Я всегда говорю себе: я не буду ему звонить, а потом звоню - вскоре после последней встречи. Я боюсь, что попаду на его начальника, я пытаюсь говорить решительным, безразличным голосом, но, когда я попадаю именно на начальника, мой голос срывается на имени Венсана, и то, как начальник говорит «Не вешайте трубку», дает понять, что он учуял мою влюбленность, и от этого смешно. Я знаю, что моя манера говорить, моя быстрота, моя уверенность будут решающими, мне придется заплатить за любое колебание, придется заплатить за мою чувственную интонацию. Я знаю, что нежданно-негаданно выпалить «Вечером увидимся», и лучше с восклицательной интонацией, нежели с вопросительной, дает мне больше шансов, чем «Ты вечером свободен?». Захваченный врасплох, он всегда какое-то мгновение колеблется, он понимает, что я знаю об этой возможности прибегнуть ко лжи, и, что, если он отказывается, это необязательно значит, что он занят, однако он так решил, он распознал предел пафоса в моем голосе и не хочет прийти на помощь; он соглашается только, когда к тому есть обоюдная расположенность; он всегда диагностирует нашу связь.
Я встаю рано; часы, которыми я пользуюсь с первого причастия, не прекращают коварно останавливаться; я думаю: в это время он должен вставать, как он мне рассказывал, его отец или мать кричат за дверью, чтобы он поторопился; чуть позже я думаю: он пришел в лавку, он взвешивает пакетики с табаком, он занимается доставкой; я сдерживаюсь, чтобы позвонить ему, я боюсь попасть на его начальника.
В прихожей установлена эта электрическая система низкого напряжения, молодой электрик, согласно договоренности, должен был вернуться, чтобы ее доделать: провода торчат, в потолке необдуманно проделано множество дырок. Я смотрю на эту замысловатую световую систему (было стыдно признаться спросившему об этом молодому электрику, сколько она стоит), я смотрю на эти неуклюжие провода, я думаю: неделю назад он трогал их, он должен был снова коснуться их; в субботу утром его мать нашла его мертвым в постели. Я попрошу Венсана закончить работу.
Венсан испражнялся, сидя на унитазе, и я пытался у него пососать: это был не какой-то порок, извращение или попытка возбудиться особым образом, это был простой любовный порыв.
Словно отравлен этим счастьем: невозможно растопить его в текущей жизни, не хотеть восстановить его, воссоздать; лишь снова увидеть его, его самого!
Он ласкал меня, он сказал: «Если бы я остался, я бы тебя рисовал, а ты бы спал рядом», - и положил голову мне на грудь.
Пусть он хотя бы позволит мне расточать ему ту любовь, на которую я способен, и я останусь живым в этом мире!
Нужно иметь силы свидетельствовать об этой минуте, ибо то была минута великая, но нужно, чтобы рассказ о ней был таким же кристальным, как стихотворение Кавафиса: это священный бесплотный монумент человеческой любви. В такой-то день, в такой-то час этот персонаж потонул в своей любви, он чувствовал, как его сердце бьется в груди другого, которого он сжимал в объятиях, его тело больше ему не принадлежало, это был некий дар, и другой благосклонно смотрел, чтобы он не задохнулся в волне, и с нежностью держал его на плаву в своих руках посреди бескрайней вечности (кокаин на траве из Конго).
«По какому поводу?», - спрашивает меня мать Венсана; желание сказать ей: «Это по поводу его члена, мадам, мне нужно как можно скорее его пососать».
Венсан меланхоличен: несмотря на настойчивость Пьера, остановившегося ненадолго в Париже, он не захотел снова с ним спать; чтобы отомстить, Пьер поколотил его подружку. Принимаем кокаин; как замечает Венсан, «никакого особенного эффекта», мне нет дела до его члена, который я так люблю. Его глаза прикрыты розовыми веками, я снова думаю обо всех этих днях, когда был счастлив возле него.
Я начал у него сосать, он говорит мне: «Тебе это не мешает? Утром он был в письке у Фло, и я его не помыл».
Я просунул руку под его ягодицами, чтобы взяться за его член, и он говорит мне: «Именно так у меня и сосал мой преподаватель по айкидо».
Во время попойки: мне не хватает Венсана, его маленького члена, его тихого смеха.
Вечер с Венсаном: дрочим друг другу, смеемся.
Я думаю, что больше не влюблен в Венсана, я ему больше не звоню. Но я хожу посмотреть в витрину «Зорро», сидит ли он там внутри.
Впечатление, что потерял жениха, слишком важного для меня человека: Венсана.
1987. Венсан: ничтожество его лица, его одежды, его жизни. По ночам изучает историю хрусталя и фарфора, встает в семь утра, чтобы идти на занятия по продаже товаров на дому, во второй половине дня обходит квартиры, вечером идет напиваться пивом и мескалем в «Зорро», бар для забулдыг на «Бастилии».
Рождественский вечер, героин и алкоголь, я танцую, не отрываясь от губ Венсана.
Венсан говорит мне, когда я оплачиваю счет после того, как мы проглотили оленину с кровью: «Триста пятьдесят франков, чтобы поужинать со мной, значит, ты либо любишь меня, либо ты богатый, либо у тебя нет никакого понятия о деньгах». Он кладет счет в карман, чтобы показать своей матери.
Чтобы мне подрочить, Венсан принуждает меня грезить вслух о любовницах, которых у меня не было. Конечно же, он видит в мечтах мою сестру, заставляет меня ее описывать, просит меня, чтобы она с ним встретилась, чтобы я отдал ее ему.
Забыл написать о случае, когда Венсан был в слезах, самое главное: идя рядом с ним обратно в самом низу Елисейских полей, не поворачиваясь к нему, я почувствовал, как меня, уверенного, что я больше его не люблю, внезапно охватывает необычайный любовный порыв, заставляющий взять его на руки - при том, что я не осмеливаюсь на него смотреть, - и сильно прижать к себе. Но в эту минуту у меня такое ощущение, что то, что я сейчас сжимаю, не имеет никакой плотности: это, конечно, не кто иной, как Венсан, которого я сжимаю в своих руках, но это даже не я сам, это, скорее, символ или призрак любви, которая у меня была к Венсану, и он до того истощен, что я больше ничего не могу с ним поделать, он тает меж моих рук, все еще веря, что они его держат.
Как-то на днях, звоня Венсану, я попадаю на его мать, она говорит мне: «Это Эрве? Вы позволите задать вам один вопрос?». (Я заранее начинаю дрожать). «Первая буква вашего имени произносится с придыханием?». Я отвечаю, что не имею никакого понятия. Она спрашивает: «Ну, ставят ли перед вашим именем соединительную согласную?». Так как я остаюсь с разинутым ртом, она добавляет: «Понимаете, мы чуть было не нарекли именем «Эрве» брата Венсана, мы даже звали его «Эрве» целых три дня, но эта проблема с придыхательным звуком оставалась для нас неясной, и, в конце концов, мы дали ему имя «Грегуар», но теперь я об этом жалею... Ладно, передаю вам Венсана».
Было условлено, что вчера я должен был ужинать у Бернара вместе с Венсаном, и что потом мы оба останемся спать на разложенном у камина диване. Венсан заявляется полдвенадцатого ночи с душераздирающей историей, объясняющей его опоздание. Я вдруг вижу его глазами Бернара: влюбленный взгляд мутится от реальности. Мы быстро расстаемся; у меня больше нет желания ехать с ним на остров Эльба.
Ужасно влюблен? Разве не служит любовь поводом для отчаяния?
Венсан касается кончиком языка моих губ, потом едва касается им моего языка: только это, ничего больше, одно потрясающее мгновение.
Однажды вечером, - в тот день по-настоящему похолодало, - у нас была назначена встреча в семь часов перед кинотеатром «Сен-Жермен», мы собирались посмотреть «Дурную кровь»[9]. Я за стойкой кафе пью чай, вижу его за окном на скамейке; наконец, он меня замечает, поднимается, на нем куртка с меховым воротником, в руке скейтборд. Он кажется довольно оживленным. Он говорит мне, что забыл все случившееся прошлым вечером и просит рассказать ему о том фильме, который мы вместе смотрели несколько дней назад, «Вне закона»[10]. Я счастлив, что смотрю вместе с ним этот новый фильм, который хотел посмотреть вместе со мной Т.: потеря сознания во время падения с парашютом, сумасшедший бег под песню Боуи, разговаривающий мертвый чревовещатель... Счастье. Мы идем ужинать во вьетнамский ресторан на рю Пренсесс. Он говорит мне, что должен пойти на какую-то вечеринку, я прошу его все-таки заглянуть на несколько минут ко мне, мы раздеваемся и ложимся в постель, он говорит, чтобы я не трогал его член, он сам подрочит мне при условии, что я не буду на него смотреть, я закрываю глаза, приоткрываю их: он вытянул ко мне ладонь, приблизив ее к моим векам, их не касаясь и отбрасывая на них тень; в какой-то момент - я не знаю, чем именно, губами или языком, - это всего лишь какая-то секунда, - я чувствую, что он пробует мой член. Я кончаю, говоря ему: «У меня нет права на тебя смотреть, но ты же на меня смотришь?». Уходя, он становится на колени, чтобы потереть мне член меховым воротником своей куртки, он говорит, что одолжил ее у Флоранс, и теперь она, не зная того, будет кутаться в запах моего члена.
