Два черноволосых мальчугана на соседней вилле играли с крошечным пуделем. Они швыряли ему палку и по-французски приказывали принести ее назад. В ответ на все их крики щенок лишь вилял хвостом. Затем на террасу вышла мать, и оба малыша вместе с пуделем ринулись наперегонки в ее объятия. Через секунду к этой веселой компании присоединилась седоволосая женщина, вся в бриллиантах. Фэнси не отрывала глаз от этой трогательной сцены, малыши что-то без устали тараторили, щенок заливисто лаял, женщины смеялись. Потом дети принялись выворачивать карманы – видимо, чтобы продемонстрировать найденные на пляже сокровища, – и песок разлетелся по всей террасе. Мать и бабушка хвалили находки, особенно восторгаясь сломанным бумерангом:
– Regardez! C'est merveilleux![2]
Фэнси сразу вспомнила свою маму. Как же она просила Фэнси не загружать себя до такой степени работой, устроить свою личную жизнь, подарить ей внуков! Она любила детей. Неугомонные близнецы Джима чуть ли не каждую неделю прибегали к ней повозиться с ее золотистым лабрадором.
Осиротевшие после смерти матери сыновья Джима.
У Фэнси как-то странно екнуло сердце.
Ведь они запросто могли быть ее детьми.
Она тут же выбросила из головы эти дурацкие материнские затеи. Она ничего не знает о воспитании детей. И знать не хочет.
Усилием воли Фэнси заставила себя наконец вернуться к съемкам. Ален метался взад-вперед по пляжу, орал на девушек, позирующих теперь в коротких белых шелковых платьицах, а заодно орал и на Клода, чтобы тот не путался у него под ногами. Бросившись на песок, Ален театральным жестом поманил пальцем моделей и заставил их встать над ним полукругом. Камера бесстыдно щелкнула, выхватив по большей части не платья, а голые ноги и бедра.
Фэнси вовсе не нужны были такие снимки.
Клод от ярости подпрыгивал, и его оранжево-красная шевелюра моталась при этом из стороны в сторону наподобие помпона.
Фэнси понимала, что обязана успокоить Клода и приструнить Алена. Прежняя, уверенная в себе, непоколебимая Фэнси сейчас ринулась бы на пляж и напомнила Алену, что она платит ему сумасшедшие гонорары за фотографии, которые можно будет поместить в журналах мод, а не в «Плейбое». Но новая, уязвимая Фэнси была сейчас слишком поглощена собственными переживаниями и странными фантазиями, чтобы поднимать шум из-за работы.
Краешком глаза Фэнси заметила, как мать и бабушка с соседней виллы унесли малышей в дом.
Она чувствовала себя опустошенной и разбитой. Прошло еще несколько секунд – и вот Фэнси, до сегодняшнего дня гордившаяся тем, что почти никогда в жизни не плакала, из-за слез не могла разглядеть ни яркого пятна шевелюры Клода, ни черной фигуры Алена, ни даже белоснежных платьев на длинноногих девушках.
– Фэнси-и-и! – истерически заверещал Клод и, увидев, что она повернулась в сторону дома, вприпрыжку поскакал к ней. – Фэнси-и-и!
Но для нее вокруг не существовало ничего и никого.
Съемка была забыта.
Влажная атмосфера вдруг превратилась в разреженный горный воздух, и ей стало трудно дышать.
Она опустилась на ступеньки, пытаясь вспомнить, когда в последний раз виделась с мамой.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Сузив потемневшие глаза и насупившись, Джим Кинг устремил немигающий взгляд на элегантный гроб Хейзл Харт. Его мучило смутное чувство вины, поскольку все присутствующие на похоронах наверняка приписывали его напряженность глубочайшему горю. Все они жалели его, считая благородным и высокопорядочным человеком. Разумеется, он был им благодарен за такую оценку, и, разумеется, он был рад, что они не могли прочитать терзавшие его на самом деле чувства.
Нет, черт бы все побрал! Его не печаль переполняла, а бешенство. И страх. Он злился на Хейзл за то, что она совершила такую глупость. И страшно боялся возвращения Фэнси. Он проклинал судьбу и обзывал себя последними словами. Второго такого злосчастного ублюдка во всем Техасе не сыскать! Ему не так-то просто было скрывать ярость и страх за мрачной маской, которую окружающие приняли за горе.
Его высокая, стройная фигура еще ниже склонилась над гробом. Напряженное дерзкое лицо еще больше помрачнело.
Что же ты наделала, Хейзл, совсем, что ли, выжила на старости лет из ума? Какого черта ты решила, что у тебя хватит прыти залезть на крышу и залатать дыру от белок?! Почему ты не позвала меня и не заставила, по своему обыкновению, поработать на тебя, старая ворчунья? Как ты могла так со мной поступить? Взяла и сломала себе шею за день до подписания сделки о продаже фермы!
Он давно предупреждал ее, чтобы не подкармливала белок, особенно после того случая, когда одно юркое создание забралось в дом, прогрызло дыры в диванных подушках и натворило еще черт знает каких дел. Он тогда помог Хейзл выгнать проныру из дома и даже предложил снести той из ружья голову, глядя, как чертовка помахивает на крыльце пушистым хвостом и, словно в насмешку над ними, хрустит картофельным чипсом. Но Хейзл от одной только такой мысли чуть не хватил удар.
Глаза Хейзл были упрямо закрыты, рот стиснут и как-то непривычно безмятежен. Голова ее покоилась на белой атласной подушке в роскошном гробу, стоившем Фэнси, наверное, целое состояние. Сама Хейзл ни за что не одобрила бы такие траты дочери. Специалист из похоронного бюро, не знавший Хейзл, поднял ей волосы со лба и затянул в тугой узел, а губы подкрасил помадой слишком темного оттенка. В результате Хейзл стала похожа на одну из тех молодящихся жеманных куриц, что часами сплетничают после воскресной мессы, а не на вольнодумную старую грешницу, какой была на самом деле. Кто-то выбрал за нее и это черное шелковое платье с перламутровыми пуговицами; такое платье при жизни Хейзл и под дулом пистолета не заставили бы надеть.
Джим отлично знал, откуда взялось это платье. Два месяца назад его прислала матери на семидесятилетие ее дочь и его давнишняя любовь, Уитни Харт, которую все называли Фэнси.
Хейзл тогда проворчала:
– Хотела бы я знать, с какой стати моя дочь все шлет и шлет мне похоронные платья. Для гроба ведь только одно и нужно.
Они сидели на тенистой веранде Хейзл, пили лимонад и обсуждали, что приказать Пабло, управляющему ее фермой, по поводу негодника быка, Громилы. Скандальный пес Хейзл с соответствующей кличкой Горлан, как обычно, гонял вокруг с высунутым языком и лаял на все подряд.
Вопрос был непростым. Громила изо дня в день ломал ограду на своем пастбище, так что в конце концов он либо до смерти напугал бы городского хлыща, который сдал в аренду родительскую ферму, либо до смерти загонял бы молочных коров Джима на северном участке.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
