- ...кузьмичева трава, можжевельник, ятрышник широколистый... мужской... пурпурный, змеевик мясо-красный, ястребинка волосистая, донник...
Наконец со словами: "Сразу-то все и не вспомнишь!" - Евграф Семеныч кончил. Арина долго молчала, потом спросила у Кости:
- Ну собрал, насушил и - что?
- Людям раздаю. Кто попросит.
- Он меня от простуды только и спасает, - вставила Климиха. - Как расклеюсь, так и бегу к нему в сторожку.
- Сердце заболит, чем станешь лечить его?
Костя быстро взглянул на Арину: о чем она? Помедлил и ответил серьезно, стараясь быть рассудительным:
- Сердечных болезней много, и для каждой свое лекарство. Сгодится ландыш, горицвет либо обвойник греческий, а то и желтушник.
- Полечиться б у тебя. Дорого берешь за травы?
Брови у Кости жестко сошлись на переносице.
- Плату не беру, - передернул плечами. - Мне это в радость.
- Знаю, что не берешь. Спросила так... с языка слетело. Тебя за сумасшедшего не принимают?
Костя молчал.
- Что с некоторых взять... Не переживай.
Марея нервно отняла руку от щеки, схватилась с места, расправляя оборки на платье и говоря, что пора и честь знать, нагостевалась. Арину слегка задела ее поспешность, но она не стала упрашивать Марею посидеть еще и вышла проводить ее. Давно вызвездило. Вокруггустая тьма. Трепетно желтели редкие огоньки в хуторе, где-то по большаку медленно тек густой сноп света - ехала машина. Марея отворила калитку и обернулась, забелев из-под платка лицом:
- Ты его не задерживай, отпусти.
- А тебе что?
- Сторожует он, ночь темная.
- Отпущу, иди... На дойку рано встаешь?
- В четыре, - нехотя ответила Марея.
- В доярки примете?
Марея усмехнулась, посоветовала:
- Отдохнула б. Лямку на шею всегда накинешь. Невелика честь.
- Без дела не могу. Скучно.
- Тогда валяй. Обрадуешь нашего председателя.
Иных к нам и плетью не загонишь, а ты сама - как птица в силки...
И пошла, зашуршав платьем и больше не проронив ни слова. Арина постояла, подумала: "Чего это она сердится?
Или всегда такая?" Махнула рукой и вернулась в хату.
С удовольствием подсела к Косте, опять принялась за свое:
- И многих вылечил?
- Счету не веду.
- Многих, - заспешил Евграф Семеныч. - Очень многих, Арина Филипповна! Он и Марею от бессонницы лечил. Бывало, ночами мается, не спит Марея, а как закроет глаза - муж к ней идет. Живой, веселехонький, вроде и не убило его бревном. Идет, посмеивается себе в усы да приговаривает: "Вот сейчас обниму тебя и унесу с собой".
В страхе, в холодном поту просыпалась бедная женщина, криком кричала...
- Чем же ты помог Марее?
Костя смущенно поежился.
- Спиртовой настойкой пустырника. Растение есть такое - пушистое, мохнатое. Нервы оно успокаивает, а поглядеть на него - вроде сорная трава.
Внезапно у ворот заржала лошадь, тень ее шарахнулась в глубину проулка, гул копыт понесся куда-то и затих. Издалека долетел испуганный голос мальчишки:
- Тпру-у! Сто-ой!
- Это мой Коля! - вскрикнул, бледнея, Григорий и кинулся вон из хаты. Костя с Ариной выбежали следом за ним. Лошадь, видимо сильно напуганная каким-то ночным видением, уже неслась обратно к ним в сумасшедшем галопе, грозя вышвырнуть из седла неумелого всадника.
Вот она пролетела мимо них, злобно фыркая, звеня удилами, и скрылась в ночи.
- Папа-ань! - жалобно молил Коля.
Григорий в растерянности метался возле ограды:
- Не бей ее! Стремена прижми! За шею держись!
На что-то решаясь, Костя затаил дыхание, опустился на колени и вдруг, оттолкнувшись от земли, рванулся вперед, за удаляющимся гулом. Сам во тьме похожий на зверя, он пригибался к земле, бежал и взмахивал руками, будто плыл против течения по горной взбалмошной реке.
Мозг его работал лихорадочно, но четко: домчаться до колодца, притаиться там и ждать, пока лошадь не повернет ебратно. Он знал, что она не убежит далеко от жилья.
И точно: не успел он спрятаться за срубом, всей грудью припасть к нему и упереться ногою в вал, как уже почуял нарастающий топот. Костя весь напружинился, замер.
Лошадь поравнялась с колодцем, и он кошкой метнулся со сруба на ее круп, едва успел схватиться за узду. Лошадь дико отпрянула от сруба и понеслась. Однако она скоро почувствовала на себе цепкое и сильное тело всадника, мало-помалу успокоилась и перешла на рысь. Костя осадил ее у двора.
- Цел? - в голосе Григория радость и страх. Он подбежал к сыну, ощупал его ноги, торопливо заговорил: - С чего она взбеленилась? Волка учуяла? Так ему еще рано шастать... Да и ты хорош! Перепугался, бил ее стременами. С ей надо ласково.
- Папань, вас мамка кличет, - всхлипнул Коля. - Ругается на вас.
- Не успеешь отойти от двора, как уже бегут, - недовольно ворчал Григорий, суетливо прощаясь с Ариной и Костей, который уже соскочил наземь. - Вот жисть!
Григорий с Колей уехали.
- Я тоже пойду, - сказал Костя.
- Постой, - встрепенулась Арина. - Я провожу тебя.
Она ушла в хату одеваться. Костя привалился спиною к воротам, стал ждать. Ему и до сих пор слабо верилось, что Арина вернулась в хутор с неведомого Севера и проявила к нему странный интерес. И вдруг явилась мысль:
он недостоин Арины. Он крутнул головой и вздрогнул, будто невыносимая боль обожгла его. Эта мысль и раньше мучила Костю, особенно в юности, когда были так остры впечатления и мечталось о радостной, преданной любви, любви до гробовой доски, - но теперь стала для него совсем уж невыносимой. Дрожа всем телом в глухой ярости против самого себя, Костя смахнул со лба холодный пот, опустился на корточки и стал смотреть вдоль проулка, пока со двора не донесся голос Арины:
- Где ты, Костя?
- Тут я, - глухо выдавил он.
Арина вышла в накинутой на плечи белой пуховой шали. Миновав огороды, они направились в поле и оказались на проселочной дороге, которая едва проглядывалась. В черном небе редко светились звезды. Иные из них неожиданно взрывались яростной вспышкой, стремительно катились вниз, брызгали светом и навсегда исчезали.
Овражек лег перед ними, чернея кустами по склонам.
Они остановились.
- Дальше пойду один, - нарушил молчание Костя. - Ступай назад.
Арина не двигалась, почему-то медлила прощаться, и он, уставившись под ноги, чувствовал на себе ее взгляд.
- Чудной ты... А коня ловко остановил, молодец!
- Хитрости в том мало. Иди. Ветер подымается.
- До свидания, - опечалилась Арина, повернулась и медленно пошла от овражка.
Костя, мучаясь, стоял, глядел, как она уходит все дальше и дальше, сливается с чернотой ночи.
- А траву ты где хранишь? - пробилось издали.
- В сторожке.
- Приду как-нибудь. Посмотрю.
- Приходи! - пересиливая боль, крикнул Костя.
3
Сторожка, наспех сбитая из черной ольхи, кое-как обмазанная, сиротливо горбилась у крутояра в трех километрах от хутора. Собою она являла вид заброшенный:
стены были кривы, в темных потеках. Но держались они стойко, как бы во всем подражали Косте и подобно ему молча сносили тяготы жизни. Напирали на них ливни с градом, яростно накидывались вьюги - они же, поддерживая друг дружку, ничему не сдавались. Так порой люди, крепко ухватившись за руки, борются с натиском горного потока и преодолевают его.
С солнечной стороны глядели на мир два окна. Глядели из-под соломенной, низко нависшей застрехи чуть удивленно и настороженно. В их маленьких шибках, будто в зрачках, отражалась бесконечно творившаяся в природе перемена. Человек с воображением и вправду уловил бы их сходство с глазами. Окна, пожалуй, еще и наблюдали, все запоминая и по-своему относясь к тому, что видели. Не раз прохожим, которые знали хозяина сторожки, внезапно приходило на ум, что она странно похожа на Костю. И кто знает, было то правдой или досужей фантазией, одно несомненно: в хуторе иной раз поговаривали об этом.
Возле сторожки чернели длинные бурты с деревянными трубами и отверстиями для воздуха. По ночам, сгущая мрак, бурты порою нагоняли невольный трепет на проходящих мимо баб. С крутояра вид открывался могучий, древний. В строгой задумчивости, не шелохнувшись, стеною подымались вдали, у подножий гор, леса, а вблизи сквозила серебром речушка Уля, в зарослях шершавых свечек и колючей дерезы, в уродливых мокрых корягах на перекатах. В ее кипенно-белой, неспокойной воде много водилось форели и усача. Сразу же за буртами широко простирались поля.
Встретить охотника в этих местах не диво: всякие звери водятся тут дикие кабаны, медведи, белки, олени.., По весне горы сплошь зелены, осенью же, чем позднее, тем резче, деревья спорят между собой, вспыхивая множеством оттенков и красок. Это - первое предвестие холодов. Зимою бело, девственно сияют кавказские ледники. Ближе к Сторожевому преобладает три цвета: иссиня-белый - это выпавший снег, туманно-черный - застывшие в спячке лиственные леса, ярко-зеленый - наплывы сосен и пихт, вечно молодых, как небо и земля.
