Но брат опять успокоил меня. Он уверял, что хорошо знал дорогу и расставил еще раньше знаки, указывающие обратный путь. Кроме того, дальше будет гораздо светлее.
Его решительный тон подействовал на меня, и мы снова двинулись вперед.
Я помню, что прежде, чем мы вышли из цветочного поля, еще одно обстоятельство привлекло мое внимание. Я заметил, что над цветами, перелетая с одного на другой, вьется какое-то насекомое. Оно нисколько не боялось нас и вскоре позволило себя рассмотреть вблизи. По форме своей насекомое напоминало стрекозу средней величины, с четырьмя серебристыми крылышками. Сходство со стрекозой нарушалось тем, что при полете животное не шевелило крыльями, а быстро двигало двумя усиками. Было ли это движение вращательным или колебательным, нам не удалось рассмотреть. Во всяком случае, животное так похоже было на современный аэроплан, что я думал было найти на нем маленького пассажира, но более внимательное рассмотрение убедило меня, что это не механизм, а насекомое. Покачавшись немного на цветке, поразительно напоминавшем начертание букв «d» и «у» и коснувшись лапками (их было, кажется, четыре) кустика, похожего на какое-то еще другое алгебраическое выражение, — помнится, корень из чего-то, — насекомое зажужжало снова, задергало усиками и спустилось на другое растение, шагах в трех от первого.
— Поразительная вещь, — прошептал брат, с напряженным вниманием следивший за полетом. — Эта стрекоза перебрала, следовательно, все члены уравнения Риккати… Интересно, куда она теперь сядет?
Но насекомое, по-видимому, наконец испугалось луча от фонарика, направленного на нее, и, взлетев снова, быстро скрылось из вида, блеснув в конусе электрического света серебристой поверхностью недвижных крыльев.
— Неужели в этом мире насекомые интегрируют уравнения, порхая так по цветам? Если стрекозы здесь так образованы, то каковы же люди?
Брат ничего не отвечал. Кажется, его начинала раздражать моя неуместная ирония. Выйдя из задумчивости, вызванной странным насекомым, он быстро пошел вперед, бросив мне короткое — «дальше».
По мере того, как мы подвигались в глубь новой страны, становилось заметно светлее. Желтоватый оттенок тумана, окутывавшего нас, перешел в молочносеребристый, воздух сделался значительно прозрачнее. Брат погасил фонарь.
По-прежнему не видно было неба. Безбрежное пространство над нами было закрыто непроницаемой и бесформенной белой мглой, напоминавшей снеговую тучу.
Оглянувшись назад, я не нашел больше золотых пятен от гигантских лампочек.
Кругом расстилалось унылое поле с ровной поверхностью, изрезанной множеством параллельных борозд, как будто проведенных гигантским плугом.
Мы шли, осторожно переступая через них, сохраняя глубокое молчание.
С самого начала наше путешествие совершалось среди полной тишины. Звуки, доносившиеся извне, из машинного отделения, скоро угасли, и первым голосом нового мира было жужжание той белой стрекозы. Когда она улетела, тишина снова окружила нас. Я совсем не помню ветра в этой стране; кажется, его вовсе не было. Это безмолвие среди отступивших вдаль седых туманов, среди мягкого, тихо волнующегося матового света и пустынной и строгой, аскетической природы настраивало душу на торжественный и тихий лад.
Вспоминались высокие залы опустевших старинных дворцов, белые колонны оставленных храмов, слышалось веяние умолкших молитв и казалось, будто последняя нота давно пропетой песни, тихий отзвук священного аккорда, чуть слышно звенела вдалеке, затерявшись здесь навеки.
И становилось все светлее и светлее.
7.
Нефтяное озеро как-то сразу обозначилось в нескольких шагах от нас. Тот же налет серебра покрывал и его безмятежную зеркальную поверхность, края которой терялись в белизне быстро удалявшихся туманов.
В первый момент я находился в каком-то оцепенении, полуусыпленный и завороженный развертывающейся поэмой тишины и мягкого блеска. Помню, что в этом забытье я не уловил момента, когда над нами засияла ослепительная лазурь, целое море могучей бездонной синевы, пронизавшее своими голубыми лучами и глубину спящего озера, заблестевшего, как драгоценный камень в серебряной оправе. Помню еще, что я всецело был поглощен созерцанием светящегося облака с расплывающимися очертаниями, быстро приближавшегося к нам по воздуху. Как-то вдруг я с удивлением заметил, что оно плывет не по молочно-белому, а по голубому и уже прозрачному фону, и что весь свет и сияние и блеск исходят только от него. До слуха моего дошел сначала тихий шелест, а потом широкий гул, похожий на шум растревоженных вершин большого леса или на свист взмахов множества крыльев птичьей стаи. Облако становилось все больше, оно заняло полнеба, и все вокруг сделалось настолько ярким, что пришлось зажмурить глаза. Опьяненный светом и шумом, я пошатнулся. Брат подхватил меня и посадил на песок.
— Не открывай глаз, закрой их рукой, — сказал он. — Она еще никогда не пролетала так близко. Подожди, я скажу, когда она удалится, а пока лежи смирно.
— Кто она?
— Светящаяся птица. Если ее можно так назвать, — я тоже не знаю еще, что это такое. Но, очевидно, это она освещает всю окрестность… Удивительно сильная фосфоресценция. Я тоже здесь лежу рядом с тобою на песке с закрытыми глазами. По ощущению на коже лица мы узнаем, когда свет ослабеет.
Когда шум замолк, мы открыли глаза и встали. Светлое пятно в белом тумане медленно двигалось вдаль. Цепи туманных гор опять теснее окружали долину нефтяного озера. Прежним мягким блеском пронизана была его стеклянная поверхность, на которой местами уже заметны были мелкие складки волн. Ветра не было. Может быть, от этого, а также вследствие приобретенной нами привычки, запах нефти почти не ощущался.
— Интересно, откуда эти борозды? — сказал я, рассматривая ряды продольных углублений, бороздивших отлогие части берега, усеянного скалами и камнями разных оттенков светло-серого цвета.
Брат сидел на камне и следил за светлой птицей в глубокой задумчивости. Должно быть, он не слышал моих слов. Но вскоре я и сам понял происхождение борозд. Одна из скал средней величины стала на моих глазах приподыматься, меняя свою форму. В четырех концах ее наметились выступы, ранее почти сливавшиеся с главной массой. Постепенно раздуваясь, эти выступы приняли вид круглых дисков, около полусажени[2] в диаметре. Казалось, будто в них накачивался воздух: я даже слышал что-то вроде шипенья. Наконец, вся грузная масса приподнялась сначала на одну пару дисков, потом — на другую, и оказалась посаженной как бы на два мощных колесных ската. Форма ее напоминала цилиндр с закругленными концами, на одном из которых можно было различить два круглых отверстия, закрытых прозрачной стекловидной оболочкой, а немного пониже их вытянулся мягкий и гибкий отросток в виде хобота.
