«К несчастью, у меня сейчас нет под рукой тридцатитысячного войска, как два года назад, когда шли переговоры в Валиесаре, – размышлял Афанасий Лаврентиевич, покачиваясь на мягких замшевых подушках. – Тогда, чуя русскую воинскую силу поблизости, Бенгт Горн был мягок в жестах и податлив в речах. Согласился, правда, поупрямившись, отдать русским три города на побережье, а это тебе не комар чихнул».
С той счастливой для Ордин-Нащекина поры прошло всего полтора года, но многое за это время переменилось. Вчера хорошо оплачиваемый доброжелатель доставил Афанасию Лаврентиевичу список с мирного договора, который заключили в Оливе Польша и Швеция. Пункт пятый договора гласил, что все земли, приобретённые Россией в войне, оставались за этими странами. Ордин-Нащекин срочно усадил в секретную палатку под крепкий караул подьячего Гришку Котошихина и переписанный им договор немедленно был отправлен в Москву на рассуждение великому государю и ближним боярам.
От нелёгких дум посла отвлекли крики, и он выглянул в окно кареты.
– Что стряслось?
– Шведские драгуны, – с облучка наклонился Котошихин. – Собираются проводить нас к своему стану.
Коляска спустилась в низину, где были развёрнуты несколько больших шатров и с два десятка жилых палаток. Над лагерем раздался звук сигнальной трубы, и послышалась барабанная трескотня: русскому послу оказывались принятые между народами Европы знаки внимания и почёта. Перед невысоким земляным валом в два ряда стояла рота пехотинцев, по обоим её краям находились по полусотне драгун на гнедых конях, а впереди всех стоял посол Бенгт Горн, за ним – посольские чины и несколько офицеров.
Лифляндский воевода, увидев великолепие встречи, нисколько сим не смутился, взял кожаный сундучок с бумагами, затем легко, ибо был скор на ногу, высунулся из коляски, ступил на траву левой ногой, повернулся вполоборота к встречающим. Бенгт Горн, видимо, уже решил, что московит сошёл на землю раньше его, и принялся слезать с коня, но когда швед уже опускался вниз, Ордин-Нащекин вскочил в коляску и вышел из неё после того, как шведский посол уже стоял на земле двумя ногами. Утвердив таким образом государеву честь, Афанасий Лаврентиевич бдительности не утратил: оба посла, приезжий и встречающий, были в головных уборах, но никто не спешил обнажить голову первым. Ордин-Нащекин, щупловатый, играя живыми глазами, оглядывал костистого и высокорослого шведа, в его усах и бороде пряталась язвительная улыбка. Наконец, Бенгт Горн, видимо, посчитал, что проявил достаточную выдержку и первым снял сверкнувший на солнце стальной шлем, над которым, играя всеми цветами радуги, закачалось петушиное перо.
Свейский посол всю жизнь прожил в Прибалтике и говорил по-русски довольно внятно:
– Будь здрав, Афанасий Лаврентиевич! Как жив – здоров великий государь Алексей Михайлович?
– Великий государь, царь и великий князь Алексей Михайлович, – ответствовал с большой важностью русский посол, снимая бобровую шапку, – всея Великия, и Малыя, и Белые России самодержец благодаря Пресвятые Троицы жив – здоров и вельми печётся о том, чтобы между его православным царством и Шведским королевством наискорейше был заключён честный и справедливый мир.
За сим оба посла поклонились друг другу, и Бенгт Горн произнёс, делая широкий жест:
– Изволь, Афанасий Лаврентиевич, отдохнуть с дороги в гостевом шатре.
Красная ткань шатра делала всё внутри него сукровичным на цвет, это не понравилось Ордин-Нащекину, и он велел раздвинуть полог пошире, чтобы можно было любоваться нежарким и светлым, от просторного и безоблачного неба, майским днём. От шведского посла явился пристав с двумя солдатами, которые принесли для русского посла с его людьми еду и питье в судках, кувшинах и корзинах. Афанасий Лаврентиевич на подношения глянул мельком и велел капитану Репину раздать всё людям, а также выставить караул к его кожаному сундучку и к бумагам подьячего.
– Смотри, Иван, чтобы твои люди не разбредались по округе. Сдается мне, что мы здесь и на полдня не засидимся. Шведам не терпится сунуть мне под нос ведомую всему миру новость. Что ж, сдюжу, не впервой.
Услышав сии слова, Гришка Котошихин, разбиравший из своей укладки письменные снасти, поднял голову и вопросительно глянул на Ордин-Нащекина.
– Шведу хочется уязвить меня Оливским договором с поляками, другого дела для меня у него нет, – сказал Афанасий Лаврентиевич. – Бенгт Горн – генерал, и всегда норовит огорошить соперника какой-нибудь неожиданной пакостью. На съездах в Валиесаре от него много претерпел Прозоровский, швед ему все уши прожужжал тем, что я отбираю у князя Ивана Семёновича славу великого переговорщика.
– Стало быть, письменных дел сегодня может и не быть? – сказал Котошихин.
– Ты, Гришка, от меня далеко не отходи. Прислушивайся, вникай, что шведы между собой говорят. Ты шведский язык достойно изучил?
– Не совсем ещё, господине, наловчился в разговоре, а понимаю почти всё.
– А ты побольше промеж шведов бывай и в шведском письме набирайся толку, я ведь тебе не возбраняю ходить, куда тебе вздумается. Вот и пользуйся этим для дела.
Котошихин, и в самом деле, своей грамотностью, живым умом и тягой к знаниям выгодно отличался от большинства подьячих даже в Посольском приказе. Это углядел дьяк Алмаз Иванов, и уже почти два года Гришка находился на посольской службе в Прибалтике, получал наградные и прибавку к жалованию, и до сего часа был весел, не ведая, что и над ним готова вот-вот разразиться беда.
Около полудня к русскому послу явился пристав и объявил, что шведский посол ждёт в переговорном шатре и готов с ним встретиться. Ордин-Нащекин был бережлив, и его парадный посольский кафтан покоился в мешке из кожи нерпы, откуда его извлёк слуга, встряхнул, освобождая от пыли, и водрузил на плечи господина. Афанасий Лаврентиевич потребовал ножницы английской работы и тщательно подстриг ногти, затем самым лучшим казанским мылом вымыл руки, за чистотой коих следил со всей тщательностью, и даже полировал пилкой и щёточкой свои крупные ногти.
Бенгт Горн тоже оболокся в парадное одеяние, где главным украшением был блестящий железный доспех на левое плечо, что весьма личило воинственно распущенным усам генерала и жестокому и пустому взгляду оловянных глаз. Он встретил русского посла возле переговорного шатра, они обменялись поклонами и прошли внутрь, где расположились в креслах напротив друг друга. Афанасий Лаврентиевич лениво поглядывал на Бенгт Горна, а тот тоже не торопился начать беседу, пока ему не поднесли бумагу.
«Без подсказки и шагу боится сделать», – усмехнулся про себя Ордин-Нащекин и решил заговорить первым, избрав для беседы довольно небрежный тон разговора.
– Господин посол! Последний раз мы съезжались в сентябре прошлого года, чтобы по повелениям наших государей промышлять о вечном мире между Россией и Швецией. Уповаю на то, что сегодня у нас не случайная встреча, где, кроме обмена любезностями, ничего существенного не бывает.
– В последние дни произошли важные события, – объявил генерал, – которые существенно продвинули переговоры о мире. Тем более, что я был в отъезде и прибыл только вчера.
– Благодарю вас, господин посол, – лукаво промолвил Ордин-Нащекин. – Вы открыли мне важную новость: оказывается мой товарищ в послах князь Прозоровский слеп, а я о сем и не догадывался.
Бенгт Горн недоуменно глянул на гостя, а к генералу кинулся чиновник, приданный для советов из риксканцелярии, и приник к его красному уху.
– Не далее, как неделю назад, – невозмутимо промолвил Ордин-Нащекин, – князь Прозоровский поведал мне о том, что встретился с твоей милостью близ Нарвы и передал мне пожелание крепкого здоровья.
– Я был на съезде послов в Оливе и прибыл только вчера, – стараясь быть спокойным, произнёс Бенгт Горн. – Князь Прозоровский, наверно, крепко приложился к чарке, и ему я привиделся.
– Бог с ним, с Прозоровским, – усмехнулся Афанасий Лаврентиевич. – Сейчас важно, что мы сидим друг против друга и можем говорить честно и откровенно. Швеция, благодаря Богу, обрела короля, и больше нет препятствий к заключению мира. Во всяком случае, я их не вижу.
Ордин-Нащекин протянул руку, и Котошихин вложил в неё бумажный свиток, в котором были перечислены требования русской стороны. Бенгт Горн окинул тусклым взглядом русского посла, пожевал губами и сухо вымолвил:
– Моё правительство согласно на переговоры о мире, но с одним непременным условием: Валиесарские соглашения должны быть похерены. За основу должен быть взят Столбовский мирный договор 1617 года.
Подобный поворот беседы не стал для Афанасия Лаврентиевича неожиданностью: было бы глупостью надеться, что, заключив мир с Польшей, шведы удовольствуются условиями Валиесарского перемирия.
– Это, видимо, нужно понимать так, господин посол, что Балтийское побережье станет для России вновь недоступным? – сказал Ордин-Нащекин, устремив на Бенгт Горна немигающий взгляд.
