей, сомнений и сложнейших желаний. Теперь-то я, взрослая, знаю, как нелегко и страшно остаться с кем-либо наедине, вести прерывающиеся поцелуями запутанные разговоры и тысячу раз сомневаться во всем: в себе, в нем, в необходимости свидания, и миллион раз в тоске ощущать: ухожу, убегаю от привычного бытия, тебя как бы утягивает адская сила из радужной, мыльной детской страны... А потом вдруг в самый последний, бездонный, как черная дыра, момент все-все переиначить, решить наоборот, вырваться из мозаики сильных ощущений и остаться свободной, прежней и — несчастной…
