— Почему ты не ушел? — спросила Оэлун калеку.
— Ты знаешь, Оэлун, что я тебя никогда не покину, — тихо сказал Кюрелен.
Она снова разволновалась, приподнялась на локте. На красивых руках звякнули широкие китайские браслеты из серебра и бирюзы. Грудь Оэлун вздымалась, а глаза метали молнии.
— Ты меня предал, оставил наедине с моим врагом! — воскликнула Оэлун.
На ее шее сверкнули крупные плоские алые камни на массивном серебряном китайском ожерелье. Камни, приподнимаясь на груди от порывистого дыхания Оэлун, переливались зловещим огнем, шелковое платье сбилось, и Кюрелен, заметив обнаженную грудь и ноги, вновь подумал о том, как красива его сестра.
— Оэлун, — сказал он ей нежно, — я всегда считал тебя умной, думал, что твой разум выше женской глупости. Мне казалось, ты считаешь, как и я, что не всегда следует продолжать борьбу, а иногда лучше покориться обстоятельствам и использовать подходящий момент. Именно эти качества отличают человека от зверя. Чего ты желаешь от жизни? Мужа? Он был, но покинул и предал тебя, а другой тебя похитил. Разве все мужчины в темноте не одинаковы? Разве не лучше, что у тебя есть сильный охотник, который желает чего-то добиться в жизни? — Калека нежно погладил тонкий шелк ее платья. — Раньше ты носила только грубую шерсть и наряды из простых тканей. Теперь ты одета в шелка. У тебя есть сильный муж. У тебя красивые меха, сундуки с добром, серебро и достаточно еды. Тебя страстно желает крепкий мужчина, и он хорошо с тобой обращается. Ему принадлежат тридцать тысяч юрт, и с каждым днем у него становится все больше воинов. Он может защитить тебя. Тебя у него никто не сможет отнять. Чего еще желать?
Сестра ничего не ответила, продолжая метать гневные взгляды. Она была возмущена сказанным, но ничего не могла возразить.
Кюрелен улыбнулся и вздохнул. Увидев на резном табурете из тикового дерева серебряную чашу, полную сладостей и фиников, он стал жадно поедать их, громко обсасывая липкие косточки, выплевывая их на ковер и смачно облизывая от удовольствия губы. Сестра не сводила с него глаз, ей стало не по себе.
— Не дури, Оэлун, — сказал Кюрелен, вытерев сладкие губы грязным рукавом.
— Ты — трус, Кюрелен! — бросила ему в лицо Оэлун.
От неожиданности он перестал улыбаться, не зная, следует ему возмущаться или удивляться словами сестры.
— Почему? Потому что я — калека и живу один? Потому что не стал драться с твоим мужем? Потому что я не пожелал погибнуть от копья или кинжала? Или делать другую глупость? — наконец спросил он.
— Кюрелен, тебе не известно слово «честь»? — произнесла она, с презрением глядя на него.
— Честь? — Он расхохотался и начал покачиваться, сидя на сундуке.
Кюрелен корчился от смеха. Оэлун не могла понять причины его смеха и от злости раскраснелась. Чем больше он смеялся, тем больше она злилась.
Наконец он немного успокоился, потряс головой и вытер выступившие от смеха слезы.
— Мне, Кюрелену, дорога жизнь. Если бы я умер, ты все равно оставалась бы у Есугея. Правда, тогда ты могла бы гордиться моей «честной и благородной» смертью, и, возможно, мысль об этом тешила бы твое самолюбие. Я ошибся в тебе, Оэлун! Ты — просто дура!
Калека поднялся с сундука, поправил шерстяной длиннополый халат и спрятал руки в широких рукавах. Высокий мужчина с уродливой фигурой стоял у ложа роженицы. На темном лице мелькнула улыбка, сверкнули белые зубы, в глазах плясали насмешливые огоньки. Склонив голову, он двинулся к выходу.
Она смотрела ему вслед, пока брат не коснулся полога, закрывавшего вход, и тут прерывающимся голосом вскрикнула:
— Кюрелен, брат мой, не покидай меня!
Он остановился, стоя к ней спиной. Оэлун с трудом поднялась с ложа, застонала и, покачиваясь, придерживая обеими руками живот, двинулась к брату. Кюрелен повернулся и заключил Оэлун в объятия. Он прижимал к себе сестру, которая, дрожа всем телом, рыдала. Черные длинные шелковистые волосы упали ему на грудь, голова сестры прижималась к его груди. Кюрелен поцеловал сестру в макушку и крепко обнял за плечи. Он улыбался, но в глазах застыло страдание и любовь. Таких чувств никто прежде не видел на лице Кюрелена.
— Я никогда тебя не покидал, Оэлун, — нежно шептал он. — Во всем мире я люблю только тебя одну.
— Я тоже, — рыдала женщина. — Люблю только тебя.
Кюрелен был сильным человеком, несмотря на изуродованное тело. Он поднял женщину, отнес ее на ложе и аккуратно опустил на шелк, его застилавший.
Кюрелен убрал длинные волосы красавицы с ее мокрого от слез лица, а потом прикрыл ноги сестры накидкой из меха красной лисы. Оэлун не сводила с него обожающих влажных глаз, а он сел рядом и взял ее красивую ладонь своей изуродованной рукой. Он улыбался сестре, но его улыбка была странной и горькой.
— В дурной день боги пожаловали нам одного и того же отца, — заметил Кюрелен.
Оэлун ничего не ответила, но прижалась бледной щекой к его руке. Кюрелен вздохнул и положил руку на голову сестры. Оба не двигались, и так продолжалось долгое время. Брат и сестра смотрели друг на друга, размышляли об одном и том же, но не могли свои мысли сказать вслух.
Ночные ветра разыгрались изо всей силы, под их порывами пол юрты начал дрожать, стены ходили ходуном. Ковры на полу шевелились, а их краски стали ярче, как будто они пробудились к жизни. Подпорки юрты дрожали и громко скрипели. Со свистом ветра смешивалось мычание и блеяние возбужденных животных. Вдали заржал конь, и ему ответил табун, возбужденный и испуганный. Но Кюрелен и Оэлун словно находились в собственном мире и не сводили друг с друга глаз.
Наконец Кюрелен осторожно вытащил руку из-под щеки Оэлун, и в этот момент у нее начались схватки.
— Все очень затянулось, — наморщив узкий лоб, высказал Кюрелен вслух свои мысли.
Оэлун тем временем обхватила руками огромный живот, прикусила губы, но не смогла сдержать стоны. Полог у юрты приоткрылся и внутрь заглянули испуганные служанки.
— Госпожа, шаман пришел, — сказала одна из женщин.
Кюрелен показал жестом, что шаман может войти. Через миг его враг, шаман, появился в юрте. Темное мрачное лицо его пылало ненавистью к калеке, нос напоминал клюв хищной птицы, а маленькие глазки свирепо сверкали.
— Сегодня нам понадобятся твои молитвы, — сказал Кюрелен спокойно и улыбнулся.
От шамана исходили волны черной ненависти, и он презрительно скривил тонкие губы. Худое лицо его было выразительным, и в глазах сверкали сила пустыни и дикие чувства степей, однако губы выдавали в нем хитрого и осторожного труса.
Он попытался не обращать внимания на Кюрелена, встал рядом с Оэлун и вновь поразился ее красоте. Он сразу прикрыл жадно загоревшиеся глаза, спрятал нервные руки в рукава серого шерстяного халата, склонил голову и начал тихо молиться. Кюрелен, сидя на сундуке, не сводил с него глаз, а хитрая улыбка на губах становилась все шире, заметив, что Оэлун смотрит на него, и подмигнул ей. Сестра попыталась сделать вид, что ее это возмутило, но невольно ответила ему ласковой улыбкой.
Шаман стал молиться вслух, обратив взор к отверстию, в которое серой змейкой тянулся наружу дым от жаровни.
— Духи Священного Синего Неба, помогите быстрее разрешиться ребенком этой женщине и прекратите ее страдания! Она жена нашего Хана, благородного Есугея, это ее первенец, который со временем станет управлять нами! Пусть ее глаза затуманятся благословенной темнотой освобождения, а ее чрево выпустит наружу дитя. Пусть она отдохнет!
Несмотря на доброжелательные речи шамана, голос его источал ненависть, ладони, спрятанные в рукавах, сами собой сжались от злости в кулаки. Причина его злости была в том, что он увидел, как Оэлун улыбалась брату.
Шаман склонился над Оэлун, положил ладони с сильно выступающими венами ей на голову, пальцами прикрыл глаза Оэлун. Руки его дрожали. Потом он медленно провел руками по груди женщины, остановился на животе и легко надавил на него. Оэлун снова забеспокоилась и задрожала от боли. Она неотрывно глядела на шамана. Кюрелен нахмурился и внимательно следил за его движениями.
Внезапно шаман, не распрямляясь, гневно покосился через плечо на калеку.
— В этой юрте не место человеку иной веры во время моих молитв, — заявил шаман. — Из-за него меня не слышат духи.
Шаман и Кюрелен начали мерить друг друга злобными взглядами, а Оэлун ждала, чем же закончится их «состязание».
Кюрелен поднялся, схватил шамана за руку и улыбнулся.
— Убирайся, — прошептал он.
Снова обмен гневными взглядами. У шамана перехватило дыхание, но он не двинулся с места, а ноздри раздулись еще свирепее.
Пошарив под халатом, Кюрелен вытащил короткий китайский кинжал с широким сверкающим лезвием, рукоять которого была украшена бирюзой. Он легко прижал кончик кинжала к своему пальцу, и на ноже сразу выступила капля крови. Калека не сводил взгляда с шамана, и на лице его при этом оставалось самое благодушное выражение.
