Все прошло, как договорились. Собралось более 50 студентов-первокурсников и 30 участников старого состава кружка. В новое бюро вошли Владимир Митрофанович Арнольди, доцент-ботаник Михаил Яковлевич Савенков, студенты Т. Д. Страхов, Б. С. Виноградов, В. С. Михайловский, Я. Ф. Лепченко, А. Ф. Соколовский (все будущие профессора), А. Ф. Ткачев и я. Председателем решили иметь студента и выбрали меня, заместителем председателя согласился быть В. М. Арнольди, секретарем — В. С. Михайловский.
Вскоре мы забрали в свои руки и студенческое общество взаимопомощи, которое выдавало ссуды, участвовало в содержании столовой, имело ларек лабораторной посуды и реактивов, издавало учебные пособия. Хозяйство оказалось порядочным, но у нас появились рачительный председатель В. С. Михайловский и превосходный бухгалтер Я. Ф. Лепченко. Общество играло также определенную роль в формировании студенческого общественного мнения. В комнате, где располагалось правление общества, всегда было людно и оживленно.
В названном составе (с небольшими изменениями) бюро кружка натуралистов работало несколько лет. Регулярно собирались собрания, часто проводились тематические экскурсии и дискуссии.
В это время среди биологов наблюдалась вспышка интереса к проблеме наследственности. Появились первые крупные экспериментальные исследования, базирующиеся на новых идеях, хромосомы начинали свое победное шествие. Не прошли мимо этой проблемы и ученые России, в частности Харьковского университета. В Ботаническом саду ставились опыты по менделевскому расщеплению признаков, доцент Л. А. Бенике впервые подготовил курс «Учение о наследственности», В. И. Талиев читал курс «Эволюционные теории».
Кружок натуралистов старался быть в курсе всех этих новых веяний. Эту задачу нам значительно облегчали время от времени появляющиеся хорошие обобщающие книги по вопросам наследственности и эволюции. Мы знали, что в Москве (в университете) уже складывается группа генетиков вокруг профессора Н. К. Кольцова, а в Петербурге — вокруг Ю. А. Филипченко. Оба они были связаны с харьковскими биологами, главным образом с В. М. Арнольди, основной специальностью которого являлись морфология и эмбриология голосемянных растений (чему посвящены обе его диссертации). Он много работал за границей и провел два года на Яве, в знаменитом Бейтензоргском саду (его замечательная книга «По островам Малайского архипелага» и в наши дни не потеряла научного значения).
Вскоре Владимир Митрофанович перенес свои интересы в область альгологии и гидробиологии. Быть может, до некоторой степени он продолжал традицию своего предшественника по кафедре профессора Л. В. Рейнгардта, который был не чужд альгологии и, в частности, первый дал характеристику фитопланктона Черного и Мраморного морей.
Мы слышали от В. М. Арнольди, что по инициативе С. А. Зернова начата подготовка большого издания «Флора и фауна пресных вод России» по типу знаменитых в свое время немецких руководств Пашера и Брауэра. Но осуществление этого дела требовало очень большой предварительной исследовательской работы с участием многих специалистов. Владимир Митрофанович выдвинул план: создать бригаду молодых ученых по основным систематическим группам водорослей и организовать вблизи Харькова биологическую станцию для регулярных исследований жизни водоемов. Так было положено начало созданию «харьковской школы альгологов», получившей впоследствии большую известность. Кроме студентов университета в состав специалистов-альгологов вошли слушательницы Высших женских курсов, где Владимир Митрофанович также состоял профессором,— Н. В. Морозова, А. И. Прошкина, Н. Т. Дедусенко, Т. И. Выставкина и другие, ставшие в дальнейшем известными гидробиологами-ботаниками.
Организация биологической станции на реке Северный Донец, вблизи г. Змиева, стала подлинно общественным делом. Официальным хозяином станции считалось Общество испытателей природы, но средства добывались отовсюду, в том числе и от частных лиц. Поблизости находились дачи Владимира Митрофановича и его ближайшего помощника и будущего преемника — Леонида Андреевича Шкорбатова, так много сделавшего в дальнейшем для развития пресноводной гидробиологии и санитарно-биологических исследований в Харькове. Летом станцию посещали студенты-ботаники, для которых мир разнообразных водоемов Северодонецкой поймы с ее озерами и старицами, прудками между песчаных дюн и расположённым невдалеке большим соленым лиманом представлял разнообразный материал. Может быть, уже тогда перед сотрудниками станции следовало поставить какую-нибудь гидробиологическую проблему, но и первая задача оказалась очень обширной и сложной: провести полный анализ состава флоры и подготовить монографии по систематическим группам.
Зоологические исследования поначалу были представлены слабо. Но вскоре быстро выдвинулся как зоолог-гидробиолог и специалист по коловраткам Н. Н. Фадеев. В университет он пришел хорошо подготовленным опытным исследователем и даже со своим микроскопом, определителями и ящиком планктонных сборов. Отличаясь большим умением организоваться и настроиться на работу, Фадеев не любил терять время на разные несерьезные дела. Впоследствии вокруг него сплотилась группа гидробиологов-зоологов, которая вместе с ботаниками, возглавляемыми Л. А. Шкорбатовым, провела превосходные санитарно-биологические исследования бассейна Северного Донца. К сожалению, спустя некоторое время Николай Николаевич Фадеев умер.
Большое образовательное и воспитательное значение для нас, студентов, имели дальние поездки в Крым, Финляндию, на Белое море и в другие места. Обычно руководил ими Владимир Митрофанович. Давая пояснения по ходу экскурсии, он умел так мастерски объединять вопросы географии, истории, искусства и биологии, что за месяц путешествия буквально насыщал нас массой сведений и впечатлений.
Тем временем на зоологических кафедрах университета произошли изменения. Из Петербурга прибыл новый профессор зоологии беспозвоночных животных, враг всяких обязательных программ и закоренелых порядков, общительный Евгений Александрович Шульц. Он сразу же объявил, что считает ненужным типовой курс беспозвоночных животных: с этим материалом студенты могут познакомиться по учебникам и на практических занятиях. Шульц предлагал рассматривать каждое полугодие какую-либо одну группу животных, но очень углубленно и со всякими общебиологическими экскурсами и новейшими экспериментальными данными. По словам профессора, это будет интереснее и ему самому, и студентам, а кто не собирается углубляться в зоологию, может довольствоваться учебником. Для начала выбрали: на первое полугодие — простейших, на второе — ракообразных. Понятно, что лекции Евгения Александровича были очень далеки от учебников. В результате некоторые студенты, «убоясь бездны премудрости», перестали их посещать, другие, напротив, стали делать это еще усерднее.
Для всех нас было новым и необычным то, что Е. А. Шульц вел оживленную переписку со многими отечественными и иностранными зоологами. Он часто делился со студентами научными новостями, которые ему сообщали Гертвиг, Бючли, Вейсман, Дриш, Ру, Пршибрам, Камеррер, Провачек и другие известные зарубежные ученые, а также его петербургские друзья — Гурвич, Метальников, Аверинцев. Так неожиданно мы смогли окунуться в самую гущу новых дискуссионных биологических вопросов. Евгений Александрович не был крайним виталистом, но утверждал своеобразие жизненных процессов и считал, что в конечном счете должна быть вскрыта такая специфика жизни, которая не сводима к простой сумме физических и химических явлений. В отношении организма он придерживался мнений, что «целое больше суммы частей». Он печатал свои работы главным образом за границей. Его докторская диссертация, посвященная процессам обратимого развития червей при голодании, подверглась нападкам со стороны многих отечественных зоологов. Нам, студентам, больше всего импонировало то, что Шульц был представителем экспериментального направления в биологии в отличие от господствовавшего в то время описательного.
Вместе с Е. А. Шульцем прибыл его товарищ Георгий Федорович Арнольд, последние годы работавший в Киевском университете. Это был исключительно образованный и по настоящему современный ученый, к тому же подлинный мастер в преподавании зоологии и ведении практикумов. Он очень быстро вошел в студенческую среду и стал деятельным участником кружка натуралистов. Впоследствии, уже при Советской власти, стал заведующим кафедрой зоологии беспозвоночных животных, Г. Ф. Арнольд сыграл большую роль в подготовке кадров советских зоологов.
Я с особенным увлечением занимался простейшими. Евгений Александрович посоветовал мне перейти к экспериментальным работам в духе описанных в недавно появившейся большой книге Дженнигса, рассказывающей о поведении одноклеточных организмов. Я провел серию опытов с реакциями некоторых инфузорий на механические раздражения и получил интересные данные о способности инфузорий реагировать в какой-то целесообразной последовательности различными движениями и перемещениями и, возможно, даже кое-чему кратковременно «учиться». На кафедре работу одобрили, и Евгений Александрович решил представить ее для поощрения факультету и Совету университета. Последний присудил мне за нее премию им. профессора Степанова, разностороннего зоолога второй половины XIX в., посвятившего себя изучению фауны морей и пресных водоемов. При этом оказалось, что эта премия не присуждалась никому уже 10 лет (очевидно, зоологи о ней забыли!) и, согласно правилам, мне полагались еще и процентные накопления. Таким образом, я неожиданно стал обладателем суммы, которая обеспечила существование моей семьи на добрые два года.
