Однажды, когда в классе предстояло переводить «Перчатку» Шиллера, я написал перевод стихами, придерживаясь как можно ближе оригинала. Перевод вручил учителю немецкого языка Николаю Генриховичу, очень образованному человеку, хорошо знавшему русский язык. Николай Генрихович похвалил перевод и посоветовал показать его преподавателю русского языка Николаю Александровичу, чудесному человеку, старому добряку и энтузиасту русской литературы. На ближайшем уроке Николай Александрович велел мне прочитать перевод. Он слушал очень внимательно, но, когда я кончил, крикнул громче обычного свое традиционное «Садаэст», что означало «Садись на место» и больше ничего не сказал.
Я прекратил «покушения» на поэтическое творчество, так как убедился, что содержание моих стихов весьма неоригинально, а оформление их, хотя технически и литературно удовлетворительно, но не более того. Впрочем, иногда я все же сочинительствовал по тому или иному случаю. Конечно, это были в основном лирико-романтические выдумки.
1910—1914 гг.
Реальное училище окончено, и казалось несомненным, что я должен поступить в университет. Но для этого нужно было сдать экзамен по латинскому языку, о чем я не позаботился своевременно. Я оказался в Харьковском технологическом институте, однако спустя год все же перешел в университет.
В эту пору материальное положение нашей семьи резко ухудшилось, и мне пришлось подумать о самостоятельном заработке. Я стал давать уроки по математике и французскому и немецкому языкам, что занимало все вечерние часы. На некоторое время я превратился в заправского репетитора.
В университет я поступил на естественное отделение физико-математического факультета. Известно, что сейчас принято более дробное деление по факультетам. В то же время физико-математический факультет объединял математику, физику, астрономию, геологию, физическую географию, почвоведение, метеорологию, химию и биологию. Естественное отделение охватывало биологию, химию и геологию. Имелось также агрономическое отделение с упором на почвоведение и физиологию растений. Посещать все лекции оказалось очень трудно: отделение размещалось сразу в трех местах. Но делать это было не обязательно.
Больше всего студентов собирали лекции А. М. Никольского. Он читал необыкновенно ясно и подробно, растолковывая все обстоятельнейшим образом. Я не видал Александра Николаевича с тех пор, как бродил с ним по окрестностям Кочетка. Но теперь я уже много знал о нем по его замечательным книгам. Уже тогда мы понимали, как трудно быть натуралистом широкого профиля в условиях неизбежно надвигавшегося процесса узкой специализации наук.
Александр Михайлович был крупнейшим герпетологом того периода, видным ихтиологом, зоогеографом и истинным художником-натуралистом, охотником и знатоком природы многих местностей России. За его спокойной, сдержанной и очень четкой речью лектора-профессионала чувствовалось огромное личное знакомство со всем, о чем он говорил. Он был представителем именно того «истинного природоведения», знать которое так необходимо начинающим биологам, прежде чем они перейдут к специализации.
Некоторые воспринимали подобный тип ученого как пережиток того времени, когда биология создавалась главным образом в путешествиях, как общее описание флоры и фауны. Не правильнее ли было сказать, что тогда, в середине XIX в., начался расцвет одного из направлений биологической науки, названного Э. Геккелем экологией, значимость которого теперь признается всеми. Ведь недаром Д. Бернал поместил экологию как науку о взаимоотношениях организмов и среды в число научных дисциплин, имеющих наибольшее значение в наше время: воздействие человека на природу приобрело грандиозные размеры, и приходится здорово задумываться о разумных пределах и формах этого воздействия.
Студентам было уже известно, что Александр Михайлович вскоре оставляет свою должность, переходит на пенсионное положение «заслуженного профессора»[1] и будет читать только необязательный курс зоогеографии. Одновременно уедет в Петербург, в Академию наук, его ближайший помощник В. В. Редикорцев, ученик Гейдельбергской школы знаменитого зоолога В. Бючли, отличный специалист по оболочникам, блестящий и экспансивный руководитель зоологических практикумов. В университете предстояла реформа преподавания зоологии. Курс позвоночных животных теперь должен был читать профессор кафедры сравнительной анатомии и эмбриологии Петр Петрович Сушкин (будущий академик), а на кафедру зоологии беспозвоночных был приглашен из Петербурга профессор Евгений Александрович Шульц, близко связанный с новейшей европейской школой экспериментальной зоологии.
Студенты сожалели об уходе А. М. Никольского, но с интересом ожидали перемен, тем более что руководство кафедры зоологии за последние годы не очень активно вовлекало студентов в самостоятельную работу.
В этом отношении совершенно другую картину представляла кафедра ботаники. Здесь профессором был Владимир Митрофанович Арнольди, человек особого склада, все действия которого буквально пронизывала глубокая и искренняя патетичность. Чувствовалось, что университет и ботаника для Арнольди не «служба», а «служение». Это впечатление усиливалось и манерой его речи: несколько поспешной, с небольшим заиканием и пришепетыванием. На лекциях с одинаковым увлечением он говорил и о формах листьев, и о проблемах эволюции. Арнольди являлся популярным общественным деятелем, одним из создателей Высших женских курсов и первой гимназии с совместным обучением. Ботанический институт, как мы называли эту кафедру, и ботанический сад всегда заполняли студенты, получавшие ответственные научные задания, преимущественно в области альгологии — изучения водорослей. Мы, новички, еще застали здесь старших студентов, уже ставших специалистами: А. А. Коршикова, быстро снискавшего себе европейскую известность тончайшими исследованиями хламидомонад, Д. О. Свиренко, занимавшегося евгленовыми водорослями, Я. В. Ролла — плодовитого исследователя десмидиевых, Т. Д. Страхова, изучавшего низшие грибы[2].
Занимался здесь и мой старый знакомый — А. Ф. Ткачев. За годы, что мы с ним не виделись, он побывал на нескольких факультетах, жил за границей среди русских эмигрантов, а теперь решил всерьез вернуться к ботанике. Он совершенно не изменился ни по внешности — спокойный голубоглазый блондин, ни по характеру — энтузиаст и искатель, но что в нем появилось — это политическая определенность. Ткачев стал большевиком, а не просто социал-демократом, каким я его знал раньше. Это и определило его будущую судьбу как крупного партийного деятеля и одного из первых наркомов труда Украины. Но сейчас он был охвачен жаждой исследовательской работы и стремлением настроить каждого на этот лад. На десять лет старше почти всех первокурсников, он не позволял нам называть его Александром Федоровичем, а требовал такого же обращения, как ко всем студентам.
Были у нас и другие «великовозрастные» студенты, например Яков Фомич Лепченко, пришедший в университет с изрядным стажем учительства на селе и работы бухгалтером в крупном имении. «Фомич» вскоре стал центром группы студентов-украинцев, прекрасно знавших украинский язык и ратовавших за возрождение национальной культуры и государственности. Заметно выделялась группа учащихся-барчуков, державшихся в стороне от основной массы студентов. В значительной части это были сыновья помещиков, для которых общебиологическое образование могло пригодиться в ведении сельского хозяйства и в то же время обеспечивало известный вес в обществе. К моему удивлению, среди однокурсников оказалась и группа «предпринимателей», уже в то время затевавших различные выгодные дела. Как-то В. М. Арнольди спросил одного из таких студентов, почему он не бывает ни на лекциях, ни на занятиях. Тот, не моргнув, ответил: «А что это мне даст?»
Но большинство первокурсников (их было 120) очень рьяно слушали и записывали лекции, внимательно отрабатывали практические занятия.
А как поживает моя старая привязанность — кружок натуралистов? Книги из библиотеки выдаются по-прежнему, но собраний и докладов что-то не слышно. Но вот появляется объявление: годичное собрание, отчет, перевыборы бюро, доклад о поездке в Хевсуретию.
Ткачев собирает группу первокурсников и объявляет нам: «Вот что, ребятишки, я уже переговорил с Владимиром Митрофановичем, будем кружок натуралистов забирать в свои руки. Там сейчас застой, председатель, Петр Петрович Сушкин, не имеет времени им заниматься, а члены бюро — все студенты последнего года и им не до кружка. Нужно все перевернуть и наладить жизнь кружка так, как было раньше. Придем все на собрание, сразу вступим в члены».
Все прошло, как договорились. Собралось более 50 студентов-первокурсников и 30 участников старого состава кружка. В новое бюро вошли Владимир Митрофанович Арнольди, доцент-ботаник Михаил Яковлевич Савенков, студенты Т. Д. Страхов, Б. С. Виноградов, В. С. Михайловский, Я. Ф. Лепченко, А. Ф. Соколовский (все будущие профессора), А. Ф. Ткачев и я. Председателем решили иметь студента и выбрали меня, заместителем председателя согласился быть В. М. Арнольди, секретарем — В. С. Михайловский.
