Столько разных личин, которые я хотел надеть на Венсана: личина шлюхи, личина ребенка, личина проходимца, личина садиста, личина первого встречного.
Я люблю Венсана, вот в чем проблема. А как же мое подлинное одиночество? Бернар[7] говорит мне, что невозможно заставить другого человека разделить тот пыл, который ты к нему питаешь.
Он берет меня с собой к своему дилеру, он сходил за деньгами к приятелю, я добавляю оставшуюся часть, мы поднимаемся на шестой этаж, тип перед телевизором поглощает гамбургер, который он заказал на дом, там же находится еще один парень, довольно красивый, худой, весь в черном, я видел, как он приехал на мотоцикле, пока ждал Венсана в машине; пол-одиннадцатого, дилер не может отыскать клочок белой бумаги, в который завернут порошок, он помнит, что показал его своему приятелю, но не знает, куда припрятал, он заглядывает под валяющиеся в беспорядке вещи, начинает нервничать, его приятель говорит, чтобы он успокоился, доел, посмотрел телевизор, подумал о чем-нибудь другом, и тогда он вспомнит, но он не вспоминает, он зовет Венсана в коридор, чтобы спросить, не доносчик ли я.
Венсан великолепный, элегантный, нежный, веселый: он называет меня «мой Гибер» и услаждает мой слух, целует меня. В конце вечера он меня бросает, отказывая в ласке, говорит, что Библия осуждает гомосексуалистов, добавляет, что каждый раз, когда я мог им попользоваться, это случалось только потому, что он был до смерти пьян.
Когда я смотрел на покрытые легким пушком щеки этой красивой девушки, не пользующейся косметикой, мне показалось, что это кожа Венсана, которую я так люблю целовать.
Зашел увидеться с Венсаном к нему на работу в метро за несколько часов до его отъезда в Португалию, куда он не хотел меня с собой брать. Он говорит о моем себялюбии, я нахожу его безобразным.
Я позвонил ему, я решился задать ему этот вопрос: «Ты бы не смог мне продаться? Четыре сотни за полчаса, я у тебя полижу». Это неправда, я не осмелился.
Он рассказывает, что курил косяк, сидя на роже торговки конфетами, и она лизала ему задницу. Он говорит, увеличивая громкость музыки: «Не так уж и поздно». Я отвечаю: «Соседей все равно нет дома, ты можешь меня избить, никто не услышит».
Венсан приходит, опоздав на час, он говорит: "Я приготовил для тебя новую смесь духов, «ваниль-мускат»", - и расстегивает рубашку, чтобы дать мне почувствовать запах, я целую его грудь.
Вчера вечером у члена Венсана был запах, как у новых книг «Зеленой библиотеки».
Внезапно вечером - может быть, из-за наркотика, - мне показалось очевидным, что Венсан - мой убийца, что я только из-за этого с ним встречался, и что сегодня он равнодушно, нелепо убьет меня с душераздирающей банальностью.
Венсан прямо напротив меня, у меня нет к нему ни малейшего влечения, у него голые ступни, и столь далеко то время, когда я мог сосать их часами напролет (я вспоминаю об этом, он ничего об этом не помнит); даже поцеловать их краешком губ было бы ненормально.
Накануне он переезжал и приходит теперь измотанный, он еле поднялся ко мне на шестой этаж, он просит меня растереть его икры мазью; на этот раз в картине есть что-то ничтожное, но она все равно мне нравится.
Он лежал рядом со мной раздетый, но я был настолько пьян, что моя память ничего не сохранила от той обнаженности: словно он не был голым, словно его здесь не было.
Обожаю такое: он устраивает в моей кровати настоящую сцену, он требует, чтобы я его насиловал, чтобы, лаская его, я постоянно сдавливал его соски. Он боится доверить свой член моим губам, боится, что внезапное безумие заставит меня его съесть.
Это уже не Китон, это Борис Карлофф: когда я вижу, как он идет со шрамом на лбу, тараща свой черный глаз, перемазанные волосы торчком, меня охватывает ужас, близкий к хохоту.
Он уходит, я спотыкаюсь, я хочу вставить в розетку вилку, которую случайно уронил, меня шарахает током.
Вечер с Венсаном, что-то новенькое: меня вырвало.
Если бы я не остановился на Венсане, я бы желал весь земной шар: непрерывная икота похоти, взгляд оборванца.
Я вновь достал его фотографию, долго смотрел в изображенные на ней глаза, еще раз был очарован тем, как аккуратно расположена родинка с левой стороны его торса (я одолжил «Лейку» Т.: я навел резкость на глаза или на соски?). Сегодня вечером мне остается только сделать фотографию фотографии, возложенной словно на жертвенник, освещенной тремя лампочками миниатюрного светильника, купленного на распродаже. Фотография фотографии: способ отчасти утратить ясность переживания, отделить его самого от его ложного присутствия.
Писать о нем - значит получать удовлетворение.
Оцепенение возвращения: удушающая жара, гнетущая пустота этих праздничных дней и растущая одержимость, похожая на гигантскую, нелепую марионетку: член Венсана, измученный и вялый, влажный, ничтожный.
Всегда счастлив вновь увидеть его там, где не ожидаю, увидеть его лицо, его несимметричные глаза, это тяжелое веко, опускающееся от усталости, его узкий и сочный потрескавшийся рот: на портрете Хорста кисти Берара[8], посреди страниц альбома, который листаю, в этих фотографиях Бастера Китона, вклеенных в его «Мемуары», которые я читаю, чтобы спастись от мрачной запутанности Фолкнера.
В гостиной его отсутствующих родителей, куда я захожу впервые, на мебели выставлены фотографии детей: трех мальчиков и девочки. Большая черно-белая фотография совсем маленького Венсана с его великолепной улыбкой, которая осталась до сих пор, фотография спрятана за маленькими снимками трех других; среди них изображение сияющего мальчика, старшего брата, которого я никогда не видел. «Не горю желанием, чтобы ты с ним встречался... - говорит мне Венсан, заметив, что я рассматриваю снимок, - так как он тоже был бы не прочь с тобой познакомиться». Взятый напрокат ровер ждет внизу, мы покидаем квартиру.
Если я так дорожу им, то это потому, что он единственный, кто позволяет мне сохранить связь с моей юностью; ее иллюзорное присутствие проявляется в сиянии, в возрастании, в избытке.
На следующее утро мерзкая картина, висевшая напротив уютной постели, в которой я наконец-то выспался, уже давно потеряв сон и обретя его вновь как будто из-за лучащегося рядом со мной тела, так и лежала снятой с крюка, ее надо было повесить обратно прежде, чем мы покинем номер: Венсан, словно делая последний маленький подарок, влез на стул и преувеличенно криво вешал картину, давая мне время спустить его штаны и поцеловать маленькие, белые, столь крепкие ягодицы, напрягшиеся из-за угрозы, что я, мечтая о дырочке, коснусь их языком.
Я наконец-то присоединяюсь к нему; мы холодно обмениваемся несколькими словами; он не поедет; внезапно я словно бы утратил свой пол. Немногим больше месяца назад мы вместе принимали ванну; он поднялся, член у него стоял, покрытый пеной, я сосал его до тех пор, пока у него снова не появился присущий ему вкус... мне остается только думать об этом: прошел ровно год с тех пор, когда я даже не мог представить, что через какие-нибудь шесть месяцев мы будем танцевать на Рождественском вечере вальсы в «Лондон Клаб» пьяные, обвивая друг друга и засовывая друг другу в рот языки. Ни одно из моих тогдашних мечтаний не могло быть настолько счастливым, как эта грядущая реальность. Может быть, мне уготовано еще немало такого блаженства?
Воспринимать его как проститутку -вот к чему следовало бы прийти.
Каждый раз, когда я звоню ему, я унижаюсь. Только что пробовал возбудиться и подрочить, сося большой палец, заставляя себя думать о его маленьком члене, но ни о чем думать не смог.
Мне бы хотелось сфотографировать его поднявшийся член, обложенный со всех сторон розоватыми, бледными, благоухающими цветками пионов; мне бы понравились брызги его крови в тот момент, когда буду его закалывать, понравилось бы испытывать отвращение и счастье от того, что на меня летят теплые ошметки его мозга, когда раздроблю его череп; да, мне бы хотелось коснуться его мозгов.
Впервые услышал в его голосе нотки нечистой совести, когда он отказывался от приглашения, вот прекрасный повод для разрыва. Наспех поставить крест. Воспоминание о том дне, когда я даже не был счастлив от того, что заставил его плакать.
То, что вечером увижусь с Венсаном, радует меня с самого утра, с прошлого вечера, со вчерашнего утра, с позавчерашнего дня; в последний раз он отказался от приглашения в самую последнюю минуту.
