В «Ключах счастья» Вербицкая вновь рассказывала «сказку о Золушке» — бедной девушке Мане Ельцовой, встретившей богатого барона Штейнбаха, полюбившего ее и помогшего стать знаменитой балериной. Главной целью романистки было поведать историю «новой» женщины, которую так и не встретил Тобольцев, которая осмелилась сбросить путы старой морали. Сама Вербицкая так разъясняла цензору Н.В. Дризену идею своего произведения: «Женщина, не ставь любовь в центр своей жизни, чтоб не сделаться банкротом, когда любовь уйдет. Посвяти себя науке, искусству, творчеству, деятельной любви к людям. Не гонись за маленьким личным счастьем. Победи свою страсть, освободи душу для великого и вечного. И „ключи счастья“ будут в твоих руках»[12].
Вербицкая сама издавала свои произведения. В связи с этим шеститомный роман «Ключи счастья» печатался отдельными выпусками, так как денежное «оправдание» одной части влекло за собой возможность печатать следующую. Но переход к такому методу работы повлек за собой усиление стилевой небрежности. Роман получился растянутым и очень неровным по художественным достоинствам.
«Ключи счастья» имели еще более шумный успех, чем «Дух времени». И хотя представители духовной элиты с пренебрежением говорили о «бульварности» творчества Вербицкой, но и они читали запоем описания новых приключений юной балерины.
Критики «толстых» журналов, где Вербицкая еще недавно была желанным автором, хором ругали ее новые романы. Их основными недостатками называли нереалистичность художественной манеры и претензии писать в таком стиле о злободневных событиях и проблемах. «Как ни курьезны подчас все эти подробности и мелочи из квартирных обстановок, костюмов, причесок, запахов, которыми Вербицкая загромождает свои произведения, но обойтись без них она ни в коем случае не может. Этот сложный „ажурный узор“, который плетет она, должен придать видимость реальности тем призракам, какие, под именем новых людей, населяют воздушные замки ее фантазии»[13].
Вербицкая возмущалась подобными оценками, обосновывающими ее популярность лишь низменными литературными вкусами. В сохранившихся в ее архиве заметках — ответе на критику — она с горечью писала: «Я хорошо знаю себе цену, не страдаю манией величия и не считаю себя талантливой. О, нет. Но я понимаю, почему меня читают в данную минуту. Я вижу, что влечет ко мне читателя. Я затрагиваю все те же вопросы, старые вопросы о любви, о браке, о борьбе личности с обществом… Очевидно, я… вкладываю в решение этих вопросов тот темперамент, ту искренность, то несомненное свое, что отличает меня от других. Может быть, именно то, что я пишу по-женски? И чувствую, и думаю тоже по-женски? А может, и „синенькие“ (т. е. утешительные. — А.Г.) слова теперь именно нужнее всего? Или я освещаю эти вопросы по-своему? Или читатель чувствует, что мои слова выстраданы мною, что мое миросозерцание стоило мне дорого?»[14]
Неожиданное признание и поддержку Вербицкая получила со стороны социал-демократической критики. «Не ищите у Вербицкой ответа на проклятые вопросы, — писал М. Ольминский, — но если вас заела пошлость животного себялюбия, и вдруг пробудится желание увидеть себя молодым в лучшем смысле этого слова, посмотрите в зеркало через роман Вербицкой: не теперешнюю освиненную рожу увидите вы за стеклом, а свое былое, честное лицо… Вы не раз зевнете там, где Вербицкая серьезна; не раз улыбнетесь там, где Вербицкая хочет быть трогательной. Вы посмеетесь над ее наивностью, но посмеетесь без вражды, потому что почувствуете в ней вашу собственную честную, юную наивность»[15]. Сходную оценку дал романам Вербицкой и А.В. Луначарский[16].
После «Ключей счастья» Вербицкая была в зените славы. Ее книги неоднократно переиздавались, экранизировались. Но писательница уже вступила в полосу творческого кризиса. Манера, найденная в двух «современных романах», себя исчерпала. Стиль модерн выходил из моды, и следование ему в литературе стало казаться смешным и претенциозным. Это стало очевидно при появлении в 1914–1916 годах романа Вербицкой «Иго любви», навеянного историей любви ее бабушки. Художественные достоинства прозы Вербицкой еще более упали, коммерческого успеха этот роман не имел. Две ее части («Актриса» и «Огни заката») были опубликованы, третья («Спешите жить») осталась в рукописи.
Октябрь 1917 года положил конец литературной карьере Вербицкой. В 1919 году ее книги были объявлены порнографическими и вредными для революционного пролетариата. Только благодаря вмешательству М. Горького склад ее изданий был спасен от уничтожения. Чтобы проверить обвинения против Вербицкой, В. Боровский назначил литературную комиссию из 12 человек, которые в течение трех месяцев читали ее книги и пришли к выводу об их «безвредности», Роман «Дух времени» был даже рекомендован Воровским к переизданию, но замысел остался неосуществленным. В 1924 году книги Вербицкой были опять, и на сей раз окончательно, запрещены. Она вновь попыталась бороться за свое литературное имя и за право печататься в Советской России. Ее поддержали М. Ольминский и С. Мицкевич. Но их вмешательство не изменило судьбы писательницы, обреченной на забвение, хотя два ее лучших романа («Дух времени» и «Ключи счастья») продолжали читать и в 20-е годы, пока не истерлись до дыр страницы потрепанных книг. Вербицкая продолжала писать, но уже под псевдонимами: А. Алексеева, Румшевич, Ольгович и др. Она пыталась перестроиться на новую тематику, работала в детской литературе, писала киносценарии. Материальное положение ее вновь, как и в годы юности, стало тяжелым. Из трех ее сыновей один (Всеволод) продолжил театральные традиции семьи, играл в Художественном театре, впоследствии был одним из организаторов и руководителей 2-й студии МХТ. В 1928 году Вербицкая скончалась от болезни сердца и была похоронена в Москве на Новодевичьем кладбище, на участке, отведенном для артистов МХТ. В посвященном ей некрологе говорилось, что творчество Вербицкой — «это единственный пример в истории литературы», когда писатель создавал «идейную беллетристику бульварными методами»[17].
Спустя годы произведения Вербицкой возвращаются к читателю. И пусть многое в них покажется ныне наивным и мелодраматичным, но они, как и раньше, будут интересны увлекательным сюжетом, благородными страстями героев и «духом времени» одной из переломных эпох русской истории. И тогда сбудется сказанное в 20-е годы умирающей писательницей: «Надеюсь, что и для потомства, далекого от уличной брани газет, давно исчезнувших в круговороте жизни, мои книги, хранящиеся в Румянцевском музее и Публичной библиотеке, откроют мое истинное лицо, и для будущего поколения я займу свое скромное, но неоспоримое место в русской литературе»[18].
Л. Грачева
КНИГА ПЕРВАЯ
Erlöschen sind die heitern Sonnen.
Fr. Schiller[19]
Я люблю Того, кто строит
Высшее над собой и так погибает…
Ницше[20]
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
I
Это было осенью 1903 года.
С утра упорно моросил дождик, окутывая город гнилым туманом. Но это не помешало огромной толпе собраться на похоронах талантливого, «безвременно умершего», как говорили газеты, писателя. Студенты несли на плечах гроб, слева валила толпа: представители редакций, репортеры, курсистки; очень много женщин и учащейся молодежи вообще. Сзади ехало несколько линеек, пустых пока. В одной только сидели старушка, мать покойного, и трое его ребят.
Вдова шла за гробом первая — мерным, решительным шагом; сдвинув суровые брови; без слез, как бы стыдясь всякого проявления горя. В ее некрасивом, молодом еще лице, в ее упорном взгляде, в угловатой, широкоплечей фигуре и в самой походке чувствовалась сила. Шествие замыкала пролетка, вся, с верху до низу, покрытая венками с лентами и надписями.
— Кого хоронят? — спрашивали встречные и крестились с недоумением. Автор не пользовался популярностью среди большой публики. Но он был из крестьян, писал о деревне, рабочие и учащаяся молодежь ценили его. Многие присоединялись к процессии. И когда толпа подошла наконец, вся промокшая, к кладбищу, обыватели окраин, удивленные таким стечением народа, побросали свои дела и тоже кинулись «поглазеть». Два подростка-мастеровых, работая локтями, с ожесточенными лицами, продрались-таки к самой могиле.
Она зияла, красновато-желтая, угрюмая. Среди мгновенно наступившей тишины слышно было, как, тяжело дыша, могильщики спускали в яму гроб; как глухо стукнул он, коснувшись земли.
Вдова стояла впереди, держа за руки двух девочек в бурнусиках[21], в красных вязаных шапочках. Мальчик лет девяти, закусив нижнюю дрожавшую губу, с ужасом глядел вниз, в могилу. Он слегка вытянул тоненькую шею и тискал в озябших руках свой старый картузик.
