Судя по милицейским глазам, устремленным на Алёну, их обладатели отчетливо разрывались между нежеланием исполнять свой профессиональный долг — и необходимостью это сделать.
«Кажется, пора звонить Льву Ивановичу, — с тоской подумала Алёна, которая терпеть не могла злоупотреблять этой, с позволения сказать, дружбой. — Похоже, сама не отобьюсь. В самом деле, как схватят, как повлекут в узилище… А у меня салфетки кончились, мне умыться надо… и ой, блузка-то в крови, надо срочно застирать!»
И она совсем уже было собралась заявить о праве на звонок «своему адвокату», как вдруг…
— Да отстаньте вы от нее, — раздался рядом женский голос. — Не могла она никого убить, она с места не сходила.
Алёна оглянулась — и увидела ту самую бабульку в детской панамке.
— Никак не могла, — повторила спасительница. — И в трубку она никакую не дула. Я рядом с ней стоялала, я бы увидела. Конечно, слово недоброе она молвила, спору нет, а словом, говорят, убить можно — если, к примеру, порчу навести умеючи. Но порча — она не пуля. Она сразу не убьет. Ей время нужно, чтобы в человеке обосноваться и с ним расправиться.
— Большое спасибо! — прочувствованно воскликнула Алёна. — Как хорошо, что вы в курсе дела. Мне невероятно повезло! Если бы не вы…
— Вот видишь, Смешарин, какие дела, — повеселевшим голосом сказал Боксер. — Свидетельница есть, причем лицо незаинтересованное.
— А откуда вы знаете, что ее лицо — незаинтересованное? — завел свое Смешарин, который, конечно, был из породы зануд и фом неверующих, но Боксер крепко стиснул его руку и этак по-дружески предложил замолчать. На лице Смешарина выразилась му#ка, но было ли то вызвано необходимостью признать свои ошибки или чрезмерно пылким пожатием Боксера, Алёна не ведала, и, если честно, знать ей это было неинтересно. Даже сам факт загадочного убийства ее мало интересовал. Она уже вся ушла в мысли о том, где у нее хранится заветный кусочек пятновыводящего мыла, которому она доверяла гораздо больше, чем даже знаменитому «Ванишу». Благодаря этому мылу можно застирать только пятнышко, не замачивая саму блузку. Блузка была новая, хэбэшная, в веселеньких голубых цветочках, изумительно подходившая к голубым же серьгам (наша героиня была из тех продвинутых дам, которые вещи подбирают к бижутерии, а не наоборот), и у Алёны отчего-то имелось подозрение, что от стирки цветочки несколько поблекнут, а 46-й размер блузочки уменьшится до 44-го. К такому уменьшению обладательница блузки была еще не готова, ни морально, ни физически. То есть она хотела бы похудеть, ради этого и шла в спортзал, так вот ведь какая незадача приключилась!
Размышляя о том, что за день такой невезучий выдался, Алёна лишь краем уха слышала, как бабуля-спасительница давала Боксеру свой адрес: Ошарская улица, какой-то там номер, бог его знает, и заверяла, что, конечно, ради справедливости она всегда готова затупиться за невиновного человека. Честно говоря, Алёна даже поблагодарила ее, хоть и горячо, но все же не пламенно, и, лишь только прибыла оперативная бригада и медицинский эксперт, а вслед за тем и «Скорая» с большим черным пластиковым пакетом наготове, тоже оставила свой адрес, подтвердила, что, если понадобится, она непременно явится к следователю по первому же вызову, и побежала домой, понимая, что на сегодня и на завтра о спорте и о похудении придется забыть: кровь пока не унималась. Вообще надо бы к врачу — а вдруг у нее сломан нос?! Эта страшная мысль заставила ее забыть обо всем на свете, и она, конечно, даже не глядела на автомобили, припаркованные обочь дороги. А между тем в одном из этих автомобилей находился человек, считавший себя убийца Сергея Коржакова. Сидел он в машине не один, а с людьми, полагавшими себя пособниками убийцы. Один из них очень внимательно наблюдал за разыгравшейся около «Газели» сценкой и ее действующими лицами.
— Честно говоря, — подал голос этот человек, — сначала я думал, они ее заметут-таки. Даже обрадовался: вот и коза отпущения нашлась. Ментам же главное, чтобы был подозреваемый, а уж потом они на него таких собак навешают, что — мама, не горюй.
Того, кто считал себя убийцей, аж трясло от волнения: ведь он исполнил свою давнюю мечту! Сколько раз он видел этот миг в воображении… И все же у него сохло в горле от непонятной тоски. Ну да, оказывается, даже убить своего давнего врага не так уж просто…
— Да, — задумчиво проговорил один из «пособников». — Редкостного обаяния дама, хоть и с разбитым носом. Был у нее шанс загреметь в обезьянник, но ведь вывернулась же, а?
— Кто она такая? — с досадой спросил «убийца».
— Это писательница местная, — прозвучал ответ. — Алёна Дмитриева. Между прочим, детективы пишет.
— Что, серьезно? — насторожился «убийца». — Детективы?! Так у нее, наверное, логическое мышление развито, думать умеет, концы с концами сводить… Может, с ней лучше не это, ну, не связываться? А?
— Не переживай, — легко отмахнулся «пособник». — Насколько я слышал, эта дама думает не головой, а исключительно передком, и если ее интересует связывание каких-то концов, то только мужских. Причем чем этих концов больше, тем лучше. Обыкновенная нимфоманка, натуралка, репутацией своей не дорожит, рассудком не блещет, да и писательница, честно говоря, не из первого эшелона: гонорары у нее копеечные, одевается, конечно, не на Центральном рынке, но и не в бутиках на Покровке и даже не в «Этажах». По слухам, обладает редкостными способностями ввязываться в неприятности. Да вы сами только что видели — это правда. Ладно, господа. Поехали. Сделал дело — гуляй смело!
За десять лет до описываемых событий
Что такое секс, Лерон узнала, когда ей исполнилось пятнадцать. В тот день по их деревне нестройною гурьбой, но решительным шагом прошлось около полусотни совершенно голых мужчин и женщин. Все они направлялись к Волге, к Белой полоске.
Белой полоской в туристских путеводителях по нижнегорьковской области назывался замечательный пляж, протянувшийся на километр и ограниченный двумя лесистыми и скалистыми выступами. Городские при виде его ахали: уникально, мол! Да уж, небось и впрямь уникально: на грязно-сером галечно-каменистом побережье вдруг увидеть этот мелкий, мелово-белый, словно просеянный, плотный песок… Глаза слепило, особенно когда ветер и солнце играли, гонялись друг за другом в глянцево-синей, тугой, раззадоренной их игрой волжской волне. Деревенские к Белой полоске, впрочем, относились неприязненно и бывали там редко по причинам, которые будут указаны чуть ниже, но приезжих она приводила в восторг.
Один отпускник, за месяц до этого живший на постое у прабабки Лерон, назвал Белую полоску Берегом Слоновой Кости. Прабабка, услышав это, уронила на пол челюсть… и никакой, между прочим, хохмы тут нет, это не метафора, а реальный факт, ведь челюсть была вставная, правда, сработанная неладно, топорно, вот она и вываливалась в самый неподходящий момент. Прабабка сначала ругалась на чем свет стоит, но с годами привыкла отыскивать родимые зубки под столом или под кроватью, бежать бегом к рукомойнику (она была старушка чистоплотная), ополаскивать — и снова вставлять на место. Звучит сие, может быть, не очень красиво, однако седенькой, розовенькой, гладенькой, чистенькой Лероновой прабабушке (не баба-яга какая-нибудь, а просто тебе мисс Марп а ля рюсс!) люди это охотно прощали, брезгливо не косоротились, а взирали на нее снисходительно: мол, неведомо, какими мы сами станем в столь преклонные года: бабуле недавно сравнялось девяносто пять. — Возможно, не токмо челюсти терять начнем, но и вообще утратим способность связно мыслить. А прабабушка мыслила оч-чень даже связно, в чем всякий сможет вскоре убедиться. Одна беда: без челюсти она почти не могла говорить, изо рта текла какая-то звуковая каша, поэтому общение с бабулей в таких случаях становилось затруднительным. Вот и сейчас: городскому, который Белую полосу назвал Берегом Слоновой Кости, пришлось подождать, пока прабабушка придет в форму и сможет членораздельно выговорить, всплеснув изумленно руками:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
