— И что это значит?
— По-моему, ничего. Просто табличка.
— Но она ведь должна к чему-то призывать.
— Вот она, наверное, и призывает. К проактивности. Еще одно любимое его словечко. Он везде его вставляет.
— А оно что значит?
— Видимо… что надо любить активность.
— Правда? Опасная склонность. Мой жизненный опыт утверждает, что неактивность куда предпочтительнее.
В общем и целом для Университета наступили не лучшие времена. А хуже всего было за едой. Теперь Думминг, как правило, сидел один и в самом конце так называемого Высокого стола. Никто не хотел садиться рядом, поскольку против собственной воли Думминг Тупс стал архитектором зародившихся у аркканцлера планов превратить весь преподавательский состав Университета в Злых Голодных Парней. Голодать «волшебные парни» даже не собирались, но злели буквально на глазах.
В довершение всех бед внезапное участие Чудакулли в рабочем соучастии означало, что самому Думмингу теперь приходилось давать объяснения аркканцлеру по поводу буквально всех текущих проектов. И это при том, что, несмотря на все прочие перемены, Чудакулли остался верен своей кошмарной привычке нарочно (как подозревал Думминг) не понимать то, что он не хотел понимать.
Думминга всегда поражал тот факт, что библиотекарь, будучи приматом (по крайней мере в основе своей, хотя тем вечером он избрал в качестве своей формы чайный столик с отороченным рыжим мехом чайным сервизом), настолько… гм, походит на человека. Многое в нем в точности повторяло аналогичные детали человеческого тела. И вообще, вокруг очень много организмов, построенных по одной и той же схеме. Куда ни глянь, везде какая-нибудь сложной конструкции трубка с двумя глазами и четырьмя руками, ногами или крыльями. Иной раз, правда, попадается рыба. Или насекомое. Ну хорошо, паук. А время от времени встречается какая-нибудь странность типа морской звезды или угря. Но в общем и целом ограниченность природных дизайнов налицо. Где же они — шестирукие, шестиглазые обезьяны, весело катящиеся по ветвям под пологом джунглей?
Да, есть еще осьминоги, но в том-то и дело, что по сути своей они не более чем подводные пауки…
Думминг провел в Музее Своеобычных Необычностей не один час и подметил довольно странную вещь. Тот, кто придумывал скелеты, имел еще меньше воображения, чем дизайнер внешних оболочек. Последний, по крайней мере, хоть иногда привносил что-то новое, главным образом шерсть, пятнышки или полоски. Ответственный же за кости действовал всегда по одной и той же схеме: водрузит на грудную клетку череп, чуть пониже вставит таз, по бокам подвесит руки и ноги, а остальную часть дня отдыхает. Какие-то грудные клетки были длиннее, какие-то ноги — короче, некоторые руки заменялись крыльями, но общая схема была одна. Всем выдавался один размер, который потом либо растягивался, либо укорачивался.
И Думминг, к своему абсолютно не-удивлению, оказался единственным, кого сей факт заинтересовал. Он однажды сообщил своим коллегам, что форма рыбьего тела какая-то странно рыбья, однако на него посмотрели как на сумасшедшего.
Палеонтология, археология и прочие костедобывающие науки не вызывали в волшебной среде особого интереса. Волшебники смотрели на это следующим образом: раз что-то закопали, значит, не без причины. И что это была за причина, гадать нет смысла. А раскапывая всякие древности, рискуешь нарваться на их нежелание быть вновь закопанными.
С наиболее связной теорией, касающейся происхождения видов, Думминг ознакомился еще в детстве. Эту теорию изложила ему няня. Обезьяны, утверждала она, это плохие маленькие мальчики, которые не слушались своих родителей, а тюлени — это плохие маленькие мальчики, которые слишком много валялись на пляже, прогуливая уроки. И если следовать данной линии, можно было бы заключить, что птицы — это плохие маленькие мальчики, которые подходили слишком близко к краю обрыва. Хотя нет, в данном случае наиболее вероятным результатом стала бы медуза. И все же, несмотря на свое безвредное безумие, няня Думминга была не так уж далека от истины…
Теперь большую часть ночей Тупс проводил в компании Гекса, прочесывая в поисках ответа невидимые писания. Теоретически, благодаря природе Б-пространства, в его распоряжении были все книги вселенной. На практике же это означало, что вероятность обнаружения нужной информации сводилась практически к нулю, — в чем и кроется тайная задача всех компьютеров.
Думминг Тупс принадлежал к числу бедняг, на которых лежит печать особой веры — веры в то, что, накопав о вселенной побольше фактов, ты сразу поймешь смысл происходящего. Такие люди задаются целью создать Теорию Всего, хотя Думминга вполне устроила бы Теория Хоть Чего-Нибудь. А порой, когда Гекс уходил в какие-то свои мысчисления и наотрез отказывался работать, молодой волшебник готов был согласиться даже на Теорию Чего Угодно.
Но Думминг был бы весьма удивлен, узнай он, что старшие волшебники изменили свое отношение к Гексу на более положительное, и это несмотря на все замечания типа: «А вот в МОЕ время мы думали САМИ». В волшебной среде традиционно процветало соперничество. И, хотя Незримый Университет временно переживал период мира и спокойствия (никаких вам неформальных убийств, которые делали пребывание в университетских стенах столь смертельно волнующим), в душе старшие волшебники не доверяли юнцу, который прибегал ко всяким заумным средствам, когда самый прямой путь к решению всех проблем традиционно проходит через яремную вену соперника.
Однако было что-то утешительное и греющее душу в том, что лучшие мозги Университета, которые в иные времена породили бы немало смертоносных планов с задействованием фальшивых половиц и взрывающихся обоев, теперь проводили ночи напролет на факультете высокоэнергетической магии. Юные волшебники упоенно обучали Гекса исполнять народные песни и невероятно радовались, когда после шестичасовой работы добивались от машины результата, который любой встречный выдал бы им сходу и за полпенса. Затем, довольные результатом, техноманты (эта кличка уже успела закрепиться за ними) посылали за пиццей с бананами и суси и засыпали, уткнувшись головой в клавиатуру. «Спи и давай спать другим» — таков был девиз нынешнего Университета.
Думминг, должно быть, задремал, потому что около двух часов ночи его вдруг разбудил чей-то вопль. Обнаружив, что лежит лицом в половине ужина, и отлепив от лица кусок набананенной скумбрии, Думминг предоставил Гексу спокойно тикать в рабочем режиме, а сам отправился исследовать причину суматохи.
Громкие голоса привели его в холл перед большими библиотечными дверями. На полу без чувств лежал казначей, которого обмахивал шляпой главный философ.
— Насколько мы поняли, аркканцлер, — докладывал декан, — бедняга никак не мог заснуть и отправился подыскать себе какую-нибудь книжку…
Думминг посмотрел на библиотечные двери. Не так давно их пересекала широкая полоска черно-желтой клейкой ленты с надписью: «Апасно, Не Вхадить Ни При Каких Обфтоятельстфах». Теперь лента была сорвана, а двери приоткрыты. В этом Думминг не нашел ничего удивительного. Любой истинный волшебник при виде двери с надписью: «Не открывайте эту дверь. Ни в коем случае. Мы серьезно предупреждаем. Кроме шуток. Открытие этой двери равносильно концу света» — АВТОМАТИЧЕСКИ дернет ее ручку, чтобы проверить, из-за чего весь сыр-бор. Что превращает сочинение и развешивание подобных запретов в пустую трату времени, но, по крайней мере, когда придет момент вручать скорбящим родственникам банку с остатками волшебника, можно будет с чистой совестью сказать: «А мы его ПРЕДУПРЕЖДАЛИ».
По ту сторону двери, в темной библиотеке, затаилась тишина.
Чудакулли осторожно, одним пальчиком, толкнул дверную створку.
В библиотеке вдруг что-то зашебурдпилось, и библиотечные двери резко захлопнулись. Волшебники отпрянули.
— Не стоит рисковать, аркканцлер! — призвал заведующий кафедрой беспредметных изысканий. — Я уже пытался туда войти. Надо сказать, когда на меня обрушился весь раздел Критических Эссе, мое положение было весьма критичным!
Из-под дверей лился синий свет.
Где-нибудь в другом месте люди могли бы возразить: «Но это всего лишь книги! Книги не опасны!» Однако даже самые обычные книги опасны, не говоря уже о таких, что носят названия типа «Создайте Гелигнит У Себя Дома». Человек сидит себе в каком-нибудь музее и пишет безвредную книгу по политэкономии. А потом ни с того ни с сего тысячи людей, которые в глаза эту книгу не видели и не читали, вдруг начинают гибнуть — а все потому, что те, кто ее читал, не поняли шутку юмора. Знание опасно, поэтому правительство, мягко скажем, недолюбливает людей, способных генерировать мысли крупнее определенного калибра.
