Словно удивляясь самому себе, Гриднев покачал головой.
- Видите, какие сказки навевает мне это хмурое море!..
- Когда-то дело ограничивалось сиренами и русалками, - задумчиво сказал поэт.
- Безусловно! Мы на все смотрим сквозь призму своего знания. И незнания. Из всего сказанного мной серьезно лишь то, что проблема распознавания деятельности иного разума не так проста, как это нам кажется. Даже если следы у нас перед глазами. Куда дальше! Этот лес, даже дюны созданы нами. Кто, однако, заподозрит это всего через тысячу лет?
- Мы отклонились от проблемы инвариантности, - лунообразное, слабо сереющее в сумерках лицо Этапина казалось задумчивым, но голос прозвучал нетерпеливо. - У вас на этот счет наверняка есть интересные мысли.
- Скорее банальные, - засунув руки в карманы, Гриднев теперь смотрел на море, словно видел там нечто ускользнувшее от взгляда других. Инварианта, да... Любые разумные, очевидно, должны питаться, размножаться, познавать мир, как-то его преобразовывать (это и бобры делают!), жить скорее всего коллективно. Этим условиям неизбежно должны отвечать некоторые общие для всех базисные принципы морали, которые при всей ее вроде бы зыбкости могут, как ни странно, оказаться более инвариантными, чем технологические. Кант не случайно провел параллель между звездным небом над нами и моральным законом внутри нас. Мы только начинаем понимать, в чем тут дело.
- Если это так, - с сомнением сказал Этапин, - то проблема распознавания осложняется. Мораль, нравственность и прочая духовность в силу своей эфемерности не могут оставить долговечных следов.
- Ой ли? - Гриднев прищурился. - Что пережило все поколения, как не наскальные рисунки? Эта живопись гораздо древнее пирамид, а ее краски до сих пор свежи. Чему вы смеетесь? - обернулся он к Шорохову.
- Так, глупость. - Шорохов сконфуженно махнул рукой. - Мне представился осьминог, изучающий малярной кистью начертанное на скале: "Оля и Петя здесь были...".
Гриднев коротко хохотнул.
- Ладно, ладно! Хотите более симпатичную картинку? В своих основах инвариантна скорее всего эстетика. Возможно, более инвариантна, чем все остальное.
- Ну, это уж извините! - от неожиданности Шорохов едва не оступился в воду. - Эстетика - туман, зыбь, уж я-то знаю, что такое вкусовщина!
- Основа алмаза и сажи - углерод, но давайте не будем их путать! раздраженно фыркнул Гриднев. - Я говорю не о личном вкусе, а о родовом восприятии прекрасного! Почему цветы привлекательны, хотя и по разным причинам, как для насекомых, так и для нас? То же самое с красотой раковин, рыбок и бабочек. А для кого прекрасен брачный наряд птиц? Только ли для пернатых? Почему сугубо функциональное в живой природе, по смыслу и назначению утилитарное, будь то движение лани или трель соловья, эстетично для человека? Почему в древнейших захоронениях рядом с орудиями труда, без которых человеку голод и смерть, мы неизменно находим, в сущности, те же безделушки и камешки, над которыми в разгар НТР так упорно трудится наш друг Этапин? А, молчите? То-то же... Тут всем глубинам глубины. Красоту еще древние греки поняли как гармонию. Сегодня мы приблизились к уяснению ее смысла. Гармония - это совершенство простой или сложной системы, лад всех ее слагаемых. Следовательно, красота есть внешнее выражение оптимума существования и функционирования любой системы.
- Например, системы мокриц, - не удержался Шорохов. - Или крыс.
- Элементарная вражда и дурь ассоциативных эмоций! - отмахнулся Гриднев. - Они искажают наш взгляд, я разве об этом? Речь о закономерности, смысл которой едва начал проясняться. Всякое сознание, отражает мир и, видимо, стремится его запечатлеть. Тут интереснейшая намечается инварианта, интереснейшая!
- Позвольте, позвольте, - пробормотал было погрузившийся в свои мысли Этапин. - Никто не замечал у муравьев ничего похожего на искусство...
- Никто из людей не создал симфонию запахов, которые для муравьев то же, что для нас краски и свет! - отрезал Гриднев. - Вообще можно ли сравнивать нашу цивилизацию со столь примитивной и давно законсервировавшейся? Другое важно. Сколько тысячелетий искусству и сколько веков науке? Машинам? Человечество долго жило без моторов и лабораторий, а вот без музыки, рисунков, сказаний оно почему-то обойтись не могло. Вряд ли это случайность.
- О! - глаза Этапина сделались совсем рачьими. - Так это значит... Если бы море вдруг подкатило к нашим ногам, предположим, сердолик с резным изображением вымершего белемнита, то ваша морская цивилизация тем самым была бы доказана? И тогда... Нет, не проходит, - добавил он с сожалением. - Кто угодно мог взять палеонтологический атлас и срисовать белемнита, тут никому ничего не докажешь.
- А-а, наконец-то и вас забрало! - Гриднев с маху опустил руку на плечо Этапина. - Правильно, а то совсем засохли в своих увязках, утрясках... Доказательством существования подводной цивилизации, если на то пошло, мог бы стать и ваш камешек. Если на нем изображен, ну, конечно, не спрут и даже не белемнит, а... Представьте себе, что в каком-нибудь музее издавна хранится гемма или что-то в этом роде с рисунком некой заведомо несуществующей рыбы. Или морского змея, это неважно. Все спокойны. Обычная фантазия художника энного века, сказочный мотив, мифический образ, словом, полная благопристойность. И вдруг это существо открывают океанологи...
- Точно! - рачьи глаза Этапина впились в Гриднева. - Обитает оно в абиссальных глубинах, всплыть ни живое, ни дохлое не может...
- А значит, и художник его изобразить не мог, - кивнул Гриднев. - Что тогда прикажете думать о гемме?
- Тогда скандал. - Этапин покрутил головой. - Но тогда, между прочим, уже не вы будете автором гипотезы о подводной культуре, а тот, кто сопоставит гемму с фотографией, наберется смелости и... Какая обидная развязка!
Он издал короткий смешок.
- Нет, какая развязка!.. Нам придется подтверждать ваше авторство, и еще вопрос, поверят ли нам.
- Но так как морской цивилизации не было и нет, - рассмеялся Гриднев, а уже холодает, то не пора ли нам все-таки к дому?
- Она есть, - внезапно сказал Шорохов. - Она уже существует.
Оба ученых изумленно уставились на поэта.
- А! - догадался Гриднев. - Существует, потому что она уже есть в наших умах?
- Именно.
- Ну, это пустяки.
- Но это меняет мир, - упрямо возразил Шорохов.
- Не мир, - Этапин поморщился. - Самое большее - наши представления о нем.
- Не буду спорить... Только как-то так получается, что ваш брат ученый сначала меняет наши представления о мире, а затем почему-то меняется и он сам.
- В данном случае это нам не грозит, - весело сказал Гриднев. - Разве что вы напишете поэму о научных работниках, которые на досуге фантазируют черт знает о чем... Пошли!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
