Честно говоря, я так обалдел, что не сразу нашелся что сказать.
Жестом фокусника он выдернул откуда-то из-под стола лист бумаги и легким щелчком пальца послал его мне.
– Надо подписать внизу.
Этот человек собаку съел на отбирании у людей хлеба насущного.
Я сел за стол против своего убийцы. Его торс с квадратным подбородком на месте головы зеркально отражался в лакированной поверхности стола, подобно карточному валету.
Наконец ко мне вернулся дар речи.
– Послушайте, – сказал я, – разве ко мне имеются какие-то претензии?
Он молчал, только пошевелил подбородком.
– Ничего не понимаю, – промямлил я. – В чем причина?
Тогда он ответил:
– Знаете, к вам нет никаких претензий. Вы тут совсем ни при чем. Обычное сокращение. Плановое.
– Плановое?
– Ну да. Мы сокращаем кадры на десять процентов. Вот и все.
– Как же я оказался в этих процентах, если ко мне нет претензий?
Он помолчал. Может, даже задумался. Потом ответил:
– Да так.
И еще помолчав, добавил:
– В кассе получите за месяц. Положено за два, но у нас идет оптимизация, поэтому, если желаете, можете подавать в суд. Года через полтора мы вам заплатим. Поэтому мой вам совет: берите, что дают, и подписывайте.
Я, как и он, посмотрел ему прямо в глаза. А потом вынул из кармана ручку и поставил свою подпись там, где было нужно.
2
Мне сочувствовали. Говорили, что они еще пожалеют, с ума они , что ли, там посходили, да такого специалиста везде с руками оторвут, через месяц-другой все мне еще завидовать будут. Такие, в общем, слова. Самойлов, с которым я просидел нос к носу столько лет, печально пожал мне руку. И хотя на многих лицах ясно прочитывалось: «Слава богу, что не со мной», я все равно был им благодарен. Ведь если человек находит в себе силы сделать жест, который ему ничего не стоит, значит, можно рассчитывать и на большее. Это как минимум.
Я поплелся в кассу за выходным пособием. Но кассирша, с которой я здоровался и шутил на протяжении пяти лет практически ежедневно, потупила взор и принялась нервно рыться в бумагах, заранее, как потом мне стало понятно, зная приговор и лишь оттягивая его оглашение. Этим она выгодно отличалась от вице-президента. Так уж повелось, что люди попроще отличаются большей сердечностью, чем те, которые поднялись на вершину карьеры и по дороге незаметно подрастеряли кое-что.
Одним словом, кассирша наконец сообщила мне с беспомощным лицом, что приказа по мою душу она пока не получала и что лучше мне зайти к ним через неделю, а еще лучше – через две. Ничего не оставалось, как принять условия, хотя в голову мне закралось сомнение, а получу ли я эту самую сверхурочную зарплату вообще.
Потом я собрал вещи, попрощался со всеми и ушел.
3
Это странное ощущение – стоять в уличной толпе, жмурясь на солнце, в середине рабочего дня, с портфелем, полным деловых бумаг, и при этом без всякого понимания, что теперь делать и куда идти. Нет, понятное дело, что дела никакого больше нет и шагать отныне можно на все четыре стороны. Куда заблагорассудится. Ты сам хозяин своему времени. Никто тебе слова не скажет.
Но привык-то к осмысленному поведению, когда все решено за тебя.
Если осла, много лет ведущего по кругу мельничные жернова, незаметно распрячь, он, помедлив, опять двинется по прежнему маршруту, даже, может, осознавая, что идет почему-то налегке.
Мне надо было собраться с мыслями.
Самое невыносимое в будничности происходящего. Включаешь слух и чувствуешь себя пустым островом, обтекаемым рокотом машин, трамвайными звонками, гулом голосов, обрывками разговоров, детским визгом, смехом, перестуком каблуков по мостовой и всем таким прочим. И хотя это все чужое, не твое, надо же и тебе что-то с собой делать.
И тогда я пошел домой.
4
Неделю, решил я, можно и побездельничать. В конце концов, я пахал на них, как каторжник, даже сбережений никаких не сделал. Моя работа, между прочим, не отличалась разнообразием: изо дня в день составлять и корректировать сетки рекламных размещений, в которых плавали миллионы долларов, которых я в глаза не видывал. Вряд ли бы кто вдохновился, чтобы снять кино о таком специалисте. Но я находил в этом определенный интерес, связанный по большей части с порядком и ответственностью. Эти вещи отлично прочищают мозги. А они выбросили меня без лишних слов благодарности и участия. Так что у меня было право побездельничать.
Вот только как?
Моя жена, похоже, не сразу поняла, что произошло. Как-то даже равнодушно приняла она горькое известие, и я ошибочно связал это с умением мужественно встречать неприятности. Я даже решил брать с нее пример, стараясь не очень-то тяготиться вынужденным бездельем.
– Ничего, ничего, старушка, – сказал я, – мы еще повоюем.
Старушка посмотрела на меня удивленно и одновременно внимательно. Как будто увидела впервые.
Всю неделю я провалялся дома. На меня напала странная усталость. Я очень много спал, причем днем. Ночное время я делил между сном и телевизором, который смотрел, не зажигая света, на кухне, или пялился с балкона в темноту, слушая вой подгулявших компашек. Когда жена возвращалась с работы, я приставал к ней с разговорами о том о сем, обо всем, что приходило в голову. Она большей частью слушала и все смотрела на меня изучающим взглядом, как на какое-то ископаемое.
Потом у нас произошел такой разговор.
– Сколько еще дурака валять собираешься? – сухо спросила она.
Это была тяжкая правда. Как чугунный люк в канализацию. Дуракаваляние подзатянулось.
– Надо, надо… – вздохнул я.
– Чего надо?
– Да вот собираюсь…
– Что ты собираешься, что ты собираешься? – Голос ее отвердел.
– Мне надо сосредоточиться, – признался я.
– Ты мог бы кому-нибудь позвонить. Ты уже позвонил? Вот видишь.
– Правильно… – сонно согласился я и попытался приобнять ее, но она увернулась.
А потом посмотрела на меня этим своим сумеречным взглядом и сказала:
– Странно, что я вышла за тебя замуж.
Я очень удивился и не нашелся что ответить.
У нас, к сожалению, нет детей. Поэтому она такая издерганная. Ее прямо-таки бесит, что я не против. Раньше она такого не говорила.
На другой день я пошел на свою теперь уже бывшую работу за выходным пособием. Завидя меня издали, бедная кассирша сделалась как маков цвет, будто это от нее зависело, выдать мне мои деньги или нет. Понятно, что приказа она так пока и не получила. Но, прощаясь, тихонько посоветовала обратиться к руководству и потребовать то, что положено по закону. Вот светлая душа!
Я не пошел ни к какому начальству. Просто не хотелось видеть их физиономии, удрученные вынужденной встречей с тем, кого в их понимании больше не существует, – это все равно что обратиться к Биллу Гейтсу, идущему по другой стороне улицы: «Эй, Билл, заплати за мой ужин!» Но пообещал заглянуть через неделю.
5
До этого разговора с женой я как-то ни о чем особенно не задумывался. Время текло, я спал, и все вокруг тоже как будто спало тихим, беспечным сном. Мало ли что может присниться. Пустое.
Но после ее слов я полез в записную книжку.
Вот тут-то меня ожидало первое открытие. Оказалось, что звонить-то и некому. То есть с моей проблемой, ей-богу, некому. Недаром на людях все до последней возможности скрывают или ретушируют свои провалы, выдавая их за мелкие неприятности. Здесь некого и не в чем винить. Так принято у людей: о беде – можно, о смерти, горе – пожалуйста, но не о житейских невзгодах, которые при внимательном изучении могут оказаться знаком беды. Впрочем, так далеко никто не смотрит. Все что угодно, лишь бы не неудачник ! Поскольку, видимо, оно заразно.
А что такое потеря работы, как не шаг в сторону неприкасаемых?
Словом, выяснилось, что нет у меня друзей, к которым уместно было бы обратиться с таким вопросом. Да и друзей, оказалось, пожалуй, и нет.
Вот открытие так открытие!
Все те, с кем я общался много и плодотворно, навсегда остались в нашем рекламном агентстве.
Впрочем, Самойлов посоветовал позвонить одной высокопоставленной даме, с которой мы раньше сотрудничали. Ну, я и звонил четыре дня подряд. И всякий раз она не могла со мной говорить, вежливо извинялась, просила перезвонить завтра. А на пятый день, когда я сунулся к ней как-то, видимо, особенно не вовремя, она неожиданно возмутилась. И выдала буквально следующее:
– Я же вам сказала: звоните завтра! Но вы постоянно звоните сегодня!
Ну, я не стал ее больше тревожить.
И тогда я позвонил своему однокурснику Петрову, с которым не виделся и даже не разговаривал много лет. Удивительно, но Петров был дома. Сначала он не мог понять, кто ему звонит, а потом обрадовался:
– Вот это да! Ну, ты даешь! Рад тебя слышать, бродяга! Что ж ты молчал, бродяга? Махонина родила, Чибирев сел, Смирнов умер! Веселое было время! Эх, встретиться бы всем! Пошуметь, выпить! Ну, как ты? Ну, что у тебя? Какие новости?
