Мы наполнили бак водой в домике на опушке леса святого Леонарда и сделали попытку взобраться на хребет, по другую сторону которого находился Инстед Уик. Зная свой автомобиль, я не сомневался, что недалек тот час, когда он полностью выйдет из строя. Моей единственной заботой было увезти нашего пленника как можно дальше от обитаемых мест прежде, чем это случится.
На Крыше мира — голом плато, поросшем только молодым вереском, автомобиль закончил свою деятельность, залившись бурным потоком слез.
В радиаторе (Хинчклифф три минуты славословил и его, и его создателя) образовалась такая течь, что заделать ее даже мечтать не приходилось; прокладка сдвинулась, водяной насос заело.
Мы окинули безнадежным взглядом длинные бурые хребты, вознесшие нас над равнинной частью Сассекса. На севере туманился Лондон. На юге между крутыми, как спины китов, береговыми уступами виднелся цинково-голубой Ла-Манш. Что до населения, то на всем этом обширном пространстве нам предоставлялся выбор только между коровой и пустельгой.
— Инстед Уик — внизу. Можно скатить автомобиль по склону, — сказал я наконец.
— Тогда этот фрукт пешком доберется до станции. Правда, можно снять с него сапоги, — сказал Пайкрофт.
— Кража, — с жаром произнес наш гость, — отягчающее обстоятельство при оскорблении действием.
— Да повесить его, и делу конец, — буркнул Хинчклифф.
Но нас как-то не влекло к убийству в этот жаркий полдень.
Мы сели на вереск покурить, и вскоре снизу донесся басовитый рокот идущего в гору газолинового автомобиля. Я вначале не обратил на него внимания, как вдруг услышал рев рожка, подобного которому не раздавалось во всех прилегающих к Лондону графствах.
— Вот к нему-то я и ехал в гости! — крикнул я. — Мужайтесь! — И побежал вниз по дороге.
Это был большой черный «октопод» мощностью в двадцать четыре лошадиные силы, кузов которого открывался сзади; в нем сидели не только мой друг Киш и его шофер Сэлмон, но и мой собственный шофер, на чьем лице я впервые за все время нашего знакомства видел улыбку.
— Вы что, арестованы? В чем вас обвиняют? Я уже ехал в Лингхерст, чтобы за вас поручиться — ваш человек мне все рассказал, но возле Инстед Уика меня самого задержали! — крикнул Киш.
— За что?
— Оставил без присмотра автомобиль. Просто наглая придирка, если вспомнить, сколько непривязанных телег торчит у каждого трактира. Я препирался с полицейскими битый час, и все без толку. Они ведь всегда правы, их не переспоришь.
Засим я поведал ему нашу историю и, когда мы въехали на вершину плато, в подтверждение своих слов указал на маленькую группку, сгрудившуюся возле автомобиля.
Высокие чувства всегда немы. Киш нажал на тормоз и привлек меня к своей груди с такой силой, что я застонал. Помнится, он даже что-то потихоньку мурлыкал, как мать, истосковавшаяся по младенцу.
— Дивно! Дивно! — пробормотал он. — Жду ваших распоряжений.
— Возлагаю все на вас, — сказал я. — На шканцах вы обретете некоего мистера Пайкрофта. Сам я полностью выбываю из игры.
— Полицейского не отпускать ни в коем случае. Кто я ныне, как не орудие мести в руках всемогущего Провидения? Кстати, утром я сменил запальные свечи. Сэлмон, переправьте как-нибудь домой этот кипящий чайник. Я один тут справлюсь.
— Леггат, — сказал я своему шоферу, — помогите Сэмону доставить автомобиль к их дому.
— К их дому? Сейчас? Это же очень тяжело. Это невыносимо тяжело.
Он чуть не плакал.
Хинчклифф вкратце описал шоферам состояние автомобиля. Пайкрофт ни на шаг не отходил от нашего пленника, который с ужасом оглядывал подрагивающий «октопод», а вольный ветер сассекского нагорья со свистом пробегал по вереску.
— Я согласен добраться домой пешком, — сказал констебль. — Ни на какую станцию я не пойду. Малость поразвлекались и кончим все ладом.
Он нервно хихикнул.
— Каковы наши дальнейшие действия? — спросил Пайкрофт. — Переходим на борт того крейсера?
Я кивнул, и он с великим тщанием препроводил своего подконвойного в кузов. Когда я занял свое место, он, широко расправив плечи, опустился на маленькое откидное сиденье у двери. Хинчклифф сел рядом с Кишем.
— Вы водите? — спросил Киш с той улыбкой, что проторила его полный взлетов и падений жизненный путь.
— Только паровые и, благодарю покорно, на сегодня с меня достаточно.
Продолговатый низкий автомобиль мягко скользнул вниз и пулей промчался по склону, на который мы вскарабкались с таким трудом. Лицо нашего гостя побелело, и он судорожно вцепился в спинку кузова.
— Ну как? — спросил я Хинчклиффа.
— Паровой мне, конечно, милей, зато по мощности — это все равно что удвоенный «Бешеный» и половинка «Джазуара», когда они идут рядом навстречу приливной волне.
Целые тома напишешь, а не скажешь точнее! Хинчклифф с живым интересом следил за руками Киша, манипулировавшего рычагами под скромно оснащенным приборным щитком.
— А каким тормозом бы вы воспользовались? — спросил он учтиво.
— Этим, — ответил Киш, и перед нами вырос новый холм невероятной крутизны.
Киш дал автомобилю откатиться на несколько футов назад, затем проворно нажал на тормоз, после чего воспроизвел известный опыт с шариком, вращающимся внутри чашки. Нам казалось, что нас носит над огромной пропастью, как в центрифуге. Даже у Пайкрофта перехватило дыхание.
— Ох, бессовестные! Ох, бессовестные! — стонал наш гость. — Меня тошнит.
— До чего неблагодарная скотина! — сказал Пайкрофт. — В такой вояж ты ни за какие деньги не попал бы… Э! Перегнись-ка подальше за борт.
Киш небрежно надавил коленом на наклонный рычаг — заурядный специалист зажал бы его под мышкой, и «октопод», напевая, как шестидюймовая раковина, четыре мили несся вниз по желтой дороге, прорезавшей голую пустошь.
— Ну-ну, специалист вы отменный, — сказал Пайкрофт. — Зря пропадаете здесь. У себя в машинном отделении я бы вам подыскал работенку. Роберт, встань и погляди, — умилился Пайкрофт. — Он правит ногами. Ты такого в жизни не увидишь.
— И видеть не хочу, — последовал ответ. — За все эти его штуки пятьсот фунтов — это все едино, что без штрафа отпустить.
Парковая Полоса начинается у подножия горы, высота которой три сотни футов, а протяженность склона — полмили. Киш намеревался переправить нас через эту пропасть, держа руль одной рукой и свесив за борт другую, и так лихо проскочил кривой мостик на дне ущелья, что навел меня на мысли о быстротечности нашей жизни.
— Берегись! Мы уже в Саррее, — сказал я.
— Наплевать. Мы и в Кент завернем. Еще только три часа, у нас уйма времени,
— А вам не надо заполнить бункера, запастись водой, что-нибудь смазать? — спросил Хинчклифф.
— Вода мне вообще не нужна, а газолина в одном баке, если не случится аварии, хватит на две сотни миль.
— К вечеру ты будешь за две сотни миль от родного дома, маменьки и верного Фиделя, — сказал Пайкрофт, хлопая нашего гостя по колену. — Не унывай. Такой автомобиль — это почище, чем иной эсминец.
Мы не без достоинства миновали несколько городков, пока на Гастингской дороге не плюхнулись в Камберхерст, представлявший собой глубокую яму.
— Ну началось, — сказал Киш.
— Предшествующая служба при начислении пенсии не учитывается, — сказал Пайкрофт. — Как мы балуем тебя, Роберт.
— Когда вам надоест наконец дурью мучиться? — проворчал наш пленник.
— Когда — это неважно, Роберт. Где — вот чем бы тебе следовало поинтересоваться.
Я и раньше видел Киша за рулем и полагал, что знаю «октопод», но я не ждал от них такого вдохновения. Импровизируя, Киш ударял по клавишам лязгающим рычагам и трепетным педалям, создавая волшебные вариации и превращая наше путешествие то в фугу, то в сельский танец, а потом вдруг на каком-нибудь зеленом выгоне украшал их затейливыми колечкам, и трели. Когда я пытался его урезонить, он говорил лишь: «Хочу загипнотизировать эту курицу! Хочу ошарашить того петуха!», или еще что-нибудь, столь же легковесное. А «октопод» был выше всяческих похвал. Задрав широкий черный нос навстречу уже закатному солнцу, он возносил нас на вершины холмов, чтобы порадовать красотою ландшафта. Нырял, ухая, в сумрачные ложбины, поросшие вязом и сассекским дубом; поглощал бесконечные просторы рощ; пронизывал заброшенные деревушки, пустынные улицы которых отзывались удвоенным эхом на треск выхлопов, и, не ведая усталости, повторял все сызнова. Жужжал, как летящая в улей пчела, прочеркивая голые нагорья длинной тенью, а та становилась все длинней по мере того, как солнце удирало от нас в свою нору.
Мы все молчали: Хинчклифф и Пайкрофт, любуясь искусством коллеги, я с восторгом дилетанта перед мастером; наш пленник — от страха.
К вечеру, учуяв с юга запах моря, «октопод» взял курс в ту сторону и, как могучий альбатрос, стал описывать огромные круги среди зеленых равнин, окаймленных башнями фортов береговой охраны.
