Я хорошо помню тот злосчастный день, когда началась вся эта страшная история, день, ознаменовавший величавое шествие смерти по дому семьи Берже. Так вот, в тот день Жак Берже раньше обычного постучал в мою дверь.
* * *
— Ах, это вы, мой друг, — сказал доктор Комолли, — однако что-то вы сегодня раньше обычного, — он вгляделся в лицо своего приятеля: серое, с обвислой кожей и мешками под глазами.
— У вас такой вид, словно сегодня вы не в своей тарелке. Что случилось? Вы опять плохо спали?
— Да, доктор, очень плохо, вернее, почти совсем не спал. От вас ничего нельзя скрыть. Я хочу у вас проконсультироваться. Дело вот в чем: боюсь, что у меня начались галлюцинации.
— Сядьте и спокойно объясните все.
Комолли, невысокий человек с маленьким брюшком, сильными залысинами и темными, живыми глазами, вытащил из буфета ящик с сигарами и протянул своему другу. Тот закурил, откинулся в кресле и заговорил:
— Этой ночью я видел, видел воочию, как кто-то склонился надо мной и несколько мгновений на меня смотрел. Кто-то… ужасный.
— Мужчина или женщина?
— Не знаю. Вероятно, женщина. Мне показалось, я заметил длинные, как пакля, волосы. А лицо этого существа гримасничало, словно в агонии. Кривой слюнявый рот и бессмысленные глаза…
— Что вы сделали?
— По-моему, поднял руку. Существо отскочило назад. Мне кажется, я даже услышал топот босых ног по полу. Внезапно все оборвалось. Я зажег лампу. Все в комнате было как обычно… Может быть, лишь запах, какой-то сухой, как будто запах пыли, но он быстро рассеялся. Я погасил свет и с сильно бьющимся сердцем лежал, широко раскрыв глаза. Заснуть, конечно, я уже не смог.
— Успокойтесь, все не так страшно. Конечно, вам это только привиделось. Что-то вас разбудило, и потом, естественно, вы пришли в возбуждение. Это видение раньше появлялось в ваших кошмарах?
— Кажется, нет. Хотя я вам уже говорил, что мои сновидения и без того ужасны.
— Когда же вы мне их опишете?
— Никогда. У меня нет никакого желания их раскрывать. Прошу вас, никогда не просите об этом.
* * *
Пасмурно и душно было во второй половине дня. Мадам Берже шла по коридору, прижимая к груди огромный букет лиловых цветов. Ее лицо среди них было подобно еще одному цветку, уже увядшему, готовому вот-вот поникнуть на стебле и безжизненно упасть на землю. Она посмотрела в окно. Старики сидели вдоль прогулочной дорожки очень серьезные и неподвижные. Мадам Берже как будто толкнули в спину. Она беззвучно открыла рот и выронила цветы. Прислонившись к стене, она постепенно пришла в себя и опустилась на колени, чтобы собрать букет, а потом поспешно убежала, как будто за нею кто-то гнался.
Потом появилась Урсула и стала звать детей на прогулку. Сиеста окончилась, наступил час ежедневной экскурсии к холмам, окружающим город. Сегодня за завтраком они решили, что пойдут играть к скале Льва. Все собрались, и маленькая группа отправилась в путь.
Жан-Клод шел возле Урсулы; когда она была рядом, он как будто даже преображался. Замыкал шествие Роберт, подражая реву локомотива. Было уже пять часов, когда они добрались до места. Перед ними возвышалась причудливая скала, издали действительно напоминавшая спящего зверя. На вершине росли кипарисы. Решили поиграть в прятки, и дети тотчас разбежались, громко крича от радости. Земля, деревья, скала были готовы прятать их.
Одна Жюльетта не принимала участия в общем веселье. Она бесцельно бродила, не зная, чем себя занять.
Вокруг нее играли дети. Она слышала поспешный шум их шагов, когда они прятались, их радостный визг. Даже Жан-Клод, никогда не принимавший участия в детской возне, резвится, словно ему двенадцать лет. Жан-Клод — ее самый любимый брат, хотя и он не очень внимателен к ней. Но, по крайней мере, он никогда ее не обижает. Как Роберт, например. Но Роберта она прощает, потому что прекрасно знает, что он не такой, как все, и что его надо жалеть. А все-таки если б родители знали, что ей приходится выносить! Все эти ужасные вещи, эти гадости, которые он ей предлагает, его жесты, о которых она никогда не осмелится никому рассказать. А как ужасны ночи, когда он со слюнявым ртом приходит к ней в комнату! А его животные стоны, от которых ее тошнит и страх подбирается к горлу!
Нет, не надо об этом думать — посмотрим лучше на море. Там, должно быть, полно раковин. Доктор Комолли ей рассказывал об острове, который называется Таити, это в другой части света.
Доктор говорил, что на дне океана целый ковер из раковин. Они такие красивые, всех цветов и оттенков: голубые, красные, полосатые. Она мечтала о них всю ночь. Ей снилось, что она плывет под водой, и огромные рыбы, встретив ее, улыбаются. Потом она приплыла в громадный дворец из перламутра и села в кресло из гигантских двустворчатых раковин и водорослей. Она была королевой океанов… Жюльетта подошла к краю скалы и наклонилась.
В сотне метров под ней волновался, бурлил, жил океан. На скале, как раз под тем местом, где она стояла, должно быть, было гнездо чаек. Девочка видела, как они вылетали, будто чья-то сильная рука бросала их в поднебесье. Так интересно наблюдать взмахи крыльев, мелькание клювов! Как будто белый хоровод, вращающийся, кричащий. Она заглянула вниз: зияющая пустота, а внизу откатывался и бился о скалы океан. Шум волн, как рев канонады, к нему примешивались скрипучие крики чаек. Как красиво! Море, небо, птицы. Белые крылья, клювы, маленькие черные глазки, огромный океан… раковины…
Едва ли она услышала шаги позади себя. Едва ли почувствовала, как чьи-то руки коснулись ее спины и столкнули в бездну.
Мгновение спустя, когда она зажмурила и вновь открыла глаза, она оказалась среди чаек, безумная, легкая и кричащая, как они. Птицы разлетелись, чтоб уступить ей дорогу, потом стаей проводили до подножья скалы.
Океан хранил ее всю ночь. А на следующее утро он выбросил тело на пляж. В ее волосах запутались ракушки.
Глава 2
Комиссар Фонтанель разглядывал Жан-Клода. Этот юноша вызывал в нем что-то вроде жалости, ведь едва ли ему двадцать лет, а лицо у него уже потухшее и вид изнуренный. А иногда он уходит в себя, абсолютно не замечая ничего вокруг, вот как сейчас… Жан-Клод провел дрожащей рукой по волосам и продолжил свой рассказ: «…и в этот момент, господин комиссар, я обратил на него внимание. Всей семьей мы вышли из церкви и остановились на маленькой площади, потому что к нам устремились горожане, чтобы выразить свое соболезнование. Многие подходили с объятьями. Кюре и два мальчика из церковного хора переоделись в обычные костюмы и сели на велосипеды. Я смотрел, как эта троица исчезла за поворотом дороги. В этот момент какая-то плачущая женщина захотела меня обнять, но я в ужасе отступил несколько шагов назад. Рядом было открыто кафе, и, чтобы избежать процедуры соболезнования, я машинально вошел туда.
Хозяин занимался расчетами. Мне даже никто не предложил выпить. Впрочем, я и не хотел. Кафе было совсем пустым, не считая одного посетителя. Этот мужчина сидел на террасе и пил грог, читая газету. Мне показалось смешно и странно, что он пьет грог. Вспомните, ведь в июле стояла ужасная жара. Даже масло плавилось уже за первым завтраком. Я удивился и подошел к нему поближе. Он сидел ко мне спиной и не мог меня видеть. И одет этот человек был очень странно, как зимой: толстый серый костюм, а шея дважды обмотана шарфом. Еще я сразу заметил, что он держал газету вверх ногами. И сразу же подумал, что это неспроста.
Я снова вышел на улицу и подошел к толпе моих родных и знакомых. Опять услышал те же выражения соболезнования, вроде: «Право же, она на небесах, мадам Берже, вы должны мне верить, ведь такой чистый ребенок…» Я снова посмотрел на человека на террасе. Теперь я увидел его лицо, широкое, с обвисшими щеками и усталыми глазами. А вид у него был такой, словно он ужасно замерз. Под пиджаком на нем к тому же был пуловер. А выглядел он как-то жалко, чувствовалось, что жизнь его безрадостна. Но я заметил и другое: он следил за нами, его взгляд был неотрывно устремлен на отца. Этот человек делал вид, что читает газету, а на самом деле поверх нее за нами наблюдал.
Мне это показалось очень подозрительным. В этот момент мой отец повернулся к кафе, к мужчина тотчас же опустил глаза и принялся за газету. Конечно, он сразу заметил, что она перевернута, и исправил ошибку. Позднее, когда мы сели в наш старенький «пежо», сквозь заднее стекло я увидел, что он быстро поднялся и поспешил к серой малолитражке, стоящей возле церкви. Отец торопился вернуться домой и вел машину очень быстро, так что я потерял этого человека из виду. Вероятно, он на своей колымаге не смог за нами поспеть.
Дома я не находил себе места и беспрестанно раздумывал о происшедшей трагедии. Смерть Жюльетты не была случайной, я не мог представить себе, что она упала с утеса оттого, что у нее закружилась голова. Мы неоднократно ходили с ней в горы, она обожала лазать по скалам и карабкалась по ним, как дикая козочка. Как-то мы совершили экскурсию в Пиренеи, с тех пор я стал звать ее альпинисткой. Нет, абсолютно исключено, что это был несчастный случай. Я не помню, чтобы она страдала головокружениями. Когда мы влезали на вершину, мне было страшновато, а она ничуть не боялась, чему я всегда завидовал. Однажды, когда подо мной обвалился кусок скалы, и я повис на руках, именно она подобралась ко мне и бросила спасательную веревку… В тот вечер, когда она упала со скалы, Урсула мне рассказала, что утром того же дня Роберт разбил все ее ожерелья из ракушек.
