как ее сознание раздваивается. Одна часть наслаждалась водою, а вторая часть восторгалась таким чудесным изобретением, как этот кран. Она начала размышлять сможет ли понять его устройство до такой степени, чтобы внятно объяснить, как его сделать там… дома. Она оторвалась от умывальника, и подумала, что надо немедленно искупаться и выстирать одежду. Она оглянулась. Большая глубокая эмалированная ванная, душ с отверстием и решеткой в полу. Элида быстро разделась и встала под холодные струи. Мыло пахло отвратительно и было темного цвета, но выбора не было. Одеждой вытираться было противно, поэтому она окутала себя струями теплого воздуха, и они быстро высушили кожу. Но теперь встал вопрос как на чистое тело натягивать грязные вещи, поскольку запасные она не догадалась взять. Воровато выглянув из душа и убедившись, что никого нет, она опрометью бросилась в комнату и быстро захлопнула за собой дверь. Гардероб Кати был… скудным, причем, скудным настолько, что было понятно речь идет о крайней степени обездоленности, но почему-то по ощущениям Кати, вещи — это было наименьшее, что ее беспокоило.
Переодевшись в какую-то странную блузку и юбку (что висели отдельно и были, видимо, праздничной одеждой), Элида вернулась в душевую, набрала в ванну воды и устроив небольшой водоворот простирала вещи. Повесив их на веревку вернулась в комнату, вымыла полы и только тогда, немного успокоилась и попыталась прийти в себя.
Что здесь произошло? На столе стояла недопитая бутылка водки и лежала обгрызенная краюха хлеба. Только Элида увидела это, как такая боль, такая обида на какую-то несправедливость затопила ее душу. Сразу вспомнилось как она старалась, как она работала, как хотела победить… и победила! Она ждала, что ее портрет повесят на Доску почета, и все будет как в том фильме с Любовь Орловой «Светлый путь». Горло снова сдавила обида. Вспомнилось, как к ней подошел парторг и не желая смотреть ей в глаза, как-то путанно и непонятно начал что-то объяснять о том, что якобы она неправильно утрамбовала несколько изложниц, из-за этого пошел брак и поэтому ее победа не может быть признанной. Как она тогда сталась поймать его взгляд, чтобы понять врет он или нет. На какую-то долю секунды взгляды пересеклись, и Катя чуть не закричала: врет! Он все врет. Он не хочет выдвигать Катю из-за ее прошлого. Она не может быть лидером, на которого будут все равняться. Как же ей было больно.
Все в ее жизни не так, все наперекосяк, с самого раннего детства. Первые воспоминания были, словно короткие вспышки… Она стоит на крыльце и смотрит как две коровы идут к воротам, где их ждет пастух и стадо… Все в доме плачут и кричат на нее и друг на друга… Она с мамой куда-то едет… «Стой тут, утром к тебе подойдет тетя и тебя заберет», — плача и целуя ее, говорит мама и это остается последним воспоминанием, связанным с родителями. Катя не помнила пришел кто-то за ней или нет? Зато она помнила, что позднее жила в каком-то подвале, потом в какой-то семье, где ее били и заставляли качать ребенка в люльке. Она сбежала и это было первое осознанное решение, которое она приняла самостоятельно. Потом что только не было. Она прибилась к банде малолеток и вместе с ними и воровала, и убегала от милиции, несколько раз ездила на крыше поезда, переезжая из города в город, пока однажды, когда ей было лет двенадцать-тринадцать (точнее она сказать не могла), ее вместе с друзьями задержали на вокзале и отправили в детский дом. Не в приют, не во временный дом, куда часто свозили найденных детей и в которых, по рассказам очевидцев, творился настоящий беспредел, нет, ей повезло, и она попала в хороший детский дом, в котором было чисто, и в котором дисциплина была на первом месте. С ней долго разговаривала одна из воспитательниц, объясняя, что теперь она должна вести себя по-другому, а не так как на улице. Нельзя драться, сквернословить, мусорить и плевать на пол. Утром надо вставать по звуку горна, умываться, заправлять кровать и делать утреннюю зарядку. При детском доме была школа, но поскольку читать она не умела, то ее определили в первый класс. Катя тогда думала, что ни за что не привыкнет к таким порядкам и готовилась к побегу, но все оказалось намного лучше, чем она ожидала.
Во-первых, выяснилось, что она умна и быстро усваивает новые знания, в результате чего, она за полгода прошла программу первого и второго класса и ее перевели в третий. Это было уже не так позорно, как сидеть рядом с самыми младшими. Еще за год она прошла третий и четвертый классы и теперь была в пятом. В этом стремлении к учебе ее горячо поддерживали учителя и Катя ощущала себя настолько счастливой, что даже сейчас, работая на заводе, она с каждой получки на большую часть денег накупала игрушек и гостинцев и отвозила в этот детский дом. Но главное в этом детском доме все было, достаточно, справедливо. Лучшие оценки ставили не за подхалимство, а за знания. И наказывали одинаково, хоть отличников, хоть двоечников, если кто-то поступал неправильно. А еще им привозили фильмы. Это был настоящий праздник. Катя влюблялась в актеров, любовалась актрисами, стараясь подражать им во всем. Это было очень хорошо, потому что тогда она следила за самой собой, старалась быть аккуратной, яростно избавляясь от въевшихся привычек вытирать нос рукавом, или ругаться самыми скверными словами. А потом она влюбилась. Ей тогда было около пятнадцати лет. Ее избранник воплотил самые светлые и самые лучшие ее мечты в жизни. В детский дом пригласили летчика, который работал в Заполярье, а сейчас приехал на отдых в санаторий, что располагался неподалеку. Героическая профессия уже заставляла относиться к нему с уважением, а еще он оказался молод … и красив. Если бы Катя знала о существовании греческих богов, то она бы точно сказала: «Красив, как греческий бог», а так она могла сравнить его только с любимым актером. Эта любовь жила в ее сердце до сир пор, именно она помогала ей выживать, когда хотелось умереть. А случилось это уже через год, кода она с другими ребятами после достижения пятнадцати лет поступила в ремесленное училище.
Воспитатели много чего желали выпускникам, от много-чего предостерегали, но никто не сказал Кате, что в первую очередь она должна бояться парней-ровесников, поскольку теперь она выглядела не мальчишкой-сорванцом,
