Но вот все готово, и мы выходим из дома, прогуливаемся пешочком до бани и встаем в очередь. В очереди можно было простоять от часа до двух. Тут надо объяснить, чем очередь в баню принципиально отличается от очереди за продуктами, промтоварами и очереди в кинотеатр. За продуктами пристроиться к знакомым практически невозможно. Армия старух поднимет восстание. Зазевавшихся детей пихают перед собой и берут на их голову полагающуюся по норме в одни руки лишнюю пачку масла (пока оно было без талонов, то есть года до семьдесят пятого), две бутылки сливок и пару кефира. За вещами очередь была демократичнее – ясно, что старушки стоят в очереди за джинсами не для себя (джинсы тех времен – история особая, к американскому стандарту не имеющая отношения, это были мерзкие дерюжные штанцы, носить их считалось не в падлу только на сельхозработы). Такую очередь занимали и сразу мчались звонить из автомата домой или соседям, если у самих не было телефона…
Лучшая очередь – это очередь в кино. Если увидел знакомого, сразу толпись к нему – почему-то сидеть в кинозале рядом со знакомыми считалось можно и вежливо и никто не протестовал. А вот в бане… У каждого места был номер, и мы с папой нередко оказывались в разных концах холодного предбанника, но я был маленький, и мы вполне умещались на одной деревянной скамейке с двумя крючками для одежды.
Найдя в бане место (каменный стол с желобками, как в покойницкой, но коротенький), нужно было отловить освободившуюся шайку, помыть ее в горячей воде из крана, облить горячей водой свое место и застолбить его, положив мыльницу и пакет с мочалкой. Шампунь и «Флорену» следовало доставать в последний момент, чтобы не искушать никого украсть или просто помыться на халяву.
Парилка… О! Вот для чего шли сюда все. Вот почему в банной очереди мог оказаться и работяга с тракторного завода, и какой-нибудь замминистра (у нас ведь не область, а республика, так что и министры свои есть) или даже секретарь райкома! Пар, лечебный, согревающий тело и душу, оставляющий на выходе из парилки приятное изнеможение, шайка холодной воды на голову – и ты еще блаженнее садишься на краешек своей скамейки и минутку молчишь… Тут нельзя было ни материться, ни тем более скандалить. Баня – священный клуб, где все равноправны и обнажены, где не скроешь от моющихся сограждан ни следов операций на теле, ни тюремных наколок, ни чрезмерной упитанности, ни болезненной худобы… Все равны в голом виде, никого не отвезут в парилку или под душ персональная «Волга» или частные «жигули»… Здесь не скроешь правды, но рассказанный тут анекдот про Брежнева не попадает в намыленные уши стукачей. То есть попадает, конечно. Но думать об этом не хочется… Даже самим стукачам.
Художник дядя Миша так часто ходил сюда и так полюбил это заведение, что даже подарил бане три картины. Они и сейчас висят там.
«Приносить с собой и распивать» категорически запрещается. Но кто хочет, конечно, приносит. А нет с собой – так банщицы дадут. Давно привыкшие к мужским телесам, в сексуальном смысле на мужиков они не реагируют, но и не злобятся, сами предложат бутылочку, выиграв на этом рублик, не больше. А в ларьке «Пиво – воды» никогда не было ни пива, ни вод. Лимонад изредка мы покупали с собой. Бывалые банщики ходили сюда с особыми маленькими чемоданчиками, где размещалась уютно, как в футляре, каждая вещь. Лет до семи я сам мечтал иметь такой. Как-то я даже выказал такую просьбу перед днем рождения и вызвал смех у родителей.
Но нет хорошему конца, а домой надо… И вот мы пропарены, побиты веником, вымыты, вытерты, и надо надеть чистое белье и отправляться уже восвояси, освободив места другим страждущим чистоты и покоя. Вот тут-то и требуется толстая газета – ее надо положить на пол, чтобы не вставать, обуваясь, в жидкую черную грязь на полу. Не забыть газету – это главное!
Вышел с нами и очень обидный случай. Перед баней мы с папой стояли в очереди на «трибуну» и перепутали пакеты, так что притащили в баню мусор, а чистое белье, «Флорену» с полосой и два шикарных полотенца, толстых, махровых, увез на свалку грузовик…
Недавно я совершил ностальгический поход в баню – она оказалась закрытой. Отправился в другую, ожидая, что ее коснулись прогресс и инновации, но застал все ту же картину. Правда, в буфете есть все что угодно, от лимонада до «банана» – так называют здесь поллитровку. И тут же продаются газеты. Они по-прежнему нужны, хотя в прокат можно взять резиновые тапочки. Но редко кто берет. Дорого. Богатые теперь в баню не ходят. В такую, общую, по крайней мере. Да и привычнее газеты! Традицию сломать – это вам не отменить весеннее время.
Всю весну, с марта по май, мы ходили с папой в баню, пока он не сказал, что помыться можно и в бассейне (он там работал тренером), а эти газеты ему скоро начнут сниться во сне. Хотя, добавил он, подумав, это еще лучшее, что с ними нужно делать.
А крем для бритья «Флорена», как с кукурузной полоской, так и без нее, исчез навсегда. Надеюсь.
Синяя шляпа
Без предупреждения, без объявлений на дверях подъезда, внезапно, как землетрясение, явились в дом в конце сентября тетка с тетрадью и мужик в шляпе. «Убрать полки! Обувь убрать! Холодильник убрать!» – гулко разносилось по подъезду. На этот раз никто ничего не стал убирать. Вслед Синей Шляпе старушки плевались. Приход «комиссии» прошел без последствий. Я бы сказал, незамеченным. Семь месяцев со дня их прежнего визита никаких изменений в жизнь дома не принесли – кроме уничтожения колонки дяди Эйно. Хотя, говорят, что ее в тот же день установили в другом подъезде. Я врать не буду. Не видел. Но слухи ходили упорные…
Человек в синей шляпе в тот же вечер показался посреди нашей футбольной площадки пьяный в дым. Он встал прямо, как капитан в шторм, и рявкнул грозно, словно дом надвигался на него, как вражье войско:
– Ну ничего! Попомнишь ты у меня!
Этот человек не любил наш дом.
Он, наверное, жил на окраине в ветхой «деревяшке» с туалетом на улице, с ржавой водяной колонкой в полукилометре, без перспективы на получение новой квартиры или повышения по службе. Он стоял посреди трех сооружений – «центрового» дома, базара и тюрьмы. Из них только тюрьма была ему по карману и возможностям, так что дом и базар были наиболее ненавистны.
Его войска еще не были собраны, снаряды еще лежали на складах, орудия на батареях не расчехлили, и дом мирно спал. Но под синей шляпой уже созрел стратегический план, и теперь оттачивались самые ничтожные детали.
Он был готов к битве.
Турист
В пять тридцать просыпается папа. Через пять минут мучительно просыпаюсь и плетусь в туалет я. Затем я мою руки и лицо холодной – а какой же еще – водой и прихожу в себя. На кухне свистит чайник, который мама привезла из поездки в Финляндию по работе. Папа достает пятилитровую банку клюквы, насыпает на дно больших кружек по сантиметру, добавляет сахар и толчет ягоды деревянной «толкушкой», давно покрасневшей от этого ежедневного ритуала. Доливает кипяток и отрезает по ломтю хлеба и еще по куску сырокопченой грудинки, привезенной из Ленинграда. Это наш завтрак.
Мы одеваемся, я беру сумку с полотенцем, мочалкой и плавками, свой школьный портфель, и мы пешочком идем в бассейн. По дороге у папы есть любимые места – три красиво растущие березы, еще какое-то смешное дерево, странное, горящее всегда окно… Я все время пытаюсь говорить, рассказать что-то, спросить. Мне очень не хватает разговора. Папа молчит.
Иногда он сердится: «Что ты, как татарин, – что увижу, о том пою? Не можешь идти спокойно?»
Папу понять можно. Он вкалывает на двух работах, приходит домой в полдесятого, в полодиннадцатого он уже спит. Меня загоняют спать в полдесятого, и я читаю по ночам книжки под одеялом с фонариком. Периодически меня ловят. Ничего, сами понимаете, хорошего из этого не выходит.
Мама тоже приходит поздно. А я в семье один. И дома весь день тоже один. У нас много книг, и все они мной перечитаны, включая полное собрание Толстого и Золя. С Толстым и Золя отношения пока не складываются. Мои любимые книги – сказки Оскара Уайльда и пятитомник Ильфа и Петрова. И Жюль Верн.
Покаюсь – я так и не читал «Трех мушкетеров». Мне скучно их читать! «Граф Монте-Кристо» действует на меня как снотворное. Хуже алгебры. Уж если выбирать, то Толстой куда интереснее. «Севастопольские рассказы». «Война и мир». Госпожа Бонасье – дура, то ли дело Анна Михайловна, особенно в сцене с мозаиковым портфелем!
Мы идем в тишине мимо папиных любимых мест. Спускаемся вниз, к бесконечному озеру. Но до берега не доходим. Рядом с Публичной библиотекой – бассейн.
Двести метров ногами, двести – руками, двести – с доской торцом вперед, четыреста – комплексное плавание, четыреста – на количество гребков, двести – на спине… Тысячи три метров за тренировку к концу моей спортивной карьеры едва набиралось. Папа не может понять, почему я настолько равнодушен к спорту.
