рейка. От нашей работы, наших движений с невероятным криком и гамом взлетели неисчислимые птицы, потянули от острова в море.
«Все уйдут, — подумал я. — Уж очень бесцеремонно вторгаемся мы в их владения. Днем, да еще на лодке…» И еще показалось, что Филиппов решил пофасонить передо мной, показать обилие дичи — он знал, что я ни разу не охотился около Морских островов, в обычные дни добраться до них не хватало времени, а в отпуск предпочитал охоту на меляках Нижней косы, где знал каждый кустик.
Птицы, перелетев не очень далеко, уселись и перестали обращать на нас внимание. Мне стало ясно все: дичь здесь непуганая, как говорят охотники, «места необстрелянные».
Оставив кулас, мы долго брели по воде до зарослей. Скрадки не устраивали, просто встали в густые кусты чакана, недалеко друг от друга.
Мастерски же стрелял Иван Степанович! Выбирал птицу в самом неудобном для поражения полете, бил дуплетами, — и где бы и как бы ни летели утки, падали две! Старик хорошо знал, что мне редко удается дуплет, и, видимо, только поэтому сам бил только ими, и лишь из-за этого я мало стрелял, любуясь его ловкими и точными выстрелами, стрельбой без подранков.
Вдруг я увидел тянущих к острову гусей. Проследив за полетом большого стада серых красавцев, пожалел, что они не натянут на нас. Заметив их, Филиппов махнул мне рукою, чтобы я затаился и приготовился к стрельбе по гусям. Я присел и неожиданно услышал, как Иван Степанович закричал по-гусиному.
И стая повернула на его зов. Погогатывая в небе, гуси приближались, все время снижаясь. Они тычком навалились бы на Филиппова, но он замолчал, и стая, беспокойно гогоча, словно спрашивая того, кто их звал: где он? — шла на меня. Подпустив на ближний выстрел, а он тогда, когда уже различаешь, что лапки красные, я спокойно выцелил, плавно нажал на спуск. После выстрела гусь сложил крылья, тяжелым серым булыжником понесся к земле. Я вскочил, чтобы быстро подобрать гуся.
— Бей! Бей вторым! — разъяренно закричал Филиппов. — Бей!
Я невольно подчинился, вскинул ружье и выстрелил в угон уходящей стае. У одной птицы подломилось крыло, она упала.
— Разиня! — сердито закричал Иван Степанович.
Только что захваченный радостью от первого удачного дуплета по гусям, я удивленно оглянулся и с обидой посмотрел на старика.
— Не ты, я разиня! Ты молодец, вот так всегда — на спеши первого взять, бей вторым. А мне надо бы тоже парочку снять — они-то надо мной повисли после твоего выстрела.
Да, вот это охотник настоящий: ему так хотелось выучить меня меткому дуплету по гусям, что он забыл о себе, а по всем правилам — писаным и неписаным — первые-выстрелы должны быть его, он подозвал гусей. И я еще больше проникся уважением к Филиппову: честно говоря, я слышал, что он подзывает гусей, но не верил в это. Многие пробовали делать это, я тоже не исключение, но гуси никогда не подлетали, а больше настораживались, уходили в сторону или забирались еще выше. Все мы относили рассказы об умении Филиппова подзывать гусей к легендам начинающих охотников, а те многое кое-чего выдумывают.
На ночь мы отступили от острова; хотя моряна и не притихала, но Иван Степанович слышал крик куличка, предвестника норд-веста. В холодной темноте звезды появились крупными и яркими. Под ними начали скрипеть цапли и попискивать лысухи, улетающие на юг. По опушкам островных зарослей заканчивалась вечерняя тяга квакв: бесшумно кружась, они часто перекликались: «Квак! Квак!» Еноты, покидая камышовые крепи, выходили на меляки отыскивать подранков, негромко, почти как люди, тянули:
— Э-э-э-эй!
Кто ни разу не слышал енотов, может подумать, что в зарослях заплутались охотники и, выбившись из сил, еле окликают друг друга, собираясь в одно место.
Вскоре на ночные пастбища потянули стаи уток, стада гусей и казарок. Звуки их полета непрерывно слышались над нами. Я радовался: завтрашняя утрянка будет удачной. Филиппов, повертев и постучав пальцами по стеклу барометра, недовольно нахмурился. Перед ужином тщательно замерил глубину, на которой мы бросили якорь. Поужинав, вновь опустил шест за борт, воскликнул:
— Так я и чувствовал — вода пошла на скат. Надо нам уходить на глубь, скоро сорвется норд-вест.
Мы отступили в море, принялись готовиться к приходу норд-веста: закрепили реек, убрали птиц в отсеки, плотно задраили их люки, усилили крепление палатки, бросили второй якорь на длинной цепи. Только управились, как с берега налетел ветер. Свирепо рванул кулас, ударил крутой волной, брызги от нее забарабанили по палатке.
— Сорвался, чумовой, — недовольно бросил Иван Степанович.
Ветер с каждой минутой набирал силы, начали свистеть натянутые баштуги, волны становились выше и белее. Иногда кулас подбрасывало вверх, он на долю секунды повисал на гребне волны, а когда рушился вниз в междуволнье, громко звенел якорной цепью.
Норд-вест бушевал всю ночь, все усиливаясь. Иван Степанович часто просыпался, вылезал из-под теплых одежин, опускал шест за борт. Проверял: не обсыхаем ли? Не оторвало ли от якоря? Не несет ли уже нас в море? Все это было опасным для нас. Обсохнешь — дичь пропадет, все труды наши пойдут прахом. Оказаться на куласе в море, да еще штормовом, — будут по нас справлять поминки, с Каспием шутить нельзя.
Серым, сумрачным утром, ежась от холода, мы уменьшили площадь паруса, как говорят рыбаки — «подшили парус», и побежали домой. Норд-вест гнал из степи полчища дымчато-черных туч, вздымал волны, рвал с них серые гребни. Каспий глухо и недовольно шумел.
Стаи пролетных спешили на юг без единого крика, нигде не присаживаясь.
Иван Степанович всю дорогу настороженно следил за работающим парусом — шли мы крутым реем, круче чем вполветра, и при малейшей оплошности в управлении плоскодонным суденышком могли опрокинуться. Пристанывая мачтой, кулас, легко и свободно то ныряя с гребня, то взбираясь на него, мчался вперед.
ПОКАРАЙ
Говорят, охотники любят приврать и мастера сочинять небылицы. А что прикажете делать, когда идешь с охоты, а у тебя в сумке даже куличка нет. Хотя кулик и невелик, но все же птица!
Товарищ несет десяток отборных селезней, пяток серых гусачков, у него в связке и красная утка-хорхаль, белый колпик, перепелесая казарка, черная каравайка-ибис и даже бекас, на которого у нас и ружья не поднимают, слишком он увертлив и мал. И вы думаете, ваш попутчик за тридевять земель ходил? Ничего подобного, рядом стоял! Идешь с ним и помалкиваешь. Неудобно рассказывать небылицы — он все видел: как ты мазал по кряковым, как проглядел стаю караваек,
