– Что-то случилось? – спросил я. – Что именно?
– Все очень скверно, – жалобно ответила она. – И вы единственный, к кому я могу обратиться за помощью, мсье Драммонд. Вы всегда были так добры.
Вы мне поможете?
– С удовольствием. Если вы объясните мне, что случилось и что я могу сделать.
– Увы, без этого не обойтись. Вы должны услышать всю правду. – Мадам Кассулас судорожно вздохнула. – Все очень просто. У меня была связь с Максом де Марешалем. И Кирос узнал об этом.
Сердце у меня упало. Меньше всего на свете мне хотелось бы вмешиваться в подобные дела.
– Мадам, – беспомощно сказал я, – вы должны сами все уладить с вашим супругом. Поймите, я не могу этого касаться.
– О, пожалуйста! Если бы вы только поняли...
– Не вижу, что здесь можно еще понять.
– Очень многое. Понять Кироса, меня, наш брак. Я не хотела выходить замуж за Кироса, я вообще не хотела выходить замуж. Но мои выдали меня за него, что я могла сделать? С самого начала это было ужасно. Для Кироса я только красивая безделушка, он совсем меня не любит. Для него эта бутылка вина, которую он купил у вас, дороже, чем я. Со мной он как каменный. А Макс...
– Понимаю, – утомленно сказал я. – Макс показался вам совсем другим. Вы ему очень дороги. Или по крайней мере он так вам говорит.
– Да, он говорил мне это, – вызывающе сказала мадам Кассулас. – Не знаю, искренним он был тогда или нет, но я нуждалась в таких словах. У женщины должен быть мужчина, который говорил бы, что она дорога ему, иначе у нее вообще ничего нет. Но с моей стороны было эгоизмом подвергать Макса опасности. Теперь же, когда Кирос все знает, Максу угрожает страшная беда.
– Почему вы так думаете? Ваш супруг высказывал какие-нибудь угрозы?
– Нет, он даже не сказал, что знает о нашем романе. Но он все знает.
Могу поклясться, что знает. Я это чувствую по тому, как он обращается со мной в последние дни, какие замечания делает: как будто наслаждается шуткой, которую понимает только он. И мне кажется, это связано с бутылкой «Сент-Оэна», которая заперта в столовой. Поэтому я попросила вас помочь. Вы знаете толк в таких вещах.
– Мадам, я знаю только то, что «Сент-Оэн» приготовлен к вашему праздничному обеду, который состоится в субботу.
– Да, так говорит Кирос. Но каким тоном он говорит... – Мадам Кассулас наклонилась ко мне, внимательно глядя в лицо. – Скажите мне вот что. Можно ли отравить вино прямо в бутылке, не вынимая пробки? Существует какой-нибудь способ сделать это?
– Ох, перестаньте! Неужели вы могли серьезно подумать хоть на минуту, что ваш муж хочет отравить Макса?
– Вы не знаете Кироса так, как я. Вы не знаете, на что он способен.
– Даже на убийство?
– Даже на убийство, если он будет уверен, что это сойдет ему с рук. У нас в семье рассказывали, как он в молодости убил человека, который обманул его, из-за какой-то мелкой суммы. Но он сделал это так умело, что полиция не разгадала, кто убийца.
Тогда-то я и вспомнил слова Кассуласа о том, что он может пойти на любой риск, если считает его оправданным, и почувствовал, как мороз пробежал по коже. Я очень живо представил себе, как игла прокалывает пробку в бутылке «Сент-Оэна» и как падают в вино капли смертельного яда. И тут же понял, насколько нелепа эта картина.
– Мадам, – сказал я, – вот как бы я ответил на ваш вопрос. У вашего супруга нет намерения кого-нибудь отравить на этом обеде, разве что он хочет отравить нас всех, а это весьма сомнительно. Вспомните, что я тоже приглашен насладиться своей долей «Сент-Оэна».
– А что, если яд будет только в стакане Макса?
– Этого не может быть. Ваш супруг слишком уважает дегустаторские способности Макса, чтобы пойти на такой дешевый трюк. Если вино погибло, Макс это сразу поймет и не станет его пить. Если оно не испортилось, он с первого же глотка поймет, что в него что-то подмешано, и больше не притронется к вину. Во всяком случае, почему бы вам не обсудить вопрос с Максом, ведь в первую очередь это затрагивает именно его.
– Я пыталась говорить, но он только смеется надо мной. Он твердит, что во всем виновато мое воображение. Я знаю почему. Он так безумно хочет попробовать это вино, что никому не даст удержать его.
– Могу его понять. – Даже вернув себе самообладание, я стремился держаться подальше от этой неприятной темы. – И Макс прав, что во всем виновато ваше воображение. Если вы действительно хотите послушать моего совета, то мне кажется, что лучше всего вести себя с вашим мужем, как будто ничего не случилось, и в дальнейшем держаться подальше от мсье де Марешаля.
Это был единственный совет, который я мог ей дать при подобных обстоятельствах. Я надеялся, что она не настолько напугана, чтобы поступить иначе. И не слишком потеряла голову из-за де Марешаля.
***Я слишком много знал, чтобы хранить спокойствие, и чувствовал себя неважно в тот вечер. Но, встретившись с участниками обеда, вздохнул с облегчением, убедившись, что мадам Кассулас прекрасно владеет собой. Что же касается самого Кассуласа, я не смог уловить никакой перемены в его обращении с женой или де Марешалем. Это как нельзя лучше убеждало, что угрызения совести возбудили воображение Софии и Кассулас ничего не знал о ее романе. Вряд ли он был тем человеком, который мог хранить спокойствие, когда ему наставляли рога, а в тот вечер он был абсолютно спокоен. Когда мы сели за стол, было ясно, что он думает только о меню, а главное – о бутылке «Нюи Сент-Оэна», стоящей перед ним.
Бутылка простояла три дня, и было сделано все, чтобы ее содержимое не пострадало. В помещении поддерживалась умеренная температура, с того момента, когда бутылка была внесена, ее не разрешалось изменять. Де Марешаль уверял, что он лично проверял показания термометра. Я не сомневался, что он оставался в комнате на несколько минут, в восторженном трансе созерцая бутылку и считая часы до момента, когда ее откупорят.
Стол, за которым разместилась наша маленькая компания, был рассчитан на восемнадцать-двадцать персон, мы сидели далеко друг от друга, и бутылка пребывала в гордом одиночестве, так, чтобы неосторожная рука не могла ее задеть. Интересно, что слуги, подававшие на стол, далеко обходили ее. Должно быть, широкоплечий мрачный Жозеф, наблюдавший за прислугой с угрожающим блеском в глазах, пригрозил им жестокой карой, если они осмелятся дотронуться до бутылки.
Теперь Кассуласу надо было проделать две рискованные процедуры необходимую прелюдию к ритуалу дегустации вина.
Столь ценное вино, как «Сент-Оэн» урожая 1929 года, должно находиться в вертикальном положении, пока осадок не останется на дне бутылки. Только после этого можно наливать его в графин. Это не только позволяет оставить осадок и крошки от пробки в бутылке, но и дает возможность вину проветриться. Чем старше вино, тем нужнее ему свежий воздух, изгоняющий затхлость, что накапливается за долгие годы в бутылке.
Но Кассулас, вознамерившись оказать честь «Сент-Оэну», наливая его в бокалы прямо из бутылки, должен был проявить немалое искусство. Во-первых, надо было не раскрошить пробку. Во-вторых, после того как вино немного постоит, до подачи закуски, ему нужно было налить его в бокалы так, чтобы не всколыхнуть со дна бутылки осадок. Малейшая неосторожность при откупоривании бутылки или разливе вина по бокалам – и понадобится по меньшей мере еще три дня, прежде чем вино можно будет пить.
Все уселись, и Кассулас приступил к первой процедуре. Затаив дыхание, мы смотрели, как он крепко ухватил одной рукой горлышко бутылки, а другой точно всадил штопор в самую середину пробки. Затем, сосредоточившись, словно сапер, обезвреживающий мину, он стал медленно, очень медленно ввинчивать штопор, почти не надавливая на него, заставляя инструмент двигаться как бы собственным ходом. Нужно было ввести штопор достаточно глубоко, чтобы он как следует укрепился в пробке – и в то же время не проткнуть ее насквозь иначе крошки неминуемо попадут в вино.
Вытащить пробку – не пронзив ее при этом насквозь! – из бутылки, которую она закупоривала в течение десятилетий, может лишь человек, обладающий большой физической силой. Бутылка же должна находиться в строго вертикальном положении и быть абсолютно неподвижной, тянуть надо плавно и ни в коем случае не поворачивать штопор в пробке. Штопор старой конструкции, не имеющий искусственного рычага опоры, – идеальный инструмент для этой цели, ибо дает возможность осязать движение пробки в горле бутылки.
Кассулас стиснул горлышко бутылки так сильно, что костяшки пальцев побелели. Он чуть сгорбил плечи, на шее натянулись мускулы. Несмотря на всю его физическую силу, ему сначала не удавалось сдвинуть с места прочно засевшую пробку. Но он не сдавался, и в конце концов сдалась пробка.
Медленно и плавно он вытащил ее из горлышка, и в первый раз за много лет, с тех пор, как вино покинуло свою бочку, ему позволили вдохнуть свежий воздух.
