Он подносит свою руку ко рту и пальцами показывает что-то типа «кого-то вырвало». Я отшатываюсь. Но продолжаю играть.
Почему ему так хочется, чтобы я пела? Он всё равно не сможет услышать. Однако я начинаю тихонько напевать. Парень улыбается и кивает. А потом смеётся, когда читает слова песни по моим губам. Он качает головой и показывает мне продолжать.
Забыла, что он может читать по губам. Я могу разговаривать с ним, но он не может мне отвечать. Я продолжаю играть песню до конца, уже несколько человек стоят и слушают. Возможно, мне нужно петь всё время.
Он что-то пишет на своей доске. Но я переворачиваю её и кладу на бетон. Не хочу с ним разговаривать. Лучше бы он ушёл.
Парень хмурит брови и вскидывает руки, но не в смысле «я выбью из тебя дурь». А в смысле «и что мне с тобой делать?» И показывает мне продолжать играть. Его пальцы лежат на корпусе гитары, он как будто чувствует её вибрацию. Но сосредоточился он на моих губах. И это почти раздражает.
Рядом с нами останавливается полицейский и откашливается. Я подскакиваю, чтобы собрать свои деньги, и убираю их в карман. Там около тридцати двух долларов. Но это больше пяти центов, которые у меня были, когда я начала. Убираю гитару, а Голубоглазый хмурится. У него такой вид, как будто его только что лишили любимой игрушки.
Он начинает писать что-то на доске и протягивает мне, но я уже ухожу.
Парень идёт за мной и дёргает меня за руку. Все мои пожитки сложены в холщовую сумку, что висит на моём правом плече, а в левой руке у меня гитара, поэтому, когда он хватает меня, я чуть не опрокидываюсь. Но он удерживает меня, быстрым движением снимает сумку с плеча и вешает на своё. Я отчаянно цепляюсь за неё, но он, гримасничая, отдирает мои пальцы от лямки. Какого чёрта?
— Отдай мне мою сумку, — говорю ему, упираясь ногами в пол. Я готова снова ударить его, если потребуется. Но он улыбается, мотает головой и идёт дальше. Я следую за ним, но пытаться остановить его — это всё равно, что останавливать скатывающийся со склона огромный валун.
Так он и идёт дальше, а я вешу на его руке, словно обезьянка на липучке. Но вдруг он останавливается и заходит в небольшой ресторанчик в центре города. Я продолжаю следовать за ним, он садится в кабинку, бросая мою сумку на диван в глубине, рядом с собой. Потом показывает мне на противоположный диван. Он хочет, чтобы я села? Я ударила его в нос пару дней назад, а теперь он хочет со мной перекусить? А может, он хочет вернуть свои двадцать баксов. Я лезу в карман и вытаскиваю двадцатку, ощущая её потерю, когда припечатываю банкноту к столу. Его губы сжимаются, он протягивает её обратно, снова указывая на место напротив него.
Запах гриля ударяет мне в нос, и я понимаю, что не ела сегодня. Ни разу. Мой желудок громко урчит. Слава богу, он не может это услышать. Парень снова показывает на диван, забирает гитару из моих рук и задвигает её под столик.
Я сажусь, а он смотрит в меню. Ещё одно он протягивает мне, но я мотаю головой. Тогда его бровь вопросительно выгибается. К нам подходит официантка и спрашивает:
— Чем могу помочь?
Он указывает на меню, и она кивает.
— Будет сделано, Логан, — говорит она и подмигивает.
Он улыбается ей широкой улыбкой. Его зовут Логан?
— А кто твоя подруга? — спрашивает она.
Он пожимает плечами.
Её глаза останавливаются на пластыре на его переносице.
— Что стряслось? — спрашивает она.
Он показывает на меня, потом ударяет кулаком себе в лицо, но при этом ухмыляется. Официантка смеётся. Не думаю, что верит ему.
— Что вам принести? — спрашивает она меня.
— А что вкусно? — отвечаю я.
— Всё. — Она щёлкает жвачкой, когда говорит со мной. В разговоре с Логаном она так не делала.
— Что ты заказал? — спрашиваю я его. Он смотрит на официантку и хлопает густыми ресницами, обрамляющими его голубые глаза.
— Бургер и картошку-фри, — говорит она.
Слава богу.
— Мне то же самое. — Указываю на Логана: — И платит он. — Я улыбаюсь официантке. Она не выглядит удивлённой. — И ещё рутбир[3], — добавляю я в последнюю минуту.
Стоит мне это произнести, Логан поднимает два пальца. Она кивает и записывает. Потом спрашивает его:
— Раздельный счёт?
Он указывает пальцем себе на грудь, она снова кивает и уходит.
— Здесь тебя знают? — спрашиваю я.
Он кивает. Думаю, самым лёгким в общении с ним будет тишина.
Официантка возвращается с двумя стаканами рутбира, двумя соломинками и чашкой с чипсами и соусом сальса.
— За счёт заведения, — сообщает она, когда плюхает всё это на стол.
Я набрасываюсь на еду, как будто в жизни такого не видела. Сейчас я уже с трудом могу вспомнить, ела ли вчера. Со мной такое бывает. Я так занята выживанием, что забываю поесть. Или не могу себе этого позволить.
— Как твой брат? — тихонько спрашивает официантка.
Он царапает что-то на доске и показывает ей.
— Химиотерапия — штука тяжёлая, — говорит она, потом просит: — Передай ему, что мы молимся за него, хорошо?
Логан кивает, она сжимает его плечо и уходит.
— У твоего брата рак? — спрашиваю я как-то совсем грубо. И не понимаю этого, пока слова не повисают в воздухе. Он морщит лицо и кивает.
— С ним всё будет в порядке? — задаю я вопрос. Перестав есть, наблюдаю за его лицом.
Логан пожимает плечами.
— О, — говорю я, — мне жаль.
Он кивает.
— Это тот брат, с которым я уже встречалась? В тату-салоне?
Он мотает головой.
— Сколько же у тебя братьев?
Он поднимает четыре пальца.
— Старшие? Или младшие?
Логан поднимает руку над головой и вытягивает два пальца. Потом опускает руку, как будто показывая кого-то меньше ростом, и снова вытягивает два пальца.
— Два старших и два младших? — спрашиваю я.
Он кивает.
Мне хочется задать ему больше вопросов.
Он пишет что-то на доске, и я тяжело вздыхаю и, сдаваясь, закидываю голову назад. Это просто пытка какая-то. Пусть лучше мне вырвут зубы щипцами, чем я буду читать. Но у его брата чёртов рак. По крайней мере, могу и попытаться.
Я смотрю на доску, и слова расплываются перед глазами. Тогда я пытаюсь разложить их на слоги, но и это очень сложно. Отталкиваю ему доску обратно.
Он хмурится и стирает слова с доски. Потом пишет одно единственное слово и поворачивает ко мне.
«Ты». Он указывает на меня.
Я показываю на себя:
— Я?
Логан кивает и снова очищает доску. Пишет ещё два слова и показывает их мне.
— Не можешь, — произношу я.
Он снова кивает и пишет слово. При этом делает промежутки между буквами, чтобы они не смешивались у меня в голове. Но это по-прежнему сложно.
