добавил он, – развлекай.
И Ярхо ушел. Марлы ожили только после того, как затихло эхо его шагов. Одна из каменных дев захотела взять Рацлаву за руку, но драконья жена мягко высвободилась, и покорно ослабли тонкие, вытесанные из породы пальцы прислужницы.
Шумный вдох. Глубокий выдох.
Рацлава наклонилась, стараясь нащупать меха, упавшие ей под ноги. Затем неуклюже опустилась на них, подоткнув платье под колени. Перебросила косы на грудь и помедлила, прежде чем подняла свирель.
Воздух вокруг загустел. Рацлава слышала, как шаркали об пол каменные ступни марл, как дышали самоцветы в стенах Матерь-горы и как Ярхо-предатель уходил все дальше от этих комнат.
Для песни Рацлава взяла нити собственного прелого страха, похожего на посеребренные, втоптанные в землю листья. Нити замерли перед ее лицом, растянулись от угла до угла, – словно паутина, сотканная восьмиглазой пряхой.
Рацлава поднесла свирель к губам.
Скачет по курганам конь буланый. У его всадника – меч, жадный до крови, и изуродованное лицо. Конь выпускает из ноздрей пар и бьет копытами оземь, высекая искры. Там, где отблеск касается травы, восстают воины. Едет всадник по курганам, и за его спиной поднимается несметная орда.
Музыка летела в сердце Матерь-горы, к теплившимся там сокровищам. Опускалась глубже, в рудные норы, где переливались тысячелетние самоцветы. Песня просачивалась в лабиринты коридоров, оплетала бессчетные ходы и, звеня и множась, достигала уха Ярхо-предателя.
Эту музыку не слышал разве что Сармат-змей, покинувший свою обитель несколько недель назад.
* * *
Вскоре Рацлава свыклась настолько, что признала: житье в драконьей горе не слишком отличалось от житья в отцовском доме. Рацлава по-прежнему была предоставлена сама себе, бродила там, где ей позволялось, и лелеяла свою музыку, как одинокий ребенок – единственную игрушку. Ей даже начало казаться, что долгое путешествие с караваном, заснеженные перевалы и разбойничьи болота – не больше чем наваждение. Правда ли, что когда-то Рацлава знала предводителя Тойву, по которому сложили погребальный костер? Правда ли, что Сармату-змею подарили не только невесту, но и лукавого одноглазого раба? Догадаться бы, где он сейчас – Лутый, Лутый, липкий мед и запах срезанного хмеля… Правда ли, что когда-то Рацлаву опекала ведьма? Вороний крик, ночь и полынь, лязг оружия – может, и не было этого никогда. Ни Совьон не было, ни Лутого, ни старой тукерской рабыни, мурлычущей легенды на своем гортанном наречии.
Рацлава хотела привязать к себе ускользающие воспоминания. Она ткала песни и рассказывала истории единственному живому существу, готовому ее слушать. Однажды Рацлава встретила другую жену Сармата, девушку с тяжелым именем и мягким голосом. Не дыша, Кригга слушала истории о путешествии от Черногорода к Костяному хребту, а о себе говорила совсем немного. Не то чтобы Рацлава выспрашивала – ей было любопытно другое.
Кригга жила в Матерь-горе с осени, и, похоже, Сармат жаловал ее куда больше, чем слепую жену.
– Прошлый раз я видела его в январское полнолуние, – рассказывала Кригга.
– Сейчас январь? – Пора лютых ветров на Мглистом Пологе. Время, когда родилась Рацлава, – значит, ей исполнялось двадцать зим.
– Должно быть, уже заканчивается, – ответила Кригга неуверенно. Молчание затянулось, будто она не знала, стоит ли продолжать. – В ту ночь господин был страшно напуган.
От нее Рацлава узнала о смерти гуратской княжны. И если Сармат больше ничего не сказал о гибели Малики Горбовны, то оказался слишком взвинчен, чтобы смолчать о грядущей войне.
– Кто-то собирает против него войска? – зашептала Рацлава жадно. – Они сильны, его соперники?
– Господин бы не беспокоился о слабых.
Но кто же был силен настолько, что сумел напугать Сармата-змея?
– Малику Горбовну жаль, – тихо добавила Кригга. По звуку Рацлава поняла, что она уткнулась лицом в колени. – Я думала, она здесь не погибнет. Я думала, Сармат, – забывшись, она назвала его по имени, не «господином», – и пальцем ее не тронет. Если бы ты знала, какая она была гордая и красивая!
Шевельнулось эхо – так гулял ветер в сплетении коридоров.
– Да, – помедлила Кригга и повторила, словно пробуя слово на вкус: – Бы-ла. А нынче нет. И не будет.
Зашуршала ткань ее юбок, шаркнули о пол башмачки – Кригга не проводила с Рацлавой все время. Иногда она уходила по своей воле, а не по молчаливому приказу Матерь-горы. Поплакать или просто побыть в одиночестве, Рацлава не знала, но ее это нисколько не обижало. Пусть маленькая драконья жена гуляет по лабиринтам, лелея в своем сердце тоску, а Рацлава снова раскинет нити музыки и начнет плести песни, будто большая паучиха – паутину.
Слепая восьмиглазая пряха, замурованная в чреве горы.
Воронья ворожея I
Стоял месяц свецень, январь. Лес мерно дышал студеным воздухом, и под копытами Жениха хрустела мерзлая черная земля, выползающая из-под редких снежных островков. Вдоль тропы тянулась густая сеть голых темных ветвей, схваченных ледяной коркой. В лесу без снега было холодно и гулко, сиротливо завывал ветер в чаще. Конь сменил рысцу на неспешный шаг, и Совьон, сняв с руки перчатку, приподнялась в седле и коснулась ближайшего дерева. В лесу, где выросла Совьон, в старых деревьях селились мудрые духи, но сколько бы ни знали хранители здешних мест, они бы не стали с ней делиться. У этих владений была своя хозяйка, и Совьон надеялась, что боги не сведут их вместе.
Она отняла руку от коры и, торопливо надев перчатку, огляделась. В вышине летал ее ворон, неподалеку кружили маленькие сойки и суетливые сороки, шуршали не впавшие в спячку зверьки. Ночами Совьон слышала и вой волков, слепо бродивших вокруг ее стоянки. Жених нес всадницу сквозь негостеприимные владения – путнику, пусть даже самому отчаянному, не стоило отправляться в такое путешествие в одиночку. Но Совьон выросла в месте, которое называли Висму-Ильнен, Чаща Сумрака. Обитель Кейриик Хайре, старшей и сильнейшей из двенадцати вёльх одного колдовского рода.
Висму-Ильнен – больше, чем лес, которому не было равных в Княжьих горах. Это суровое владычество без конца и края, растянувшееся на бессчетные версты от северных скал до восточных озер. Это лабиринты петляющих троп и целые княжества, поглощенные чащей, обкатанные ею в пыль. Это тысячелетние дубы-великаны, шепчущие реки и невиданная мощь ведьмы и сотен ее прислужников. Висму-Ильнен величали Чащей Сумрака за купол ветвей, сплетающихся над лесом, – плотный, не пропускающий солнечный свет. Даже в знойные июльские дни в Висму-Ильнен царили прохлада и полумрак, придающий деревьям, кустарникам и траве темно-синий цвет. Но когда наступала ночь, ветви будто расползались и на землю стекало серебряное лунное кружево…
Лес, через который держала путь Совьон, не шел ни в какое сравнение с Чащей Сумрака. Небольшой, разросшийся у Поясной гряды, –
