Долго тянутся трудовые дни, быстро летят праздники. Вернувшись в цех, мы узнали, что Волокитин все-таки оштрафовал всю нашу компанию.
— Что делать будем? — спросил Павел.
— Как что? — удивился Сенька. — Что решили, то и будем.
— Это он не по закону! — поддержал я Шихова. — Тятя сказывал, еще в пятом году закон вышел, чтобы штрафы отменить.
— Эй, вы, забастовщики, — торопили мастера, — а ну, давай заступай на работу.
— Нет, — покрутил головой Сенька, — робить не заступим.
— Это почему же? — поинтересовался Решетников.
— Уговорите Грозу, чтобы штрафу не было, тогда заступим!
И вся наша ватага вышла из цеха и расположилась у входа, на солнышке.
Мастера стали совещаться: без помощника много не наробишь, а время-то идет!.. Кое-кто ворчал, но Решетников согласился с нами:
— Надо помочь мальцам. Зря их оштрафовали.
По дорожке, ведущей к цеху, вприпрыжку бежал Волокитин.
— Ах, зачем эта ночь… — напевал он жиденьким тенорком.
Увидев нас на припеке, оборвал пение, вытаращил глаза и зашипел:
— Эт-то что такое? Почему не на работе?
— Потому что штрафуешь зря!
— Не по закону это!
— Сыми штраф — заступим робить.
Волокитин даже рот раскрыл от неожиданности. А когда понял, что мы не шутим, затопал ногами, заорал в ярости:
— Уволю, мерзавцы! Всех уволю!
— Пошто обутки бьешь, Иван Васильич, — подошел к нему Решетников. — Все равно на их штраф новых не сошьешь. Ставь им за субботу полный день — и точка.
Гроза деревянная рассердился пуще прежнего.
— Начальнику прокатки пожалуюсь! — завизжал он и кинулся к управлению.
— Ну, робя, беда, — покрутил головой Витька, — как пристукнет нас Шпынов — мокрое место останется…
— Не каркай, — хмуро оборвал Сенька.
Шпынова боялись все. «Без причины не налетает, а налетит — держись!» — говорили о нем старые рабочие. Мы присмирели.
«А не убраться ли подобру-поздорову в цех на место?» — начал подумывать я, но было поздно: Шпынов уже шел к нам, покусывая кончик светлого уса. У входа в цех он остановился, посмотрел по сторонам и обратился к семенившему за ним Волокитину:
— Так где же ваши забастовщики, Иван Васильевич?
— Вот-с, — указал на нас Волокитин.
Начальник прокатки нахмурился, посмотрел еще раз направо, налево, даже вверх взглянул и возмутился:
— Где? Говорите ясней! Не вижу!
— Вот-с, эти-с…
— Что-о-о?! — брови Шпынова взлетели на лоб. — Эти?! Шутить изволите, милостивый государь!..
— Помилуйте-с, Николай Николаич, какие шутки! Мальчишки-с, хамы-с, забастовку объявили…
Начальник прокатки запыхтел:
— Ну-с, допустим… Так кто же организатор и зачинщик этих… с позволения сказать, забастовщиков?..
— Вот-с! — Волокитин схватил за шиворот одной рукой меня, а другой Сеньку. — Они-с!
Шпынов усмехнулся, глядя на нас, и спросил несердито:
— Ну, так с чего же это вы задурили, господа зачинщики?
Сенька, немного путаясь, но в общем толково изложил всю историю. Начальник прокатки все усмехался. Эта усмешка успокоила меня, и, когда Сенька кончил, я вставил свой аргумент, казавшийся мне самым убедительным:
— Нас не по закону оштрафовали! Штрафы отменили в пятом году. И в книжках про то написано.
— О! — удивился Шпынов. — Да ты, брат, ученый?! И что ж, читал ты эти книжки?
— Читать не читал, а люди сказывали, — объяснил я.
— Так-так, учитесь, Иван Васильевич, у своих «забастовщиков», они пятый год лучше вашего помнят…
— Николай Николаич! — закричал рабочий из прокатки и, подбежав к Шпынову, что-то сказал ему на ухо.
Шпынов побагровел и заторопился в прокатку.
— Николай Николаич! — в отчаянии уцепился за него Волокитин. — А как же со штрафом-то быть? Наказать же их надо-с, для острастки-с…
Начальник прокатки круто повернулся и рявкнул прямо в лицо обомлевшему Волокитину:
— К чертовой матери! Отменить сию же минуту штраф! Тут без конца аварии с оборудованием, а вы мне рабочих мутите штрафами своими дурацкими!..
Помолчал секунду и выразительно закончил:
— Чучело!
Удивительно коротким показалось мне лето 1913 года. Вырваться в лес, на реку — в тишину, в прохладу, где, кроме птичьего гомона, ничего другого и не слыхать, — удавалось ненадолго. А потом опять завод: духота, дым, грохот и работа — до ломоты в плечах, до кровавых кругов перед глазами. Теперь особенно понятным стало давно известное слово «чертоломить», то есть работать не разгибая спины.
Наша ребячья ватага торжествовала свою великую победу над Грозой Волокитиным, хотя об этой победе почти никто и не знал. Рассудительный не по годам пятнадцатилетний рабочий сортировки Федька Зотин, заметив наше непомерное торжество, словно окатил нас ушатом холодной воды:
— Кабы вам Никола не присоветовал да Решетников не помог, ничего бы вы не смогли сделать. Ясно?
Было, конечно, ясно. Мы понимали, что Зотин говорит сущую правду…
Еще в день моего прихода на завод меня заинтересовал Шпынов — личность загадочная. Решетников сказал мне, что начальник прокатки почему-то сослан сюда из Перми. Слово «ссылка» делало Шпынова в моих глазах героем: ведь нашего Илью, и рыжего, который заходил к нам весной, и Павла Королева тоже ссылали, правда, в Сибирь… Знание Шпыновым своего дела, умение работать вызывали уважение к нему. Даже старики отзывались о нем одобрительно:
— Мастак! Видать сокола по полету.
Рассказывали также, что Шпынов каждый год ставит приезжающего к нему на летний отдых сына Сергея — студента Петербургского технологического института — на работу в листопрокатный. Сергей трудится вместе со всеми, и спрос с него не меньше, чем с любого рабочего.
Хлопотами того же Шпынова на заводе строился новый цех, «секретный». Там начали оцинковку железа по новому, немецкому, способу. Но немецкий завод, который поставлял нам цинк и оборудование, запросил за рецептуру бешеные деньги. Говорили, что Шпынов разъярился, узнав об этом, и поклялся найти свой, русский, способ цинкования.
Наступила зима. Все шло по-старому. Но вот однажды в феврале к нам в сортировку вбежал инвалид — рассыльный Шпынова — и громко, чтобы перекричать лязг железа, позвал:
— Эй, Зотин! Медведев! Айдате живо к Николай Николаичу!
Я растерянно глянул на Федьку, а он на меня.
— Пошли! — вздохнул Зотин, и мы поплелись в кабинет начальника прокатки, не ожидая ничего хорошего.
Стол в кабинете был завален книгами и бумагами. Шпынов посмотрел на нас, усмехнулся в усы и проговорил:
— Ну, здорово, молодцы… забастовщики…
Мы пробормотали в ответ что-то несуразное. Так и казалось, что Шпынов сейчас вскочит, страшно закричит, затопает ногами. Но он, продолжая улыбаться, объявил:
— Вот что, ребята! Перевожу вас обоих в новый цех, на выучку. Будете сменными подручными мастеров-цинковальщиков. Зотин, как старший годами, будет получать в день семьдесят копеек, Медведев — шестьдесят… Но чтобы работать прилежно! Лоботрясов не потерплю! Со временем сами мастерами будете. А вздумаете баламутить — в порошок сотру! — пригрозил он на прощание.
Дома весть о моем переводе в новый цех встретили радостно. Мать, довольно улыбаясь, наставляла меня:
— Ты уж, Санушко, старайся. В люди выйдешь через образование-то свое…
— Говорил же я тебе: с грамотой-то и на заводе не в последних ходить будешь, — удовлетворенно высказался отец.
Так в начале 1914 года нежданно-негаданно стал я кандидатом в мастера «секретного» цеха.
В первый же день работы на новом месте меня поразила своей загадочностью машинка в стеклянной будочке, запертой на замок. На машинке был циферблат, как у часов, она стояла на полированном столике, и от нее тянулась к ванне с металлом резиновая трубка с наконечником. Увидев, что я заинтересовался прибором, Пьянков, мой сменный мастер, пояснил:
— Градусник это! Для замера тепла в ванне. А попросту — ябедник.
«Почему ябедник?» — подумалось мне, но расспрашивать дальше не посмел.
В последний день масленицы я вышел на улицу погулять. Молодежь и шустрые подростки, одетые во все самое нарядное, толпились у высоченных угоров, играли на гармошках, пели песни. Лихие забавники катились вниз: кто гурьбой, кто в одиночку, кто парой — сам-друг с принаряженной девушкой.
Заводской нарядчик неожиданно оторвал меня от веселья. Объявил, что вместе с Зотиным и помощником мастера я наряжен разогревать металл в ванне. Завтрашняя оцинковка должна была начаться в срок, несмотря на праздник.
Когда пришел в цех, Зотин был уже там.
— А, Сано, здорово! — приветствовал он меня. — Вдвоем, значит, робить будем?
— Почему вдвоем? А мастеров помощник?
— Фь-ю! — присвистнул Федя. — Эк чего захотел… Станет тебе мастеров помощник последний день масленки пропускать! Не будет он дежурить, и думать нечего. Вдвоем чертоломить придется, брат.
